– Она вернется. Я в этом не сомневаюсь. Элис не могла просто исчезнуть, бросить нас одних. И как насчет Джонатана? Она никогда не променяла бы его на другого! Я в этом уверена!
При этих словах Пташка увидела в глазах Бриджит сомнение и предпочла не говорить ей то, что вертелось на языке. У нее не осталось сил, чтобы доказывать свою правоту. В этот миг она решила, что останется у лорда Фокса. Останется рядом с Джонатаном, там, куда сможет вернуться Элис. Бриджит, похоже, сама это понимала.
– Я готова взять тебя с собой. Ты будешь в безопасности, и я найду тебе работу. Помни об этом, что бы ни случилось, – настойчиво проговорила Бриджит.
– Я не буду с тобой в безопасности. Безопасность мне могла дать только Элис, – возразила Пташка.
Она не хотела быть жестокой, но увидела, что ее замечание попало в цель, и лицо Бриджит вспыхнуло. Та больше не сказала ничего и молча принесла еще горячей воды и чистые полотенца. Пташка сидела, ждала и думала. Она размышляла о том, какой окажется ее новая жизнь.
«Я должна найти ее последнее письмо». Ноги сами понесли Пташку на третий этаж дома в Лэнсдаунском Полумесяце. Она даже не остановилась посмотреть, где в данный момент находятся миссис Аллейн, миссис Хаттон или Доркас. На лестнице пахло жареной рыбой. Пташка ни на миг не поверила, что Элис написала лорду Фоксу письмо, в котором рассказывала о намерении убежать. Она умела отличать неприкрытую ложь от правды. Ее мысли путались, она прикидывала так и эдак, пытаясь прийти к сколько-нибудь приемлемому решению. «К черту миссис Уикс и ее бредовые предположения». Разве она могла быть сестрой Элис? Правда, едва миссис Уикс принялась описывать, как погибла ее маленькая сестра, Пташка сразу вспомнила, как Элис внезапно охватил страх, когда они купались в Эйвоне неподалеку от Батгемптона. Названая сестра была близка к панике, когда Джонатан предложил сплавать на середину реки, где было течение. Не могло ли это оказаться связанным с неясными картинами далекого детства, всплывавшими в памяти? С безымянным предостерегающим голосом, подобным тому, который иногда звучал в голове у самой Пташки?
Она покачала головой, бормоча себе под нос возражения. «Элис была моей сестрой. Рейчел Уикс мутит воду, и только. Она фантазерка!» Причина, по которой Джонатан убил Элис, кроется в последнем письме, которое Элис послала ему в Брайтон, и в нем не говорилось, что она полюбила другого. В нем несомненно шла речь о чем-то еще, что заставило его поспешить в Батгемптон, довело до бешенства и заставило практически обезуметь.
Тяжело дыша, она остановилась перед дверью, а затем без стука вошла внутрь. Услышав звук шагов, Джонатан вышел из спальни. Его рубашка была помята и не заправлена, непричесанные волосы свисали на глаза.
– Пташка? Что случилось? – спросил он, наклонившись к ней.
Его тон оказался настолько естественным и спокойным, что Пташка невольно сделала шаг назад. «Вот человек, которого я ненавижу. Разве он этого не понимает?»
– Ты себя хорошо чувствуешь? Какая ты бледная…
– Хорошо ли я себя чувствую? – Она слегка пошатнулась и расставила руки, чтобы удержать равновесие. – Так не должно быть, – пробормотала она, преодолевая головокружение.
За его ссутулившейся спиной, на захламленном письменном столе, лежал нож. Тупое оловянное лезвие, предназначенное для вскрытия писем и разрезания книг, тускло отсвечивало в свете утренних сумерек. Тупое, но все равно смертоносное, если ударить достаточно сильно. Пташка не сводила с него глаз, пока Джонатан в замешательстве на нее смотрел. Понадобится всего три шага, рассчитала она. Три быстрых шага, потом поворот, взмах, и все, что известно ему одному, вытечет из него вместе с кровью, которая просочится сквозь потолок расположенной под ними гостиной и станет капать с покрывающей его замысловатой лепнины. Она привстала на цыпочки, готовясь к броску.
– Пташка, – проговорил Джонатан, потирая переносицу большим и указательным пальцем, и вздохнул. – Иногда ты мне напоминаешь о ней. Тебе это известно? Ты переняла ее… жесты. Выражение лица. Иной раз это заметно.
Пташка моргнула, нож скрылся за пеленой слез, и она яростно замотала головой.
– Мне жаль, что вы не умерли вместо нее! – воскликнула она.
У Джонатана не дрогнул ни один мускул.
– Мне тоже, – сказал он.
Правила хорошего тона требовали, чтобы она не выходила на улицу, пока рассеченная и вздувшаяся губа не заживет полностью, но Рейчел вдруг обнаружила, что ее все меньше и меньше волнует, что прилично, а что нет. Левую сторону подбородка занимал зеленоватый синяк, а ранка подсохла и превратилась в плотную черную линию. Одеваясь, Ричард отводил от нее взгляд и виновато хмурился.
– Не нужно ходить к Аллейнам такой разукрашенной, – сказал он, натягивая сапоги.
– У меня назначена встреча. И я пойду.
– Но твое лицо…
– И что?
– Нужно послать записку и сказаться больной, – предложил он, надувшись, словно ребенок.
Рейчел вдруг испытала совсем новое для себя чувство, которого прежде не знала, – опустошающую смесь страха и презрения.
– Но я вполне здорова, мистер Уикс. И уверена, что мой внешний вид в доме, куда я направляюсь, ни для кого не покажется оскорбительным, – возразила она холодно.
Ричард не счел нужным спорить дальше и без лишних слов спустился в лавку, оставив Рейчел в раздумьях о том, не суждено ли ее отношениям с мужем и впредь быть такими, как сейчас, до конца дней. «Гнев, насилие, разочарование. Похоже, вот что ждет нас обоих».
К тому времени как Рейчел поднялась в Лэнсдаунский Полумесяц, небо молочного цвета от солнца стало ослепительно-белым. Облака начинали рассеиваться, и за ними виднелась яркая полоса синевы. Иней опушил в Бате все оконные стекла. Не было ни ветерка. Ноябрь обещал быть ясным и морозным.
Когда Доркас провела Рейчел в комнаты Джонатана, тот поднялся из-за письменного стола и улыбнулся, но улыбка сошла с его лица, когда он разглядел лицо гостьи.
– Что произошло? – спросил Джонатан серьезно.
– Небольшая неприятность, только и всего.
– Он вас бьет?
– Это случилось впервые, и отчасти виновата я, потому что начала спорить с мужем.
– Первый раз редко бывает последним. А из-за чего вышла ссора?
– Я… – Рейчел замолчала, испугавшись, что может показаться мелочной и сентиментальной. – По существу, причиной послужила пустяковая вещица. Серебряная шкатулка, принадлежавшая матери. Внутри был пришпилен ее локон. Теперь она… продана.
Воспоминание о пропаже по-прежнему вызывало в ней грусть и чувство одиночества.
– Продана Ричардом без вашего ведома?
– Да. Знаю, печалиться о такой потере сущее ребячество. Но я действительно огорчена.
– Может, и ребячество, но вещь, ставшая частью детства, может быть поистине драгоценна, – мягко проговорил Джонатан. – Лично я совершенно не помню, что значит быть мальчишкой и какую жизнь я вел до всего этого…
– Возможно, это к лучшему. А иначе всегда есть искушение представить, что эта девочка, которой я когда-то была, сказала бы обо мне теперь. Что она подумала бы о той жизни, которую я для себя выбрала.
– Нельзя предугадать исход событий, прежде чем они начнутся. Вы не должны себя винить, – тихо сказал Джонатан.
Рейчел отвернулась и стала глядеть в окно, за которым небо теперь искрилось синевой. По сравнению с ним комната, в которой они находились, казалась удручающе тусклой.
– Давайте сходим на прогулку. Сегодня мне тяжело находиться взаперти.
– Я не выхожу из дому, – хмуро покачал головой Джонатан.
– Знаю. Но сейчас отличное время, чтобы это сделать. Свежий воздух и моцион нам обоим пойдут на пользу.
– Мне все равно, если меня увидят. Но моя нога и все прочее… Но я не выношу толпы, – сказал он.
Рейчел на мгновение задумалась.
– А как насчет овец? Их вы тоже не выносите? Смею предположить, они не скажут ничего такого ни о вас, ни о вашей ноге. Идемте. Я настаиваю.
Доркас и дворецкий Фалмут с нескрываемым изумлением уставились на Джонатана, когда тот спустился вниз и велел подать ему пальто и шляпу. Но лица их стали еще более удивленными, когда он, щурясь на солнце, вышел из дому под руку с Рейчел.
– Сейчас они побегут к матери и доложат, что я исцелился, – заметил Джонатан сухо.
Локоть, которого касалась рука Рейчел, был плотно прижат к туловищу, и Рейчел чувствовала, как напряжено его тело.
– Это всего лишь променад, – сказала она осторожно. – Вполне обыденное дело.
Джонатан смотрел прямо себе под ноги, не обращая внимания на взгляды прохожих – джентльменов и слуг, слоняющихся без дела.
– На нас смотрят, – пробормотал он. – Чтоб они все ослепли!
Джонатан шел, подволакивая больную ногу, и та слегка подгибалась, отчего походка выглядела неровной, подпрыгивающей.
– Пускай любуются. Скорее всего, они глядят на мою губу и спрашивают себя, не пнула ли я вас по ноге в отместку, – ответила Рейчел.
Джонатан расхохотался. Его смех она слышала в первый раз, но ей сразу понравился этот раскатистый, рокочущий звук. При свете солнца кожа Джонатана выглядела ужасно бледной, зато тени под глазами и скулами уже не были такими зловещими. Проседь в темных волосах стала видна более отчетливо, но все равно он казался помолодевшим, почти юношей.
Пройдя вдоль всего Полумесяца, они вышли через калитку на крутой выгон, высящийся над домами. Земля была кочковатая, покрытая высокой, по колено, травой, мокрой от капелек растаявшего инея, сверкавших в лучах солнца. Они шли в гору минут двадцать или больше, пока город не оказался у них за спиной, далеко внизу; единственными доносящимися до них порой звуками были блеяние овец и посвистывание птиц. Джонатан провел так много времени взаперти, что ходьба по неровной местности оказалась для него нелегкой задачей, и к тому времени, когда они остановились, чтобы передохнуть, он совсем запыхался. От сырой травы их обувь и низ одежды промокли. Ноги у Рейчел окоченели, но она не обращала на это внимания. Разгоряченная ходьбой, она чувствовала, как кровь быстрее бежит по ее жилам, ей было легко и радостно. Они стояли бок о бок, переводя дыхание, и, прищурившись, смотрели вниз, на спутавшийся клубок улиц, над которыми еще плыли последние клочья тумана, похожие на привидения.