Представьте себе дамбу как психологическую стену, в которой часто случаются протечки. Пока мы стоим у стены, затыкая пальцами отверстия, чтобы остановить поток всепоглощающего дистресса, мы не можем отойти. Мы остаемся в ловушке, отчаянно пытаясь защититься от ужасов, скрывающихся за стеной, несмотря на наше желание отойти.
По сути, травма – это состояние, в котором человек замирает во времени, не в силах оторваться от травматического события, и чрезмерная потребность в сохранении психологической защиты – это главный подкрепляющий ее механизм.
Наиболее распространенной защитой от неприятных событий и чувств является отрицание. Отрицание незамысловато, оно эквивалентно фразам «нет, этого не было» или «это было, но не причинило мне вреда». Это один из самых примитивных (сформированных на ранних этапах развития) защитных механизмов. Большинство из нас прибегали к нему в детстве, когда нас спрашивали, сделали ли мы то, в чем нам не хотелось признаваться. Возможно, мы инстинктивно говорим «нет» и придерживаемся этой позиции, несмотря на доказательство в виде идущей к нам дорожки из хлебных крошек. Точно так же мы используем этот механизм различными способами, чтобы защититься от травмы. Мы отрицаем, что она произошла, отрицаем, что она повлияла на нас, или выборочно отрицаем некоторые ее аспекты.
Жертвам часто бывает сложно воспроизвести в памяти травматические события. Это может быть связано одновременно с трудностями формирования воспоминаний об эмоционально тяжелых событиях [3] и психологическими процессами «забывания», которые помогают защититься от дистресса. Мозг не может полностью кодировать эмоционально тяжелые события в долговременную память, поэтому у нас либо присутствуют «вспышки» воспоминаний, либо мы помним определенные впечатления (например, то, что мы услышали) и забываем остальное. Это явление часто эксплуатируется адвокатами во время перекрестного допроса жертв сексуального насилия, которые не могут воспроизвести детали произошедшего из‑за защитных механизмов мозга.
Время от времени я работаю с людьми, которые утверждают, что определенные триггеры (обонятельные триггеры распространены из‑за связи обонятельных нервов и центров памяти в мозге) внезапно позволяют им вспомнить произошедшее более подробно, чем удавалось раньше. Медленная проработка травм и разговоры о них на сеансах психотерапии работают таким же образом и помогают клиентам прорваться через первоначальные защитные механизмы, чтобы осознать последствия травматических событий или даже воспроизвести ранее неисследованные воспоминания. Это психологически сложный процесс, и большинство психотерапевтов действуют очень медленно, следя за тем, чтобы пациента не охватил дистресс до того, как он сможет с ним справиться. Разумеется, клиенты не могут воспроизвести то, что их мозг никогда не кодировал, и я никогда не применяю техники вроде гипноза, чтобы «извлечь» глубинные воспоминания. Такие техники являются проблемными с этической точки зрения и иногда могут привести к извлечению ложных воспоминаний [4] или конфабуляции (автоматическое создание мозгом воспоминаний без намерения обмануть) под давлением. Эти явления лежат в основе истории «сатанинского ритуального насилия» в США в 1980‑х годах.
Среди других защитных механизмов есть те, которые помогают жертвам управлять периодически возникающими тяжелыми чувствами. Наиболее распространенными защитами от эмоций являются вытеснение, подавление и сублимация (человек либо отталкивает эмоцию и отстраняется от нее, либо преобразует социально неприемлемые импульсы, эмоции и поступки в социально приемлемые). Травмированным клиентам бывает сложно испытывать эмоции или признать, что они пережили травматическое событие, заблокировав некоторые его аспекты или проигнорировав последовавший за ним дистресс. Диссоциация может произойти, когда травма слишком сильна или случается на определенном этапе развития. Она позволяет жертве психологически отстраниться от неконтролируемого дистресса, который может возникнуть. Она может проявляться в виде полноценной диссоциации, при которой тяжелые эмоции и опыт распределяются по фрагментам личности, что приводит к диссоциативному расстройству идентичности (ДРИ, также используется диагноз расстройство множественной личности) и другим диссоциативным расстройствам. Ее проявления могут быть менее выраженными, например человек может цепенеть каждый раз, когда в нем пробуждается болезненное чувство, или проводить в постели несколько дней после события‑триггера. Я работала с жертвами, у которых случались функциональные психогенные припадки (припадки, связанные с функционированием нервной системы, а не органическими нарушениями структуры мозга) при любом напоминании о травматическом событии. Некоторые мои клиенты говорят, что они будто бы наблюдают за собой сверху, когда вспоминают о травме. Иногда диссоциация является частью здорового психологического функционирования – всем нам периодически приходится отстраняться от эмоций (например, во время управления автомобилем мы действуем на автопилоте) – однако она становится проблемой, когда мы отгораживаемся от сильной эмоции, которую мы не признаем и не прорабатываем.
Многие жертвы намеренно пытаются приглушить эмоции, например употребляют наркотики/алкоголь и прибегают к самоповреждениям, например режут себя или причиняют себе боль иными способами. Боль может вызывать выработку эндорфинов, что позволяет жертве вернуться в настоящий момент и отдалиться от тяжелого прошлого опыта. Боль часто инстинктивно используется людьми, которым сложно сдерживать и выносить эмоции [5]. Жертвы травм также часто направляют инстинктивные эмоциональные реакции на более социально приемлемые пути, например преобразуют сильный гнев и дистресс в желание помогать другим людям и делать из ужасного прекрасное или занимаются активизмом в сфере травм. Сама по себе такая деятельность не является проблемной, и это благородные стремления, однако направление непроработанных и непризнанных эмоций в заботу о других людях может иметь эмоциональные последствия как для жертв, так и для их подопечных [6].
«Раненый целитель» – это известный троп в сфере психического здоровья, социальных служб и медицины в целом. Некоторые люди с определенной психологической историей и темпераментом находят «лечащие» профессии привлекательными. Они позволяют им получить исцеление и поддержку, а также помешать тому, чтобы подобные истории происходили с другими людьми.
Разумеется, мы не способны контролировать происходящее с другими людьми, как бы мы ни старались, и совершенно точно мы не можем исцелиться, только помогая окружающим. Распознавание и признание своих ограничений, большая рабочая нагрузка, сложные клиенты, личные обстоятельства и психологические процессы часто вызывают трудности даже у тех, кто работает в сфере здравоохранения и социального благополучия, не говоря уже о людях, переживших травмы. Попытки исцелиться путем исцеления других людей могут обернуться катастрофой как для первых, так и для вторых.
Еще одним распространенным защитным механизмом является реактивное образование, или замена неприятного чувства, порыва или мысли противоположным поведением. Дети, ставшие жертвами своих родителей, часто не способны признать, что их родители опасны и виноваты. Они не могут вынести диссонанс, возникающий при осознании, что человек, который должен заботиться о них, причиняет им вред. Иногда дети, подвергшиеся жестокому обращению, испытывают сильную привязанность к родителю‑абьюзеру, что объясняется механизмом компенсации дистресса и гнева, кроющихся внутри ребенка, и формой сотрудничества с родителем ради сохранения безопасности. Гнев на родителя может стать слишком сильным, чтобы ребенок мог это осознать, поэтому ребенок, подавляя свои чувства, сближается с родителем, чтобы удостовериться в его любви и желании обеспечить его безопасность.
Множество других защитных механизмов связаны с тем, как жертвы жестокого обращения относятся к миру и окружающим. Проекция и вымещение весьма распространены, и они связаны со смещением неприятной эмоции с первоначального источника на менее пугающий. Я знаю людей, переживших сексуальное насилие в детстве, которые направляют свою ярость не на обидчика, а на других невинных членов семьи (как правило, родителей), не сумевших их защитить. Гнев на родителей всегда кажется более безопасным и обоснованным, особенно если обидчик недоступен. Я не освобождаю родителей от всей ответственности и признаю, что некоторые матери и отцы намеренно ничего не предпринимают и, как следствие, становятся соучастниками преступления, но многие родители действительно не догадываются о том, что происходит, и/или имеют свои защитные механизмы, включая отрицание. Хотя ярость, направленная на невиновного члена семьи, на первый взгляд кажется полезной и здоровой, со временем она только подпитывает эмоциональный дистресс, потому что родители не могут исправить ошибки, которых не совершали. Невыраженный гнев может еще больше отдалить жертву от доступной поддержки и усугубить изоляцию, которую она и так ощущает.
Проекция подразумевает перенос качеств и характеристик, которые нам не нравятся или вызывают у нас дискомфорт, на других людей. Травмированные люди часто пугаются гнева и стремятся всеми силами избежать его. Переживаемый внутри гнев проецируется на других людей, и жертва может воспринимать окружающих как злых или полных ненависти, сохраняя при этом собственные психологические механизмы против предположительно опасной эмоции. Проекция может быть опасной, поскольку она позволяет человеку продемонстрировать отрицание собственной психики. Все неприемлемое проецируется наружу, что может привести к психической ригидности, порождающей вредоносное поведение (если нам кажется, что только мы нормальные люди, а все остальные – чудовища, мы позволяем себе делать с окружающими что угодно).
Еще одним защитным механизмом является идентификация, при которой человек в значительной степени идентифицирует себя с другим человеком, в том числе с его поведением и личностными характеристиками. Большинство из нас обучается, подражая другим людям. В этом смысле идентификация – нормальный процесс развития. Однако она может стать проблемной в том случае, когда мы перенимаем черты людей, причиняющих вред окружающим, или полагаемся на идентификацию со значимыми людьми, чтобы сформировать идентичность. Мои клиенты из области судебной психологии часто сообщают, что в их жизни были люди, которые стали для них моделью агрессии и гн