Следует отметить, что иногда травмы и насилие происходят в целых группах людей (или группы людей им подвергаются). Размышляя о детстве в Индии, я осознала, что культура этой страны характеризуется сильным принудительным контролем, направленным на всех женщин со стороны семьи, школы, места работы, религиозных и правовых институтов, а также правительства. Это объяснялось «требованиями морали» и «семейными ценностями», однако акцент был на подавлении и контроле самостоятельности, поведения, сексуальности и тел женщин. Абьюз и такие травмы, как сексуальное насилие в детстве, изнасилования и домашнее насилие оправдывали культурными нормами. Другие культурные аспекты, включая всеобщую бедность, коррупцию и злоупотребление властью, тоже создавали проблемы. Хотя я не могу описать весь опыт группового вреда в этой книге, потому что он слишком велик, я признаю его и призываю читателей остерегаться санкционированных обществом форм насилия, например расизма.
Иногда отношенческие травмы могут принимать форму несовпадения темпераментов родителя и ребенка (например, очень застенчивый ребенок и общительный родитель), и в таких ситуациях ребенок чувствует себя изолированным внутри семьи или привыкает к мысли, что его поведение неприемлемо. Со временем микроотвержения, с которыми ребенок сталкивается в таких случаях, накапливаются и приводят к отношенческой травме. Эта травма влияет на убеждения, сформированные ребенком о самом себе, и ведет к возникновению чувства стыда. Тем не менее, некоторые люди, пережив вышеупомянутые ситуации, восстанавливаются без специфических посттравматических проблем, особенно если эти ситуации происходили на фоне стабильности и последовательности в ранние годы жизни.
Распознавание травматических событий и реакция на них
Как правило, когда значимое травматическое событие (например, жестокие унижения на работе) происходит во взрослом возрасте, человек сразу распознает природу этого события и его возможные психологические последствия. Человеку, получившему неприятный опыт, часто предлагают поддержку и следят, как он будет себя чувствовать впоследствии. Жертвам предоставляют возможность высказаться, а семья и друзья предлагают свою помощь. Происходит нормализация процесса реакции на травму, и наступает понимание, что жертвы испытывают целый спектр сложных чувств и ведут себя определенным образом, обусловленным травмой (например, им снятся кошмары, люди становятся раздражительными). Такая поддержа ускоряет восстановление, поскольку люди объединяются для борьбы с причиненным вредом.
Отношенческая травма может повлечь за собой специфические проблемы, первая из которых заключается в том, что человек распознает событие как травматическое слишком поздно. Некоторые типы межличностного насилия начинаются практически незаметно (например, принудительный контроль в партнерских отношениях), а природа и последствия этих событий часто остаются без внимания до тех пор, пока жертва не сможет выйти из ситуации. Есть и другие травмы, которые могут остаться незамеченными жертвой – или окружающими – в момент их нанесения. Сексуальное насилие – распространенный пример: некоторый сексуальный опыт нормализуется в определенном контексте (например, половой акт с партнером без его высказанного согласия) или не воспринимается жертвой как травматический, пока не становится слишком поздно. Жертвы изнасилования до сих пор сталкиваются со стигматизацией и пристыживанием, поэтому многие из них, даже осознавая произошедшее, не обращаются за помощью и не рассказывают о своей травме. Если рану не лечить, она начинает гноиться. То же самое можно сказать о травматическом опыте. Сталкинг тоже часто остается незамеченным жертвой и окружающими. Преследование всегда ужасает жертв из‑за глубокого вторжения в их жизнь. Они обычно чувствуют сильную тревогу, но не всегда связывают ее с вторжением в личное пространство и могут годами не осознавать, что их преследуют. Как правило, они называют сталкера просто «настойчивым» или «раздражающим». Не распознавая вредоносное поведение по отношению к ним, люди не понимают, что они могут обратиться за помощью.
Иногда виновные намеренно называют произошедшее другими словами и внушают жертвам, что абьюзивное поведение нормально и безобидно. Яркие примеры включают сексуальное насилие в детстве («Я делаю это, чтобы показать тебе свою любовь»), эмоциональное насилие («Это ты заставил(-а) меня это сделать»), принудительный контроль («Я следовал(-а) за тобой, чтобы удостовериться, что ты безопасно добрался(-ась) до работы, почему ты так реагируешь?»), травлю («Я просто даю тебе обратную связь, наверное, ты не подходишь для этой работы») и насилие со стороны интимного партнера («Ты меня разозлил(-а), потому что вернулся(-ась) домой поздно. Это ты виноват(-а), что я тебя ударил(-а)!»). Из‑за таких высказываний, а также поведения людей, совершающих подобные действия, или систем, окружающих жертву, жертве становится особенно трудно, во‑первых, распознать абьюзивное поведение, во‑вторых, дать ему название, и в‑третьих, переложить вину и гнев на обидчика, вместо того чтобы испытывать стыд и чувство вины. Последний пункт, способность переложить вину и ответственность, особенно важен, поскольку он позволяет проработать эмоции, включая гнев, и направить их в нужное русло. Это значит, что интенсивность эмоций снизится со временем.
Люди, пережившие эти формы абьюза, часто говорят, что все началось менее выраженно, из‑за чего им сложно определить точку отсчета. Например, большинство жертв сексуального насилия в детстве отмечают, что границы нарушаются постепенно, а насильственные действия прогрессируют со временем. Это означает, что жертва привыкает к некоторым поступкам и начинает считать их нормальными, вместо того чтобы распознать их как насильственные. Здесь можно провести аналогию со всем известной лягушкой в кипящей воде. Люди, пережившие сексуальное насилие в детстве, иногда вспоминают, что сначала они оставались наедине с насильником, затем чувствовали прикосновения несексуального характера (щекотка, например), а затем все заходило гораздо дальше. То же самое характерно для абьюза со стороны интимного партнера или травли: все может начинаться с менее пугающих действий (например, крики во время ссоры) и трансформироваться в физическое насилие или контроль.
Другой фактор, важный для способности человека распознать насилие – это паттерны поведения обидчика. Многие люди, причинившие отношенческую травму, в разное время дарили жертве любовь, поддержку и положительное подкрепление в рамках отношений. Это часто приводит к тому, что жертвы решают забыть об эпизодах жестокого обращения или просто не обращать на них внимания, потому что в целом в отношениях они чувствуют близость к партнеру и заботу с его стороны. Это обычно называют циклом насилия интимного партнера: постепенное нарастание напряжения, взрыв, выражение сожаления, извинения и любовь, но затем цикл начинается сначала. Насилие такого типа не всегда является намеренным и продуманным. Виновные действительно иногда жалеют о содеянном и пытаются прекратить насильственные действия, но им это не удается, поскольку они не понимают, чем эти действия вызваны и как изменить свое поведение.
Жертвам особенно сложно понять проявления сожаления и любви, а также принять факт насилия, особенно когда они отчаянно хотят верить, что виновный их любит и обязательно изменится. «Как он(-а) может причинять мне боль и при этом говорить, что любит меня?» – вот распространенный вопрос.
У некоторых жертв нет иного выбора, кроме как смириться с насилием. Дети, которые подвергаются эмоциональному, физическому или сексуальному насилию со стороны родителя/опекуна, обычно полностью зависят от этого человека. Психологически и физически ребенок не может принять, что человек, который любит его и заботится о нем, причиняет ему вред.
Травмы, которые остаются нераспознанными и неназванными жертвой и системами вокруг нее, лишают жертву поддержки, из‑за чего нормальные процессы восстановления (рассказ о своей ситуации и поиск помощи) становятся невозможными. Я хочу отметить, что это утверждение не является обвинением в адрес жертвы. Зачастую виновные активно пытаются сделать так, чтобы жертва даже не поняла, что к ней применяют насилие. Некоторые типы насилия сложно распознать, и им трудно найти определение в обычном лексиконе. Многие системы, институты и культуры так устроены, что они замалчивают насилие и прячут виновных, как это было с католической церковью, укрывавшей священников‑педофилов. Такое поведение не осталось в прошлом: когда я вижу, с какой ожесточенностью некоторые СМИ защищают обладающих властью мужчин, обвиняемых в насилии, я понимаю, сколько работы нам предстоит проделать.
Распространенные посттравматические симптомы могут принимать несколько форм. Многие мои травмированные клиенты замечают когнитивные изменения (изменения в мышлении). Типичные примеры включают:
«Я не могу перестать думать о том, что произошло».
«Я больше не могу ни на чем сосредоточиться».
«Я постоянно тревожусь».
«Я часто думаю, что люди хотят причинить мне вред».
«Я виню себя во всем».
Также распространены аффективные реакции (симптомы, связанные с самочувствием человека, например тревожность или гипербдительность). Негативные эмоции, например ужас, гнев, страх или печаль, могут быть связаны с самим травматическим событием, но они также могут проявиться в повседневной жизни. Человек может переживать более сильные чувства, чем обычно, или быструю смену разных эмоций, а также ощущать себя оцепенелым, раздраженным, отчаявшимся или печальным. У кого‑то возникают изменения в поведении (например, отстраненность от общества или проблемы со сном).
Все это нормальные симптомы, которые появляются у жертвы, и они помогают разуму и телу отдохнуть после травмы, создать нарратив и объяснить случившееся, защититься от угрозы и интегрировать произошедшее в свое мировосприятие и убеждения. Эти симптомы начинают вызывать проблемы, когда они сохраняются слишком долго. В DSM-5 говорится, что человека признают соответствующим диагностическим критериям ПТСР, если симптомы расстройства продолжаются больше месяца.