- Да уж, редко все это в таком возрасте встретишь… Приютские все больше шантрапой вырастают. Никак в жизни устроиться не могут, а этот смог, - Кулагин покачал головой. – Да не просто устроился, а прямо как сыр в масле катается.
Что тут говорить, этот пацан все больше и больше нравился ему. Настоящим мужчиной растет. Упертый, крепкий, такого не стыдно и в юнкерское училище рекомендовать.
- К тому же обласкан высокими особами, пожалован медалью и похвальными грамотами.
Его героическое поведение, вообще, стояло особняком и не могло не вызвать восхищения. Просто удивительно, как ему удалось такое: вынес из горящей больницы десяток больниц, спас от сумасшедшего аристократа дочь главы отдельного жандармского корпуса.
- Вот только…
Но, чего уж тут скрывать, было во всем этом деле одно обстоятельство, которое чиновнику все же не давало покоя. Почему-то всегда вокруг Мирского крутился один странный человек, которого в приличных домах и на порог бы не пустили. Этот уличный бандит был словно веревкой привязан к парню, что не могло не настораживать. Что, в конце концов, между ними было общего?
- Барин, еще водочки? – у стола возник половой, показывая на опустевший графин. – У нас она сладкая. Ни в каких столицах больше такую не встретите, - трактирный малый едва не причмокивал при этом. Видать тоже выпить был не дурак. – Позволите?
Кулагин качнул головой. Ему хватило и этого.
- Горячее неси.
Горячительное от мыслей не избавило. Лишь чуть притушила. Мыслей по поводу этого парнишки по-прежнему было много, самых разных, простых и не очень. Казалось, думать - не передумать. Но, едва на столе перед ним появилась крутобокая тарелка с солянкой, пышущей жаром и пряным ароматом, как у него разом всё мысли из головы выбило. Не до них стало.
- Ух, хорошо.
Солянку сменили караси, жареные со сметаной до хрустящей корочки. Густо посыпанные зелёным лучком и петрушкой, едва не целиком во рту исчезали. Только густой, тягучий жир и оставался.
- Даже не хорошо, а отлично.
Наевшись, чаю заказал с травами. Больно уж половой хорошо расписывал аромат и вкус чая, пользу. Если его словам верить, то в этих местах только чаем и спасаются от всех болезней: и от ветрянки, и от цинги, и от лихоманки, и ещё от много чего другого. Нагнувшись, словно по секрету, и про мужскую немочь сказал. Мол, пару дней такого травяного отвара попить и всю слабость, как рукой снимет.
- ... Всё, довольно. Сыт, - Кулагин хлопнул на стол пятирублевую ассигнацию за обед, а потом чуть подумав - и рубль мелочью «на чай». - Это тебе, заслужил.
Половой аж расцвёл от такой щедрости, тут же заметавшись рядом. Встать со стула помог, новый рушник подал руки вытереть, к двери проводил. А при этом как только чиновника не величал: и барином, и господином, и его благородием, и милостививцем.
- Всё, всё, - отмахивался от такой назойливости Кулагин. - Довольно! Голова аж кругом идёт.
Пройдя несколько шагов по перрону, остановился. Прямо на его пути встала женщина в потрепанной, уже видавшей виды, одежонке. На лицо тоже потасканная, сразу видно, что немало испытавшая.
- Ваше благородие, - смотрит на Кулагина, а у самой взгляд затравленный, отчаянный. – Не желаете ли девичьей сладости отведать? Не тронутой, вовсе…
Хотевший было пройти мимо, чиновник хмыкнул. Мол, девица нашлась, да еще нетронутая! Нашла дурачка.
- Ты что ли нетронутая?
- Что вы, ваше благородие!? – горько рассмеялась та, показывая беззубый рот. – Мой цветочек давно уж отцвел. А вот доча моя…
По ее свисту от угла отошла нескладная фигура, закутанная в какое-то тряпье. С виду замарашка замарашкой, как ни присматривайся.
- Вот, - он толкнула вперед дочь. – Аленка, что столбом встала? Откройся, чтобы его благородие, на тебя поглядел.
Серый капюшон сполз с головы, обнажая русую девичью головку. А еще через мгновение на Кулагина уже глядели пронзительно синие глаза. Тонкий носик, плотно сжатые губы, и бледные щеки. Совсем девчонка еще, покачал головой чиновник.
- Родной дочерью торгуешь. Что же ты за мать такая? – вздохнул Кулагин, с нескрываемой гадливостью глядя на женщину. – Под всякого проезжего родную кровь подкладываешь.
Та тут же головой сникла, словно от стыда и боли. Но вдруг вздрогнула и так с такой ненавистью на мужчину посмотрела, что едва-едва не заставила его взгляд отвести.
- Да, дочку продаю! Да, родную кровь под вас мужиков, паскуд, подкладываю! – зашипела она, не хуже змеи. – А как нам еще жить-то? Где копейку заработать? Из меня теперь никакая работница! Поизносилась я, подурнела. А она в самом соку! Сиськи колом стоят, жопка, как орешек! Кожа - чистая, белая, барская! И пахнет хорошо, не заразная. Она ведь у меня почти кажный день моется, – женщина облапила дочь, показывая товар лицом. – А ноги раздвинет и вовсе про все забудешь! Разве цалковый за такую красоту мало? Бери, ваше благородие, не пожалеешь.
Кулагин покачал головой. Нет, он не был моралистом и ханжой, и совсем не собирался никому читать морали. Каждый по этой жизни шел своей собственной дорогой, которую сам и выбирал. Прекрасно видел, что ни этой женщине, ни ее дочери уже ничем было не помочь. Похоже, обеим в этом кержацком краю было предначертано судьбой торговать своим телом. И одна уже заканчивала, а вторая еще только начинала. К сожалению, такая судьба, ничего не попишешь.
- На, поешьте хоть, - чиновник сунул в ладонь женщине свернутую ассигнацию. Ни чем другим помочь ей он был больше не в силах. – Идите, с Богом.
Его, по-прежнему, ждало неотложное дело, медлить с которым было просто невозможно. Глава Канцелярии Его Императорского величества уже два раза телеграммой справлялся о ходе поисков. Значит, нужно было спешить.
- Выходит, все ответы меня ждут в Кустанае, - бормотал Кулагин, забираясь в вагон. – Лишь бы с этим бандитом ничего не случилось…
Там в Кустанае, куда со всей империи ссылали всякого рода огребье, находился ссыльнопереселенец Виктор Камов. Как следовало из бумаг Имперского министерства внутренних дел, искомый каторжанин был приписан к одной из бригад по валке леса. Оставалось лишь найти его. А с этим, как оказалось, все было совсем не просто.
***
Уже в поселковом полицейском участке Кустаная, куда Кулагин заглянул в самую первую очередь, его огорчили – ссыльнопереселенец Камов уже неделю не отмечался, как того требовал имперский указ о каторге.
- Нету его, ваше превосходительство, - тянулся перед чиновником местный полицейский, от страха нещадно потея. По всей жарко натопленной избе расходился тяжелый зловонный дух. Сильно испугался чиновника из самой столицы, что гербовой бумагой только раз перед глазами махнул. – Я уже и депешу в управление отправил о сем. Сказывали, что казаков на поиски направят. Но все это пустое, ваше превосходительство. Его уже и след простыл. Как говорится, ищи – свищи ветра в поле. Убег, собака, как есть убег.
Кулагин скрипнул зубами. Не успел. Еще одна ниточка, ведущая к прошлому Рафаэля Мирского, оборвалась.
- А вы все куда смотрели? Проспали поди?! – чиновник надвинулся на полицейского, зло поигрывая желваками на лице. – Жрете тут в три горла, а про дело и знать не знаете! Так мне наверх доложить?
У полицмейстера бледнота на лице разом сменилась мертвенной серостью. Смердеть еще сильнее стал.
- Не губите, ваше превосходительство! У меня же детки малые, семеро по лавкам сидят, сирые, убогие! – взмолился он трясущимися губами. – Век за вас Бога молить буду! Не губите!
- Хватит выть! – поморщился Кулагин. Слишком уж жалко выглядел пожилой полицмейстер. Трясся весь, как заяц. Того и гляди на колени бухнется и начнет руки заламывать. – А теперь слушай меня внимательно. Приведи того, кто с этим Камовым здесь водился. Хочу расспросить его. Понял? – полицмейстер живо кивнул. – И побыстрее, а то мне еще назад. Ну?
И полицмейстер расстарался, как следует. Пока Кулагин в полицейском участке чай из чашки потягивал, тот уже успел какого-то доходягу в избу приволочь. Поставил перед чиновником, как мешок с костями, и кулаком перед лицом махнул. Мол, отвечай все, как на духу.
-… Знаешь ссыльнопереселенца Виктора Камова?
Доходяга, ссохшийся, как мумия, мужичок неопределенного возраста, дернул головой. Мол, знает. Глазами же по столу шарит.
- Голодный что ли? – догадался Кулагин. – Все расскажешь, подъешь тут все и еще червонец заработаешь, - у ссыльного сразу же кадык ходуном заходил. Туда – сюда, туда – сюда. – Говори, куда он подался, зачем?
Тот еще раз окинул жадным взглядом стол с едой и начал рассказывать:
- … Малой не просто так в бега подался, а по делу, - голос у доходяги был глухой, напрочь прокуренный. Судя по желтым редким зубам, с ядреной цигаркой тот и вставал, и ложился. – Слышал, к нему до скачка один козырной фраер приходил. Сурьезный человек, ни чета всякой голытьбе. Наши иваны перед ним чуть ли не по струнке ходили.
У Кулагина в руках тут же оказался блокнотик, в котором стал делать короткие пометки. Кто знает, что потом пригодиться. Сейчас кажется неважным, а после уже и не вспомнишь.
- … Слушок идет, что Малому предложили кое-кого вальнуть. Он дело сделает, а его на свободу вытащат и еще немалое число рубликов отсыпят.
Чиновник с вопросом в глазах кивнул. Мол, имя знаешь.
- Имя вашество еще вспомнить нужно, - доходяга ощерился, набивая себе цену. Он хоть и опасался гостя, но и в дураках не хотел остаться. – С памятью только не очень стало. Места тут у нас не очень, вашество. Все дырявое – и память, и порты с рубахой, и кошель.
Намек был столь прозрачным, что не понять его было нельзя. Кулагин без слов вытащил пятирублевую ассигнацию и сунул ее каторжанину.
- Вспомнил, вашество, - доходяга тут же легонько стукнул себя по лбу. - Я же с Малым разговаривал тогда, на станции. Вот он и рассказывал про какого-то Рафу, что его сюда и определил. Мол, корешился с ним, за брата считал, а тот сукой оказался. Вот Малой и решил, что и денег заработает и с бывшим корешем посчитается.