– Попробуй, Вахрамеевна, – рассеяно согласился барин. Он уже не смотрел на Гонзо. – Только после моей смерти... Так! Если у новосибирцев все, посмотрим, что приготовила команда Орды!
Все стоявшие на сцене потянулись за кулисы, и впереди всех – Христофор. Слова Вахрамеевны о «нашей гардеробной» требовали немедленного разъяснения. Не прошло и минуты, как он был уже в зрительном зале, именно во втором ряду, и, отвесив Вахрамеевне галантный поклон, опустился в соседнее кресло.
– Здравствуйте, – произнес он с нахальной застенчивостью. – Я из команды Новосибирска.
– Да мы уж видели! – разулыбалась женщина. – Очень смешно! И барин такой похожий...
– Вам, правда, нравится? – Христофор стеснительно колупнул обивку кресла.
– Ой, я вообще вашу команду люблю! – Вахрамеевна взмахнула вышитым рукавом, показав Христофору свою полную белую руку. – И этого, в длинных ботинках, и этого, который стихи на барабане исполняет... И шутки ваши мне шибко нравятся! «Партия, дай порулить». Как раз, помню, младшенький мой родился после этой шутки... У Орды что? Одни пляски половецкие! Сердито, но дешево. Так, что я думаю, победу вам присудят. Правда, говорят, Москва еще дань за прошлый год не уплатила... Зато как у вас девки поют! Против ваших девок никакое жюри не устоит!
– Да, – охотно согласился Христофор. – Девки, они могут... Только вот проблема у нас. Свадебное платье никак не можем достать. Салон-то на ремонте! ... А у вас в Останкино нету платьев?
– В Останкино? У нас? – женщина подбоченилась гордо и наставила на Христофора локоток. – Так ведь получали вы! Рясу одну, форму эсэсовскую, два комплекта, костюм зайчика...
– Получали, – смиренно подтвердил Христофор. – Спасибо вам большое. А теперь нужно платье подвенечное, сорок четвертый, третий рост.
– А платья теперь нету! Я вчера еще вашим объяснила: сразу надо было заказывать!
– Но ведь мы же оплатим! – внушал Христофор. – Только скажите, сколько кому... а сколько – вам.
– Вообще-то, платья подвенечного мало оставалось...
– Так нам всего одно и нужно!
– Ишь, ты! Одно! – видно было, что Вахрамеевна готова сдаться, но не сразу, а постепенно, бастион за бастионом. – Надолго-то мы и одного не даем...
– На денек ведь только...
– И за денек можно устряпать... Взяли моду – как победят, так давай шампанское пить. А на костюме – пятна!
– Да, может, мы еще проиграем!
– Тогда и вовсе беспробудно. Бывает, реквизитом закусывают...
Христофор бросился на решительный штурм:
– Я л и ч н о отвечаю за сохранность, – сказал он интимным голосом.
– Ох! Ну хорошо... – в окошке последнего бастиона показался белый, вышитый петухами, флаг, – завтра приезжай в Останкино с утра...
Но Гонзо не знал жалости к побежденным.
– Почему же завтра?! – протрубил он. – Давайте – сегодня!
– Вьюноша! – простонала Вахрамеевна, – я не могу сегодня! Я с е г о д н я еще не обедала!
– Нон проблем, мадам! – Христофор навалился на ее теплое плечо. – Я же вас и пообедаю!
– Вот змей-мальчишка! – Вахрамеевна легонько оттаскала Гонзо за чуб, но улыбнулась снисходительно. – А, ладно! Поехали...
В коридоре к Христофору подошел его первый и пока единственный знакомый КВН-щик – тот самый шафер.
– Еду за платьем, – на ходу бросил Гонзо, опережая его вопрос.
– Благодетель! – возликовал шафер. – Сколько?
– Потом, потом! – Гонзо опасливо покосился на Вахрамеевну, но она была занята разговором с кем-то из служителей МДМ.
– Кстати, чуть не забыл! ... – спохватился вдруг Христофор. – Часов в пять – в шесть сюда приедут разные кандидаты в депутаты разводить свои дебаты...
– Да знаю я! – поморщился КВН-щик. – Посадили нам на шею...
– В каком смысле – на шею?
– В прямом! Накладка у них там вышла. По техническим причинам дебаты отложили – начало не в шесть, а в восемь.
– Ай-яй-яй! В восемь! ... Ну и что?
– А то, что ровно в семь на дежурство по городу заступает новое правительство Москвы! То самое, которое действует всегда одинаково: поджигает Белый Дом и запрещает политические митинги. Вы что, не в курсе?
– Правда! Правда! Как я мог забыть! Так дебаты отменят, что ли?
Шафер посмотрел на Гонзо с изумлением.
– Кто же их отменит? Они стоят в программе. Сегодня в полночь эфир...
Христофор потряс головой.
– Что-то я замотался совсем, никак не соображу. Что кандидатам-то делать?
– Вот эту самую проблему и сгрузили на нашу команду, прикинь! – расхохотался КВН-щик. – Говорят, генеральный звонил главному, а главный – барину... Мы так решили: раз политические митинги запрещены, устроим митинг п о э т и ч е с к и й. Пускай эти кандидаты стишки читают, кто какие может. Кто лучше прочитает, тот больше избирателей у других и сманит. А победителя определим по числу звонков. Справедливо?
– Справедливость – это самое главное! – поддержал Христофор. – Поэтому давайте так: я вам достаю платье, а вы кандидату Кучке пишете такое стихотворение, чтобы у него телефон от звонков раскалился. И никакой политики! Идет?
Шафер задумался на минуту, потом хмыкнул.
– Идет! Что ему сказать?
– Скажите так: "Батюшка боярин! Это стихотворение передает вам Христофор Гонзо и просит милость вашу не кочевряжиться, а прочитать его, как следует! "
Глава 19
Самым тихим и уютным местом в Останкино является пресс-бар. Все остальное напоминает сумасшедший дом во время генеральной уборки. В коридорах, длинных, как жизнь героя телесериала, происходит перманентный ремонт. Постоянно приходится идти в обход, соседним коридором, что на полтора километра длиннее. На лестничных площадках толпятся нервно курящие женщины, и среди них обязательно попадется одна, с ног до головы увешанная самыми неожиданными предметами: баян на одном плече, санитарная сумка с крестом – на другом, в руке ведро, наполненное химической посудой, на шее – боксерские перчатки, подмышкой – винтовка. Если попытаться хоть немного разгрузить такую даму, она завизжит, станет отбиваться ногами и кричать, что вы лишаете ее законного заработка. Это реквизитор. Она давно уже опаздывает на съемку в студию номер N, и от этого сигарета мелко дрожит в ее исколотых реквизитом пальцах. Есть и другие. Они ничего не несут на плечах и не курят на площадках. С высокомерным видом они входят в лифт и поднимаются в верхние этажи власти. Там они входят в высокие кабинеты, густо заплетенные тенистыми интригами и, дойдя до высших начальников, входят к ним с предложениями по кадровым перестановкам. Остальные обитатели Останкино просто толкутся у окошек коммерческих киосков, покупая пиво, сигареты, модные журналы и развесной фарш.
И только в пресс-баре никакой толкучки нет. Здесь, в обстановке почти семейной, вы можете дешево и вкусно пообедать, выпить фирменного, особым способом сваренного пива и спокойно поговорить о делах, а то и попросту поболтать с приятелем. Где еще во всей Москве цена блюда н е з а в и с и т от величины порции? Вы сами, вооружившись тарелкой побольше и ухватистым половником, раскрываете, один за другим, блестящие саркофажки, и трудитесь, словно архитектор, обкладывая пирамиду дымящегося мяса разнообразными гарнирами, соленьями и маринадами, обильно поливаете все это соусами, горчицами, хреном – мягким или острым, сливочным или... уж не знаю, какого еще вам нужно. А потом, лицемерно поджав губки, расплачиваетесь за это богатство, как за «биточки с капустой». Заметьте, я до сих пор ничего не сказал о так называемом дежурном блюде, которое в пресс-баре отпускается вообще бесплатно. Вкушать все это вы будете в окружении лиц хорошо вам знакомых, точнее сказать, знакомых каждому – сюда, нисколько не чинясь, заходят самые блестящие звезды телевидения (некоторые как раз для того, чтобы починиться). Да ведь один только бесхитростный рассказ об обеде в окружении всех этих знаменитостей способен завоевать вам любовь сослуживцев, популярность у дам и репутацию бессовестного вруна у друзей!
Впрочем, Христофор Гонзо сейчас мало думал о чьей бы то ни было популярности. На скамье рядом с ним лежал пакет с подвенечным платьем, а в кармане находился декадный пропуск, позволявший ему в течение ближайших десяти дней свободно разгуливать по Телецентру в любое время суток. Задача минимум была выполнена, теперь можно было слегка перевести дух и расслабиться.
Пригласив Вахрамеевну в пресс-бар, Гонзо поначалу выполнял лишь долг благодарности, но очень скоро беседа с этой доброй и немало умудренной женщиной по-настоящему увлекла его. Отдавая должное изощренным салатам и филе, угощаясь шампанским, а после и водочкой, они как-то очень быстро подружились. Вахрамеевна рассказала, как, будучи еще крепостной хористкой в соседнем театре графа Шереметева, она без памяти влюбилась в диктора Кириллова и бежала от барской неволи. Но до милого так и не добралась. Два месяца графские холопы гонялись за ней по всему Телецентру, пускали по следу собак и уборщиц, но изловить не смогли. Так она и прижилась в костюмерной и с годами стала виднейшим в Останкино специалистом по народному костюму. За советом к ней не раз обращались самые известные режиссеры и даже один заграничный кутюрье. А диктор Кириллов так ничего и не узнал...
– Вот она, любовь-то... – вздохнула Вахрамеевна.
– М-да, – загрустил и Христофор. – Собственно, у меня почти та же история...
И сам не зная почему, он вдруг принялся рассказывать ей об Ольге. В подробности своей одиссеи с княжной и графом он, разумеется, не вдавался, но о чувствах говорил много и, как ему казалось, Вахрамеевна его понимала.
– Ведь вот я сейчас бегаю, ношусь в МДМ, в Останкино... а они в гостинице, вдвоем! ...
– Ревнуешь ее?
– Не знаю...
– Как так не знаешь? Любишь, значит, должен ревновать! А он-то из себя видный?
– Видный, – уныло подтвердил Гонзо. – Только я одно знаю: не для него эта девушка! Она умница, и глаза у нее... эх! Наверное, нужно много страдать, чтобы точно знать, что такое счастье. И она знает, я же чувствую! В ней твердость есть. Она идет – не оглядывается. Никогда. И такая девушка выбирает себе в женихи... робота! Бычка племенного...