…Несмотря на свою эфемерность и условность, пол остается тем необходимым допущением, тем иллюзорным онтологическим крючком, на который рано или поздно вешается картина мира.
ГЛАВА 1. СЛЕДЫ ДЕТСТВА
Возраст – детство, юность, зрелость, старость – это одна из основных (и ничуть не менее важных, чем гендер) категорий исторического анализа.
Кукольная брошка
Мое знакомство с блошиными рынками пришлось на начало второго десятилетия XXI века. В те годы Игорь часто по несколько недель работал за границей. Командировки, как правило, приходились на «мертвый» осенне-зимний сезон, когда полнокровная жизнь барахолок под открытым небом замирала. Некоторую компенсацию в освоении рынка старины предоставляли нам короткие, случайные и, по причине нашей слабой ориентации в мире старинной предметной среды, робкие визиты в антикварные лавочки Берлина, Рима, Парижа, Базеля, Тюбингена.
Такие магазинчики – это особые миры с собственной атмосферой. Мне понадобились время и большой интерес к загадочным предметам из прошлого, чтобы привыкнуть к их специфической пространственной организации. Сгруженные предметы, неразобранные и едва помещающиеся в тесных пространствах старых зданий с низкими потолками, создают ощущение захламленности в рядовых, нереспектабельных лавках антикваров и старьевщиков. Их наполнение теперь, после многочисленных посещений и спустя годы, вспоминается в обобщенном, анонимизированном и потому более концентрированном виде. В действительности ассортимент каждой отдельной антикварной лавки гораздо скромнее, чем описано ниже, с пространственной и временной дистанции.
Здесь соседствуют притулившиеся у стен картины, зеркала, стойки для тростей и зонтов, кашпо, торшеры, расставленная в тесном пространстве мебель. Нужно искусно огибать все эти вещи, лавировать между ними, стараясь не зацепить и не уронить. Потому что они расположились не только внутри шкафов, но и на всевозможных поверхностях. На столиках, столах, тумбах и буфетах стоят фоторамки разных форм и размеров со вставленными в них старыми фотографиями неизвестных людей. Тут же – церковные и бытовые подсвечники, завораживающие своей красотой и стилем настольные зеркала и вазы, статуэтки, шкатулки из серебра и фарфора, посуда и блюда, фарфоровые кофейные сервизы и отдельные чашки. Многие из этих предметов старше нас, а часто и наших родителей. Такие вещи невольно вызывают почтение и трепет, поскольку интуитивно, не располагая знанием об атрибуции и стоимости предмета, понимаешь, что имеешь дело с раритетом. Прибавьте к этому недостаточное освещение, пыльный воздух, а часто и запах сырости – и перед вами типичный облик интерьеров небольших антикварных лавок.
Довольные жизнью хозяйские собаки в антикварных магазинах тоже не редкость. Они тихо лежат в ногах хозяина или в укромных уголках на своих подстилках, но встречают посетителей магазина по-разному. Крупные собаки – доберманы и овчарки, как правило, следят за вошедшими на их территорию людьми, не поднимая головы, сопровождая только взглядом. Когда вы медленно, как по музейной экспозиции, передвигаетесь по магазинчику, в охотничьем азарте легко не заметить такого охранника. Поэтому, неожиданно наткнувшись на него, вы можете почувствовать себя неуютно, как в клетке хищника. Мелкие же собачки семенят навстречу посетителю, виляя хвостом. Изредка можно услышать радостное и звонкое «тяв-тяв», на что незамедлительно реагирует хозяин, ведь собаки, особенно в Германии, должны быть воспитанны и не шуметь.
(Давайте еще на минутку остановимся на собачьей теме, прежде чем вернуться в антикварные лавочки. По дороге на один из мюнхенских блошиных рынков мы каждый раз проезжали большое одноэтажное здание с огороженным и круглогодично зеленым полем. Вывеска на доме большими буквами поясняла, что тут находится «Собачья школа». Мне отношение к собакам в Германии особо понятно и приятно. Ведь я всегда их любила. И тех, что жили в семье и были лучшими друзьями, когда родители уходили на работу. И тех, что бегали на улице и услужливо поедали мои обеды, тем самым спасая от маминого недовольства по острому вопросу питания.)
Но вернемся к антикварным магазинам. Шкафы и витрины с особо дорогими предметами, как правило, стоят ближе к месту, где в кресле сидит хозяин, неторопливо читая свежую прессу или работая с бумагами. Видно, что ему уютно, как дома. Сюда же, чтобы неторопливо обсудить дела или поболтать ни о чем за чашкой кофе, приходят постоянные клиенты, друзья и знакомые. Иногда хозяин отвлекается от дел или беседы, чтобы проконсультировать зашедшего посетителя о заинтересовавшем предмете. Гостю разрешается взять его в руки, чтобы познакомиться с вещью поближе.
Владельцы антикварных магазинов часто занимаются необходимой рутинной работой: перебирают и сортируют предметы, ведут бухгалтерию, прибираются в помещении. Поэтому бывает неловко отрывать их от важных дел, чтобы узнать историю и цену понравившейся штуковины. Особенно если для этого нужно открывать шкаф или витрину. Поначалу, во всяком случае, мы чувствовали себя в магазинах антиквариата новичками-чужаками и робели от столкновения с этим загадочным миром.
В январе – феврале 2013 года Игорь в очередной раз работал по гранту в Тюбингенском университете, одном из старейших в Германии (основан в 1477 году). Игорь давно и хорошо ориентируется в Тюбингене и с радостью экскурсовода-волшебника, знающего особые загадки и секреты за каждым поворотом, показывал мне старинный университетский город. Мы быстро обжили исторический центр, где у нас появились любимые маршруты для прогулок.
Вспоминаются узкие зеленые улочки тихого и уютного жилого района Тюбингена, где среди старых домов малоэтажной застройки мы начинали спуск с горы, на которой стояло наше временное пристанище, очень похожее на большую деревянную дачу. Помню интенсивную зелень оформленных кустов под тяжелым мокрым снегом, празднично, словно для детей, украшенные двери, окна и пространства вокруг домов. Перед домом в конце короткой улочки возвышался кованый забор, украшенный металлическими белками, дятлом и совами.
– Привет, две белки, дятел и четыре совы! – здоровались мы с ними и поворачивали вниз по склону. Радость прибывала, настроение повышалось, счастье прыгало внутри, этот ритуал маркировал начало приключения: мы отправлялись в новое путешествие по сказочному Тюбингену.
Все в старом городе было мало похоже на реальность. Кривые, сглаженные веками, словно зализанные булыжники покрывают неровные площади и узкие, извилистые улицы. Трудно поверить, что вокруг течет обыденная жизнь и улыбающиеся служащие, которые выходят на перерыв в ближайшее кафе, живут и работают в этом сказочном мире. Аутентичные предметы из интерьеров старого города, из домашних хозяйств его обитателей находятся в ближайших антикварных лавках и сгущают атмосферу загадочного прошлого.
Центром притяжения наших прогулок стала кривая, наклонная Рыночная площадь, на которую, как горные ручьи в заводь, с одной стороны сбегают от замка Хоентюбинген узенькие улочки, а с другой стороны – вытекают и стремятся вниз другие. Сюда меня манила расписная, как старинный комод, ратуша эпохи Ренессанса, плотно окруженная красивыми домиками. Я не могла противостоять ей и всякий раз, попадая на одну из узких улочек, ведущих к площади, с едва сдерживаемым ликованием спешила к ратуше и пыталась разглядеть и запомнить в деталях именно ее. Она казалась мне сказочным дворцом, заселенным принцессами и эльфами. Я бы не удивилась, если бы мне сказали, что здание служит не муниципально-бюрократической рутине, а чудесам, которые прямо сейчас творятся в разных его частях.
Поднявшись налево от ратуши по тесной крутой улочке, мы оказывались среди нескольких небольших антикварных магазинов. Они работали по особому, довольно «ленивому» графику, только в определенные дни и часы. За дверным стеклом виднелась обязательная табличка с телефоном и именем владельца: если что-то в витрине привлекло ваше внимание, можно было по телефонной договоренности встретиться, посмотреть и купить понравившуюся вещь.
Так складывалось, что мы в эти антикварные магазины не попадали и не расстраивались по этому поводу. Вероятно, наполнение витрин нас не очень-то впечатляло. Пока не произошла история, которая составляет своего рода зачин этой главы.
Накануне моего отъезда домой мы зашли в открытый на сей раз антикварный магазинчик. Мы медленно пробирались среди интерьерной пестроты, изучая каждый цепляющий глаз предмет с ясным или неясным временем происхождения и назначением. В стеклянной витрине были разложены украшения. Трудно было даже вообразить, что среди странных на вид, совсем тусклых или сияющих камнями украшений лежит кольцо, подаренное на помолвку девушке, правнуки которой сегодня если и живы, то пребывают в почтенном возрасте. Рядом может оказаться брошь, созданная неизвестным ювелиром в конце XVIII века. Тут же серьги словно из музейных каталогов, гранатовые браслеты и колье, женские золотые часики на цепочке с разноцветными эмалями, черепаховые гребни, геммы из кораллов и ракушек. Поражает эта красота и сейчас, но тогда она меня просто завораживала.
И вот на уровне глаз в витрине я вижу почтовую карточку-открытку, к которой приколото штук шесть совсем маленьких брошек. Под ними мелким красивым почерком что-то написано. Одна из брошек была, по моему мнению, особенно хороша, и мы попросили посмотреть ее поближе (см. ил. 71, вкладка). Продавец, пожилой хозяин магазина, открыл ключом витрину, достал карточку с брошками, внимательно окинул ее взглядом, как бы пересчитывая прикрепленные к ней предметы, отдал мне и перекинулся несколькими фразами с Игорем.
Обретенное знание заставило меня усомниться в том, что все присутствующие поняли друг друга. Мне было сообщено, что брошки так малы, потому что они кукольные. Миниатюрное золотое ювелирное изделие с недозрелым гранатом-альмандином розоватого оттенка, которое казалось мне идеальным украшением на воротничок шелковой блузки, когда-то предназначалось кукле! Возраст брошки превышал сотню лет. Надпись на открытке подтверждала информацию от торговца, которая удивила и Игоря: «Кукольные броши. Большая редкость!»
В детстве у меня был звериный отряд любимых мягких игрушек, и кукол я не любила. И теперь смутные мысли и ощущения тревожили меня. Голова подозрительно медленно трезвела и пыталась осмыслить и организовать услышанное и увиденное. Я мысленно прикалывала к ситцевым, вельветовым или бархатным платьям советских кукол эту брошь с тонкими золотыми завитками 525-й пробы и гранатом в центре. Из украшений у кукол моего детства, сколько бы я ни напрягала память, мог быть только бант на голове. И даже когда я пыталась вспомнить роскошных, по советским меркам, кукол из ГДР, которых «по блату» доставали родители моих подруг и одноклассниц, брошки, с которыми мне довелось встретиться накануне отъезда из Тюбингена, в моем воображении не хотели украшать их кукольные костюмы. Разум не находил объяснений, вновь накрывали эмоции, и миниатюрная вещица прочно заняла первое место на пьедестале загадок и фантазий.
«Женская» оптика, «гендерная» перспектива
В этой главе в фокусе рассмотрения окажутся преимущественно специфика «женского» поведения на блошином рынке, разделение труда на барахолке по половому признаку, разграничение товаров на толкучке на «мужские» и «женские».
Разбор этих сюжетов немыслим без введения термина «гендер» (от латинского genus – род, в русском языке – от английского gender, первоначально «грамматический род», с 1970-х годов – «социальный пол»). В данном случае под гендером будут пониматься структуры, представления и образы, обеспечивающие социальное неравенство между мужчинами и женщинами – центральный предмет интереса гендерной социологии и гендерной истории – и обосновывающие это неравенство как биологически обусловленное и неизбежное. Аргументы биологическому диморфизму поставляют исторически сложившиеся в том или ином обществе представления о назначении мужчины и женщины (гендерные идеалы, гендерные нормы), ожидания правильно практикуемого маскулинного или фемининного поведения (гендерные роли) и представления о себе как о женщине или мужчине (гендерные идентичности). В этой связи мы воспользуемся социально-конструктивистским подходом гендерных исследований, который первоначально имел политическую, феминистскую подоплеку и противостоял «биологическому детерминизму» с пониманием пола как природного, единого и универсального явления[473].
В значительной степени благодаря опубликованной в 1986 году программной статье американской исследовательницы Джоанны Скотт в международном историческом цехе началось различение между биологическим полом (sex) и социальным полом (gender). Приверженность социальному конструктивизму объясняет, почему определения «женский» и «мужской» в этой главе используются в кавычках. Многообразие интерпретаций гендера, описание которых не входит в наши задачи, многократно увеличивается в связи с еще одним феноменом, о котором необходимо сказать несколько слов.
Признание любой «модной» научной концепции нередко сопровождается ее вольным или невольным пересмотром горячими поклонниками. Часто такое переосмысление приводит к отождествлению метода анализа с реальными свойствами объекта изучения. Самым известным примером такой подмены является марксизм. В головах его адептов социально-экономические формации как идеальный тип для упорядочивания и сравнения эмпирических данных превратились в «железобетонную» историческую реальность, а пятая из них – коммунизм – стала политическим знаменем и проектом ближайшего будущего, ради достижения которого любые средства казались хороши.
Аналогичный пересмотр содержания и назначения нового концепта ряд исследователей наблюдают и в отношении гендера. Сергей Ушакин остроумно использует образ лесковской блохи, чтобы охарактеризовать состояние гендерных исследований в России рубежа веков:
Из известного лесковского рассказа про Левшу обычно хорошо помнят то, что стальную танцующую блоху-«нимфозорию» – подарок англичан русскому императору – подковали тульские мастера-умельцы. Реже помнят другое – что блоха после такого ювелирного облагораживания танцевать перестала. ‹…›
«Гендер», переведенный на русский, на мой взгляд, оказывается в сходной ситуации – он с трудом «прыгает» и уж точно «не танцует». Тяжесть местных подков оказалась непосильной для аккуратно рассчитанной точности англоязычной аналитической категории[474].
Гендер, изобретенный для изучения коммуникативного конструирования неравенства полов, в среде многочисленных адептов модной категории, по мнению Ушакина, рискует подвергнуться эссенциализации, физиологизации, «соматизации» (Пьер Бурдьё), при которой «иерархия анатомически дифференцированных тел (женщины/мужчины) оказывается в основе анализа сети социальных отношений»[475]. Задача найти аналитическую категорию для изучения конструирования социальных различий обернулась, как он считает, заменой социальной конструкции физиологической «реальностью». «Категория, призванная подчеркнуть социальные аспекты пола, вновь оказывается заурядной проекцией исходного биологического деления»[476].
Строго говоря, для нашего исследования различение между биологическим и социальным полом, восприятие его как биосоциального феномена или отнесение пола исключительно к сфере социального конструирования не является принципиальным. Важно другое: на рынке старины существуют устойчивые представления о существовании специфических «мужских» и «женских» агентов, товаров и стратегий поведения, включая практики коммуникации, торга, комплектования коллекций и т. д. Эти представления опираются на убеждение в наличии незыблемых, биологически обусловленных различий между мужчинами и женщинами. Эти предрассудки являются влиятельной реальностью. Поэтому введение гендерного аспекта в изучение блошиного мира показалось нам целесообразным и необходимым. И именно поэтому гендерные сюжеты присутствуют в книге и за пределами этой главы. Без них не обошлось, например, при описании женских украшений эпохи бидермайера в третьей части или венской бронзы – в четвертой.
В связи с этим центральные «гендерные» вопросы этой части книги в отношении блошиного рынка можно сформулировать следующим образом. Как проявляются гендерные роли на блошином рынке? Как осуществляется разделение труда на нем и насколько оно гендерно окрашено? Какие товары считаются «чисто женскими» и «чисто мужскими»? Какие особенности поведения на блошином рынке приписываются мужчинам и женщинам и почему? Случаются ли там нарушения гендерных границ, воспринимаемые как вопиющие и категорически недопустимые? Насколько, в конце концов, значимы гендерные идеалы и образы в повседневности блошиного рынка?
Поиск ответов на эти вопросы, надеюсь, позволит в качестве необязательной, попутной задачи на примере блошиного рынка показать, каким образом в исследовании работают аналитические категории «гендерные идентификации», «гендерные идеалы», «гендерные роли». Уточнить, как они функционируют при описании механизмов формирования, стабилизации и распространения социальной конструкции пола – словом, превращения представлений о поле в самоочевидность.
Фарфоровые сокровища на барахолке
Что ведет людей на блошиный рынок? Вещи! Вещи приводят туда и заставляют вступать в коммуникацию. Одни приходят на барахолку, чтобы что-то купить. Другие – чтобы что-то продать. Третьи приходят погулять, поглазеть, пообщаться. Но и эти, третьи, вступают в коммуникацию по поводу вещей: они, вещи, выступают поводом для разговоров.
Люди продают и покупают на блошином рынке по разным причинам. Одной из них (на мой взгляд, недооцененной Игорем) является мобильность населения Германии, несопоставимая с образом жизни большинства россиян. На меня очень сильное впечатление произвело то, как легко люди переезжают из города в город, из одной федеральной земли в другую, как часто переселяются в другие страны и возвращаются назад. Очень многие живут в одном месте, а работают в другом, много времени проводя в переездах. Нормальными являются дистанционные браки, потому что супруги работают в разных городах или странах. Переезжая с места на место, проще избавиться от лишнего «барахла», кастрюль-сковородок, чем тащить с собой. А на новом месте купить, если есть возможность сделать это без большого ущерба для собственного кармана. Блошиный рынок такую возможность предоставляет.
Можно избавляться от лишних вещей в жилье и не переезжая. Игорь застал время, когда повсеместно в ФРГ в определенные дни хозяева выставляли на улицу ненужный им «крупный мусор» – мебель и бытовую технику. Теперь это еще практикуется в некоторых землях, но не везде. В Мюнхене, например, нет. С пандемией и закрытием блошиных рынков по эпидемиологическим соображениям перед домами горожан чаще, чем прежде, можно увидеть картонные коробки с бытовой мелочью – посудой, игрушками, кухонной утварью, канцелярскими принадлежностями, настольными играми, которые может забрать любой прохожий.
Мы заметили, что в более бедной местности содержимое таких картонок исчезает быстрее, чем в богатой. В Тюбингене, например, вещи стояли по несколько дней, пока мусорная машина не увозила их на свалку. Мимо некоторых из них невозможно было пройти – они были милые и хрупкие, и их, ставших ненужными хозяевам, хотелось спасти от уничтожения. Там я спасла солонку и перечницу в виде двух утят-поварят. Наверное, на блошином рынке я бы их не купила. Я подобрала их из жалости. Они нашли новый приют у нас дома и напоминают нам тюбингенскую зиму десятилетней давности.
А в Ольденбурге выставленные коробки опустошались моментально. Чаще всего в велосипедной прогулке или поездке в магазин, университет или на блошиный рынок мы видели выставленные стеллажи, тумбы, столы и стулья, а на них – бытовую технику, посуду, стекло и вазы, проигрыватели и пластинки. Как правило, это были старые, но не старинные вещи. На обратном пути от барахла, выставленного под объявлением «gratis» (бесплатно), не оставалось и следа, кроме пустых картонок. Мне кажется, что российские женщины, которые редко могут рассчитывать на «халяву», действовали бы еще быстрее.
Люди избавляются от ненужных вещей и с помощью социальных сетей. Часто им помогают профессиональные старьевщики, которые затем выставляют на барахолках улов со свалок, из бесплатных коробок перед домами и из «ликвидированных хозяйств». Именно происхождение этих вещей, по-моему, объясняет, почему профессиональных торговцев всем подряд на рынке подержанных вещей значительно больше, чем «узких специалистов». И поэтому вещи на блошином рынке вовсе не обязательно являются собственностью покойников. Конечно, судя по возрасту продаваемых предметов, их первые владельцы давно ушли в мир иной, но их последние собственники могут быть живы и решить распрощаться с ними по какой угодно причине.
Покупают на блошином рынке, конечно, не только по причине переездов. Здесь находят дешевые подарки и декор для фасадов домов и пространства перед входом в дома к праздникам. Немцы с любовью периодически обновляют убранство садиков перед домами, особенно к Рождеству и Пасхе, нередко прибегая к услугам блошиного рынка. Да и не только к праздникам. Перед частным домом часто можно увидеть гномов под деревьями и деревянных или глиняных птичек на них, старую настоящую или игрушечную детскую коляску с куклой близ входа в дом или деревянную тележку с игрушечным медведем и другими зверями в садике. А соседи и прохожие не безобразничают, не нарушают эту красоту, считают ее неприкосновенной и радуются ей вместе с хозяевами. Нам бы так!..
Поражает на блошином рынке все. Прежде всего, разнообразие самих рынков. Парижский рынок Сент-Уан парковыми скульптурами и барочными интерьерами напоминает Эрмитаж, вынесенный на продажу. Венский рынок разочаровывает: венской бронзы на нем нет, но встречается много подделок, рассчитанных на простака-туриста. Некоторые рынки Мюнхена и Берлина бедностью и многонациональной публикой напоминают восточный базар. А другие, с деловыми седыми коллекционерами – воскресную встречу филателистов в советском клубе. Все это мало похоже на тот мюнхенский рынок, который мы для себя нашли и канонизировали как некий приятный образец.
Еще больше впечатляет концентрация необычных вещей, которых не найти в «нормальных» магазинах. Непреходящее удивление – вообще обычное состояние на блошином рынке. Удивляет количество старинных вещей, их разнообразие и сохранность. Волнение вызывает сам факт, что они выставлены не в стеклянной витрине антикварного магазина, а под открытым небом. Странно видеть их на прилавках или в коробках, в которых вещи кочуют в багажнике машины. Трудно поверить, что их можно взять в руки. В этом и ряде других эссе я буду представлять те группы предметов, которые по традиции считаются женскими. Игорь по разным причинам, включая нашу договоренность о разделении труда в книге, проигнорировал многие из них, а ведь без знакомства с ними картина блошиного рынка будет неполной.
Начну с фарфора. Он никогда не был объектом нашего особого интереса. Мы в нем не разбираемся. Китайский и японский фарфор представляет для нас головоломку, которая нам не по зубам и нас не возбуждает. Но судьба распорядилась так, что первой памятной покупкой на блошином рынке (Берлин, 2011 год) стал фарфоровый кофейный сервиз на двенадцать (!) персон. Бледный костяной фарфор, произведенный, как мы позднее выяснили, после 1945 года фирмой «Миттертайх», украшен широкими золотыми ободками и одинокими полураскрытыми бутонами бордовых роз, отбрасывающими нежную сероватую тень. Набор посуды из конусовидных чашек с блюдцами и пирожковыми тарелками, парных конусовидных кофейников, молочников и сахарниц разного размера – всего сорок два предмета – стоил смехотворную сумму (чуть более 1 евро за каждую единицу), в то время равнявшуюся неполным 2 тысячам рублей. Казалось, что привезти его домой в целости и сохранности нереально, и я была бы рада сохранить и половину.
Игорь меня поддержал, не будучи уверенным, что это хорошая идея, и сервиз доехал до Челябинска без потерь. Он, конечно, не представляет антикварной ценности, и мы с удовольствием сервируем им для наших гостей кофе с десертами. Эта случайная покупка оказалась уникальной. Нам на блошином рынке позже часто попадался фарфор с мотивом розы с тенью, но это были разрозненные предметы с гораздо более грубым рисунком – с распустившейся, разлапистой розой вульгарного цвета с сетчатой тенью. За 10 лет нам удалось дополнить сервиз только большой тортницей, фруктовницей и шкатулкой-бонбоньеркой.
На блошином рынке встречается огромное количество немецкого, французского, английского фарфора престижных фирм и солидного возраста. После первой, удачной авантюры с сервизом из Берлина мы не решались повторить этот подвиг, хотя руки иногда чесались. Мы мужественно проходили мимо, ограничившись лишь несколькими разрозненными, но особо притягательными предметами – остатками утраченных сервизов.
К изделиям из фарфора, против которых сложнее устоять, хотя мы сильно стараемся, относятся кофейные чашки. Покупая первую из них – крошечную чашечку без блюдца из французского лиможского фарфора со стертым золотом и узором из блеклых незабудок по всей поверхности стенок, я впервые ощутила совершенно новый для меня мотив приобретения: использовать достойную, красивую и старинную вещь по новому назначению. Мысленно я уже интегрировала чашечку в свой быт.
– Пусть будет под зубочистки, – решила я. И здесь опять сработал мотив жалости – ведь пропадет, расколется при бесконечных переездах.
В пользу покупки чашек есть несколько весомых аргументов. По европейской кофейной чашечке довольно легко определить производителя, время производства, стиль, качество фарфора, технику обработки и декорирования. Кроме того, транспортировать ее не представляет никакой проблемы. И наконец – цена. Давно снятые с производства, часто давно не существующих фирм, чашки почтенного возраста – от 50 до 200 лет – стоят в разы меньше, чем фарфоровые реплики в музейных бутиках. А если покупаешь несколько, цена резко падает. Часто чашки и блюдца любовно подобраны друг к другу, и только по клеймам на обороте с удивлением узнаешь, что у них разные производители.
По этой же причине бывает трудно пройти мимо не представляющих коллекционной ценности милых и недорогих фарфоровых бонбоньерок грациозных форм и с изящными рисунками – цветами, бабочками, птичками и виньетками в стиле барокко и рококо. Приковывают взгляд специально расставленные на прилавке (сигнал – цена будет выше!) или затерявшиеся в коробках (почти задаром!) фаянсовые вазочки на один цветок, парные вазы из фарфора, стекла и металла всевозможных форм и размеров. И каждый раз от жалости сжимается сердце: надо спасать!
Жалость к вещи – особое чувство на блошином рынке. Она связана с печальной темой – темой хранения и перевозки хрупких старинных предметов. Потери при их транспортировке здесь очень велики, судя по нашему опыту. Фарфора это касается в первую очередь. Игорь упоминал во второй части о пасхальной вазочке из Тюрингии в форме яйца второй половины XIX века, усыпанной барельефными незабудками (см. ил. 72, вкладка). Я выудила ее со дна картонной коробки, заваленную другими вещами, и значительная часть цветочков уже была утрачена – скорее всего, во время перевозок. Другая тюрингская пасхальная вазочка в виде яичной скорлупы с зайцем и веткой вербы, тоже уже знакомая читателю[477], досталась Игорю за бесценок, поскольку сама продавщица была убеждена, что ваза повреждена – так искусно были выполнены сколы по краям «скорлупы» (см. ил. 73, вкладка). А однажды Игорь со второго раза за бесценок купил каминные часы бисквитного фарфора со сценкой кормления лошадей в стойле: хозяин вдвое сбавил цену, так как во время повторной транспортировки часов на рынок у одной из лошадей отломилось ухо (приложенное к покупке в пакетике).
Другая особая тема, связанная с приобретением вещей на блошином рынке, – постепенное формирование и изменение вкуса, перенастройка взгляда, позволяющая видеть и выделять то, что прежде не замечалось, и охладевать к тому, что раньше вызывало волнение и интерес. У одной дамы на блошином рынке в Базеле я приобрела две фарфоровые бонбоньерки из нескольких, разложенных на ее столе-прилавке. Других я не помню. И теперь не уверена: а не проглядела ли я тогда более интересную вещицу, был бы мой выбор сегодня тот же, что и несколько лет назад?
Попадая в дома немецких и швейцарских знакомых и друзей из среднего класса, мы тоже раз за разом сталкиваемся с различиями вкусов. Прекрасно образованные, знающие, имеющие возможность приобретать, например, статусный фарфор из дорогих фирменных и антикварных магазинов, хозяйки и хозяева дома сервируют стол лаконичным белым – самым элегантным и изысканным – фарфором без рисунка и золота, которые так нравятся российским клиентам антикварных магазинов (признаюсь, пока и нам тоже).
Об изменчивости собственного вкуса под влиянием столкновения со старинными вещами я впервые задумалась в связи со столовыми приборами с ручками в виде розы на стебле с листьями – так называемой хильдесхаймской розы[478]. Мы как-то купили мельхиоровую лопатку, чайные ложки и десертные вилки с этим орнаментом. А потом узнали, что покупаем массовую промышленную послевоенную продукцию, предметы которой есть чуть ли не в каждом западногерманском домашнем хозяйстве. Позднее мы обнаружили гораздо более изящные и добротные серебряные изделия с розой 1920-х годов. Приобретя несколько из них – щипчики и совочек для сахара, лопатку для паштета, заварочную ложку и ситечко, – мы утратили к хильдесхаймской розе всякий интерес.
Эта же история повторилась с солонками. Наличие серебряных солонок со стеклянными вставками и без них, одиночных и парных, в оригинальной упаковке и без нее, английских, французских, немецких – норма любого хорошего блошиного рынка. Они изящны и недороги, доступны и выглядят порой как музейные экспонаты. Приобретя несколько, мы остановились, не сделав их предметом коллекционирования.
Аналогичную эволюцию прошел Игорь. Как-то раз в Новосибирске, в начале нашей совместной жизни, он разволновался, увидев китайскую бронзовую солонку с эмалями. Такая же была у его бабушки в Горьком, где он проводил детские каникулы. Я с радостью поддержала его в этой покупке, хотя китайская тема мне никогда не была близка. Некоторое время он покупал почти без разбора – благо очень дешево – аналогичные предметы на блошиных рынках Москвы, Парижа и Базеля, но быстро «остепенился» и остановился. Из этой группы приобретений мне нравятся только наперстки, действительно милые и разнообразные. Блошиный рынок воспитывает, образовывает, формирует «насмотренность», – словом, меняет наш взгляд на вещи, за что мы ему очень признательны.
Базельские «Миры игрушек»
Старинный город Базель на самом севере Швейцарии уже своим географическим положением приглашает в сказку. Советую, прибыв на южный вокзал Базеля (Basel SBB), не спешить выходить на привокзальную площадь. Пожалуйста, замедлите шаг при выходе из вокзального холла постройки середины XIX века и поверните голову налево. Не сомневаюсь, что если вы выросли в СССР, то на мгновение почувствуете себя свахой Акулиной Гавриловной (Лидия Смирнова) из художественного фильма «Женитьба Бальзаминова», во сне очутившейся у ворот, над которыми было большими буквами написано «Китай». Только вы не во сне, а наяву окажетесь перед дверьми, приглашающими во «France». Беспрепятственно пройдя мимо таможни и безо всякого паспортного контроля, вы на ближайшей электричке в считаные минуты окажетесь во Франции. Впрочем, во Францию можно поехать и на базельском городском трамвае. И не только во Францию, но и в Германию. А на северном (Баденском) вокзале – ровеснике вокзала южного – вы аналогичным образом можете свободно пересечь швейцарско-германскую границу.
Чудеса подстерегают вас по всему огромному «старому городу». Преобладание в нем трех цветов за счет белых стен, зеленых ставен и коричневых черепичных крыш не делает старинный центр однообразным. Хотя большая часть древних домов была перестроена в стиле барокко в XVII веке, даты на фасадах сообщают об их постройке в XV и даже в XIII веке. Бесчисленные фонтаны (с чашами-поилками для собак внизу), церкви и музеи придают городу особый шарм.
Чудесные приключения ждут вас в Базеле не только на суше, но и на воде. Одним из излюбленных развлечений базельцев знойным летом является спуск по стремительному судоходному Рейну на «рыбах-обертках» (Wickelfisch) – ярких надувных плавательных мешках в форме рыб. Их изобрел в 2002 году тридцатилетний историк и германист Тило Амель. Прелесть сплава на таком мешке состоит в том, что купальщики и купальщицы складывают в него свою одежду и ценные вещи, которые сухими и невредимыми достают из мешка в конечном пункте маршрута. Важно соблюсти при этом два условия: умело запаковать мешок и вовремя покинуть стремнину и пристать к берегу. Нам во время первого спуска по Рейну не повезло: мешок оказался дырявый, и мы с Игорем, промокшие до нитки, с гордым видом шагали через весь город.
Базель стал для нас одним из дорогих и любимых мест, куда мы с радостью возвращались и где прожи(ва)ли месяцы необычной жизни, набирались уникального жизненного опыта, переживали яркие события и приключения, в том числе и на блошиных рынках.
Занимаясь проектом о танцевальной самодеятельности, Игорь интервьюировал в Базеле организатора обществ степистов в Германии и Швейцарии Роже Луиса[479]. В один из приятных солнечных дней, когда Игорь отправился на встречу с ним в бомбоубежище на минус третьем этаже жилого дома, где Роже оборудовал танцевальный класс, я решила погулять по центру Базеля. Мне нравится заглядывать в хорошо известные или малоосвоенные закоулки, разглядывать дома, вывески и витрины, присаживаться за столик в кафе, чтобы понаблюдать за обывателями за чашечкой кофе.
На этот раз мое внимание привлекли витрины углового дома на Барфюссерплатц (площадь Босоногих) на пересечении двух популярных туристических улиц. Странно, что я не замечала этих витрин раньше: во время пребывания в Базеле мы были завсегдатаями антикварного блошиного рынка, проходившего на этой площади в летнее время два раза в месяц.
В одной из витрин на подставках были расставлены мягкие игрушки почтенного возраста – медведи, жираф и плюшевая обезьяна с шарманкой. Вторая витрина с кукольной инсталляцией была оформлена как часть настоящей уличной автозаправки. На ней молодой человек заправлял игрушечный автомобиль-олдтаймер для очаровательной леди в пышном старомодном наряде. Детали и элементы изображаемой сцены были выполнены настолько скрупулезно, что кукольный мир представлялся уменьшенной копией прошлого.
Вывеска рядом с входом в помещение сообщала, что здесь находится Базельский музей игрушек. Я зашла в здание и оказалась в небольшом помещении, где располагался магазин игрушек и сувенирной продукции, были билетная касса и проход в музей и кафе. На самом деле на статус сувенира тут мог претендовать любой товар. Кроме мягких игрушек и кукол в застекленных шкафах были выставлены элементы интерьеров разных комнат для кукольных домиков. Тут было все: красивая миниатюрная мебель из дерева для гостиной, картины, цветы, вазы, лампы и торшеры, камины, кресла-качалки и напольные часы, спальни и ванные комнаты, будуары и кухни. (Как выяснилось позже, при осмотре музейной экспозиции, ощущение полноты кукольного ассортимента в сувенирном магазине было преждевременным.)
Кухни впечатляли обилием бытовой техники, как в благополучных домах с традициями и достатком. Особенно поразил меня ручной миксер – такой же, надежно отслуживший свой век швейцарской хозяйке, можно встретить на блошином рынке. (В моем детстве иметь дома миксер было мечтой любой хозяйки. Большинство женщин взбивали омлеты и кремы обычной вилкой. Особенно долго взбивался крем для торта: сметана или яичный белок с сахаром. Но ожидание всегда вознаграждалось, бабушка позволяла облизывать ложку, собирать и поедать остатки крема из миски.)
На игрушечных кухонных полках стояли баночки с консервами и вареньем, и крышечки банок были любовно закрыты красивыми лоскутками ткани и перехвачены суровой ниткой. Тут же были расставлены банкетные блюда из дичи, пирожное и десерты на этажерках из красивых тарелок с фигурными лопаточками и ажурными щипцами для подачи.
Сталкиваясь на блошиных рынках с какими-то особенными детскими игрушками, мы, с подачи Игоря, обзавелись кодовой фразой, которая выражает крайнюю степень восхищения машинками, паровозами, пистолетами «для мальчиков» или небольшими куклами в невероятных дамских нарядах с аксессуарами, зонтами, сумками и обувью из натуральной кожи «для девочек». Нас обоих завораживали игрушечные шкатулки для украшений, мебель, кухонная утварь. При встрече со всем этим великолепием мы обычно говорим друг другу:
– В детстве я бы с ума сошел (сошла)!
Полнота «жизни» кукол в магазине меня потрясла не только насыщенностью быта, но и богатством культуры, увлечений и традиций. Эти куклы имели семью, друзей, дом в несколько этажей, автомобиль, предметы антиквариата – старинные каминные часы и подсвечники, китайские вазы, картины, музыкальные инструменты, своих кукол, мягкие игрушки и даже домашних питомцев: клетку с птицами и собаку. Каждый предмет продавался отдельно и стоил не очень дорого, но, чтобы собрать полный интерьер даже одной комнаты, нужно было бы выложить трех- или даже четырехзначную сумму в швейцарских франках.
Внимательно изучив музейные рекламные буклеты, открытки с изображениями отдельных частей экспозиции, обычную сувенирную продукцию в виде кружек, брелоков, сумок и прочей мелочи «на память», я вышла, словно из яркого цветного сна, из этого мира сказочно благополучного детства. Слепило яркое солнце. Трогаясь с остановки, мелодично трезвонил симпатичный и чистый, как детская игрушка, зеленый трамвай. Слева на площади выстроились плотно сросшиеся за долгие столетия двух- и трехэтажные дома с магазинами и старыми ресторанами на нижних этажах. За ними на холме возвышалась старинная тюрьма, переоборудованная в отель. Справа от меня в современном здании находились небольшое уличное кафе и Музей шоколада. Маленькая девочка во мне перевела дух и мечтательно облизнулась.
Игорь с интересом отнесся к идее посетить необычный музей. Самые значимые базельские музеи и выставки к этому моменту мы осмотрели, и не по разу. И вот мы в фойе четырехэтажного музея игрушек, этого сказочного детского мира.
Музей, который сейчас (с 2012 года) называется Базельским музеем «Мир игрушек» (Spielzeug Welten Museum Basel), был создан в 1998 году как Базельский музей кукольных домиков сорокатрехлетней представительницей самых богатых швейцарских семей Гизелой (Джиджи) Ёри. Она выступала также энергичной покровительницей, членом совета директоров и президентом футбольного клуба «Базель» (2006–2012), а также спонсором ряда фильмов, в том числе нашумевшей экранизации романа «Парфюмер» Патрика Зюскинда.
В витринах из дерева и стекла посетителей встречает самая крупная в Европе экспозиция игрушек – около 6 тысяч кукол и плюшевых медведей. Большинство из них создано в период бума производства детских игрушек между 1870 и 1920 годами. Залы музея не очень просторны. Маршруты напоминают извилистые улочки, потому что витрины расположены не только вдоль стен по периметру, но и в центре залов. Внутри витрин экспонаты собраны в сюжетные композиции.
Официальный сайт музея так описывает это кукольное великолепие:
Огромные витрины музея, расположенные в самом сердце Базеля, не обманут ожиданий. Сразу при входе в музей посетителям станет ясно: к каждому экспонату здесь относятся с должным уважением. На более чем 1000 кв. м, на 4 этажах всем выставочным объектам предоставлено достаточно места. ‹…› Экспонаты находятся за стеклами огромных, специально изготовленных деревянных витрин. Впечатляет фейерверк фантазии, с которой все выставочные объекты расположены в ситуациях, максимально приближенных к реальным. ‹…›
Здесь гармонируют современная компьютерная техника и старинные экспонаты…
Игрушечные домики для кукол являются главными объектами выставки на первых этажах здания музея. Многие из этих домиков когда-то служили верой и правдой своим маленьким хозяевам. Другие, напротив, сразу создавались как объект для созерцания и восхищения работой мастера. Здесь все пропитано духом совершенства и стремлением сохранить идеальный масштаб. Дорогая игрушка или просто безделушка – все экспонаты объединяет мастерство исполнения, чувство прекрасного, находчивость, собственное видение мира игрушек и всепоглощающая любовь к деталям[480].
Чтобы описать, что видит взрослый человек, выросший на советской детской классике, попадая в музей игрушек, проще всего воспользоваться известным каждому советскому ребенку «Тараканищем» К. И. Чуковского:
Ехали медведи
На велосипеде.
А за ними кот
Задом наперед.
А за ним комарики
На воздушном шарике.
А за ними раки
На хромой собаке.
Волки на кобыле.
Львы в автомобиле.
Зайчики
В трамвайчике.
Жаба на метле…
Едут и смеются,
Пряники жуют.
Это целый мир, где мишки – врачи и пожарные, продавцы и почтальоны – общаются друг с другом, участвуют в автомобильных ралли, укладывают спать своих медвежат, качаются в кресле-качалке и ходят на охоту с собакой и ружьем. Мягкие игрушки развлекаются, катаются на санках и лыжах, ездят в горы на подъемниках, кружат на ярмарочных каруселях, летают на дельтапланах и путешествуют на поездах.
Экспозиция музея превосходит самые смелые ожидания. Куклы в невероятном количестве (около 3500) разных возрастов, типажей и характеров «живут» в многоэтажных кукольных домиках и в роскошных дворцах и виллах с тщательно выполненными интерьерами.
Куклы-дети учатся в школе. Особенно запомнились классы биологии, географии, анатомии и химии. Ученики сидят за хорошо узнаваемыми партами с откидными крышками, сбоку на партах висят портфели, а школьная форма старого образца очень похожа на российскую дореволюционную и советскую школьную форму конца 1940-х – начала 1960-х годов. Класс оснащен всем необходимым для проведения урока: учебниками, географическими картами, тетрадями и плакатами, склянками, химическими реактивами, скелетом, глобусом и другими наглядными пособиями.
Взрослые куклы совершают покупки на огромной рыночной площади южного города с громкими зазывалами, шустрыми торговцами и опытными покупательницами. Кукольные семьи, женщины с детьми, пожилые пары в буржуазной одежде конца XIX столетия степенно прохаживаются по улицам перед магазинами мебели, ковров, тканей, кружева, перчаток, часов, зонтов и тростей, кожаной обуви, подарков, шоколада и антиквариата. Заходят в табачные, мясные и сырные лавки, цирюльни, цветочные магазины, кондитерские, булочные и кофейни. Осматриваются в зоомагазинах, шляпных мастерских и ателье. Все заведения оформлены с невероятной любовью и точностью к деталям, повторяя в виртуозной миниатюре многообразный мир людей. Прилавок одного из таких магазинов или одну из наиболее крупных кукол могла бы украшать золотая брошка с альмандином из Тюбингена! Здесь она была бы совершенно уместна.
Впрочем, теперь мне все больше кажется, что кукольная брошка и что-нибудь из экспонатов базельского музея были бы совершенно естественными аксессуарами и моего детства – вернее, сказочного детского пространства, которое окружало меня в старинном доме родителей моей мамы[481].
«Детский мир» на блошином рынке
Истории с блошиных рынков в последние годы занимают особое место в нашей жизни. На барахолках интересно все: люди, отношения, торговцы, невероятные полуправдивые рассказы об уникальных вещицах и предметах старины, многие из которых вышли из моды и ушли из обихода уже навсегда. К большому сожалению, так устроена жизнь, что не только вещи, но и люди, с которыми мы подружились на блошиных рынках, уходят в вечность, не успев договорить о важном, рассказать о своих сказочных находках и удивительных покупателях.
Иногда – правда, все реже – кто-нибудь из наших гостей, осматривая какую-нибудь курьезную вещицу из недавнего «улова» на блошином рынке, высказывает недоумение: для чего все это нужно, не напрасная ли трата сил, времени, средств? Разве без этого нельзя прожить? Можно, конечно. Но эти свидетельства прошлого – от утреннего кофе из изящной чашки XIX века под тиканье столетних часов до задушевного вечернего разговора при свете старинной лампы – обеспечивают особую атмосферу. Среди старинных предметов ежедневно живется по-другому, эмоционально насыщеннее и с неизмеримо бóльшим количеством поводов задуматься и повспоминать.
Одно из самых завораживающих воздействий блошиного рынка на меня – это утоление ностальгии. Ведь там мы постоянно сталкиваемся с легкоузнаваемыми вещами. Все эти изящные предметы не оставляют нас равнодушными, хотя и совсем бесполезные в современном, бесконечно ускоряющемся, механизированном и автоматизированном пространстве. Они – замысловатые пазлы, элементы, штрихи ушедших миров. Их, как правило, когда-то не спеша выполнил мастер из удивительно прочных, «настоящих» материалов, к которым приятно прикоснуться.
Игорь и я точно знаем, что у каждой из этих почтенных вещиц есть и своя «душа», и собственная «судьба». «Душа» достается с воображением и фантазией создателя и заключена его заботливыми руками в предмет из дерева, фарфора, бронзы, олова или благородных металлов и каменьев. А еще все эти вещи, будь то изящная ваза или стопка, ручная деревянная кофемолка или книга, глиняная чаша или монокль, саквояж или старый мужской зонт-трость, имеют свою удивительную историю-«судьбу». Их когда-то приобрели, по какой-то причине выделив, выбрав из многих. Или сделали на заказ. Некоторые из этих вещей покупали по случаю какого-то праздника или в качестве памятных подарков для близких и друзей. Эти (не всегда) практичные и (всегда) симпатичные предметы становились частью жизни и быта своих хозяев и их семей. Некоторые из них были так значимы и дороги владельцам, что их чинили, клеили и паяли. Словом, продлевали им жизнь, как дорогую память о событиях, путешествиях, праздниках и близких людях.
Эти вещи имеют свое «лицо», пусть изрядно потускневшее и состарившееся от времени и прикосновений, нажившее складки, трещины и потертости на долгом жизненном пути. Они служили и радовали своих хозяев, когда нас еще не было на этом свете или мы были еще очень маленькими. Или наши мамы и папы, а то и наши дорогие бабушки и дедушки были детьми. Предметы с блошиного рынка не просто возвращают нас в прошлое, они то и дело возвращают нас в чье-нибудь детство, в том числе в наше собственное. Блошиный рынок можно представить себе как хаотичный, плохо организованный, но впечатляющий магазин детских товаров, который в нашем советском детстве назывался «Детский мир».
В «Детском мире» блошиного рынка, как правило, нет четко организованных секторов и отделов. Конечно, существуют нерегулярно, обычно сезонно организуемые детские блошиные рынки. На них самим детям разрешено продавать свои старые игрушки, игры, а также одежду и обувь, из которых они выросли. Такой рынок встретился нам однажды в Римини. Часто подобные рынки выполняют воспитательную функцию, поскольку не только обучают детей поведению и коммуникации во «взрослых» ситуациях купли-продажи, но и служат какой-нибудь социально значимой цели – например, являются благотворительной акцией в пользу нуждающихся детей.
Но, как правило, на рынках подержанных детских вещей торгуют не сами дети, а их родители – чаще молодые матери, чем отцы. Этот же контингент превалирует и среди покупателей. Материальный резон такой рыночной стратегии очевиден. Вещи, из которых выросли дети, чаще всего эксплуатировались недолго и отличаются хорошим состоянием, к тому же для продажи они вычищены и выстираны. И стоят они совсем недорого, в разы, если не в десятки раз дешевле товаров новых, магазинных. Здесь можно за умеренные деньги приобрести, например, удобную многофункциональную детскую коляску, которая в магазине обойдется покупателю в трех- или даже четырехзначную сумму в евро.
Молодые семьи используют вторичный рынок не из скаредности, а из солидарности и здравого смысла. Непрофессиональные продавцы вещей собственных детей поддерживают своими действиями другие молодые семьи, покупатели и покупательницы – рационально планируют семейный бюджет. Ведь любовь к детям не обязательно должна проявляться в покупке дорогой брендовой одежды, которая через пару недель или месяцев окажется тесной.
Но чаще блошиные рынки все же не являются профильными детскими. На обычных, частных и общественных, дневных и ночных рынках вторичных товаров, как правило, стихийно формируется рассредоточенный и очень пестрый «детский» сектор. Здесь пожилые мужчины торгуют коллекционными моделями машинок, железных дорог, солдатиков возрастом от 20 до 100 лет. На прилавках и в коробках ликвидаторов домашних хозяйств часто можно встретить кукол, плюшевых мишек и другие мягкие игрушки, иногда весьма почтенного возраста.
В коробке ликвидатора домашних хозяйств на «нашем» мюнхенском блошином рынке я как-то откопала венецианскую куклу с фарфоровым лицом, кистями рук и ступнями в золоченых туфельках. Кукла, одетая в тщательно сшитый карнавальный костюм из зелено-коричневого переливчатого шелка и такую же шутовскую шапку с бубенчиками, не была старинной. Но она поразила меня настолько, что я не смогла выпустить ее из рук. Помимо того, что она стоила всего пару евро, меня впечатлил эффект узнавания: кукла чертами лица, формой и цветом глаз была моей копией. Игорь подтвердил наличие портретного сходства. Кукла стала моей, и я отношусь к ней по-особенному трепетно.
Немолодые женщины и мужчины предлагают на барахолках детали для восстановления старых кукол. Вид лежащих в коробке «запчастей» может вызвать жутковатую ассоциацию с логовом маньяка: из нее торчат фарфоровые и пластиковые ручки и ножки разного размера, на вас смотрят разрозненные головы с волосами и без них.
На столиках-прилавках разложена детская одежда разного размера, штабелем сложены коробки с настольными играми. На картоне и ковриках перед прилавками стоит детская обувь. Тут же в картонных коробках лежат целые и сломанные игрушки для мальчиков и девочек, не представляющие коллекционной ценности. Продавцы всех этих «сокровищ» – взрослые, часто с детьми – с щедрым великодушием приветливо предлагают свои товары.
В антикварных витринах встречается недешевая посуда для детей. Игорь приобрел в Мюнхене мальчиковую тарелку от Вюртембергской фабрики металлоизделий (WMF) 1914 года с подогревом, изображающую румяного карапуза в немецком военном обмундировании. Я в Перми не смогла устоять против детского набора эпохи ар-деко, произведенного той же фабрикой. В набор входят миниатюрный фарфоровый стакан с изображением бегущей собачки с палкой и кошки, играющей мячом, ручная стеклянная соковыжималка для цитрусовых с металлическим ситечком и чайная ложечка типичной для 1920-х годов формы.
На европейском рынке продаются пустые или заполненные кукольные комнаты – конечно, не такие великолепные, как в базельском музее, но тоже очень симпатичные. На прилавках можно встретить кукольную мебель, посуду, одежду, бижутерию. Правда, кукольные ювелирные украшения нам больше не попадались, подтвердив утверждение тюбингенского антиквара:
– Большая редкость!
Отдельно стоит сказать об игрушках, которые не являются исключительно детскими. К ним относятся, например, рождественские и пасхальные игрушки-украшения для елки, вербы и праздничного стола[482]. Это стеклянные шары и фигурки ангелов на золотых ниточках. Это подвесные разноцветные деревянные лошадки, трубочисты, Санта-Клаусы, лыжники, паровозы, камины с рождественскими подарками, пасхальные яйца, зайцы, курочки и уточки. А еще оловянные раскрашенные тоненькие – чтобы выдержала елочная или вербная ветка – контуры людей и животных. Мы не смогли противостоять обаянию этих вещиц, и теперь они добавляют особое настроение в нашем доме на Рождество, Новый год и Пасху.
Эти праздники в Европе не обходятся без настольных украшений, которые сезонно – в начале зимы и весной – густо заселяют блошиные рынки. В ноябре – декабре можно собрать необходимые фигуры для устройства рождественского вертепа, изображающего посещение волхвами, следующими за звездой, Святого семейства в хлеву, среди животных, безошибочно понимающих важность события и величие миссии появившегося на свет Младенца.
В это же время появляются в продаже рождественские венки с четырьмя свечками, зажигаемые, начиная с одной, в четыре воскресенья перед католическим и протестантским Рождеством[483]. Нам удалось приобрести деревянную подставку для рождественских свечей 1960-х годов в виде зимней площадки с катающейся на санках детворой.
На блошином рынке (а теперь – у нас дома) в качестве пасхального и рождественского украшения стола или полки можно найти сидящую куклу в праздничной одежде и шляпке с корзинкой для пасхального яйца на коленях, а также рождественскую вазочку с хвойными ветками и снегирем на стенках. С ними соседствует пасхальный аналог рождественской вазочки столетней давности в форме яйца с изображением зайца и вербы. Тут же коллекционная ваза-миниатюра под одну веточку с изображением девочки, ловящей зайца под ветвями елки. Вот, наконец, подставки под яйца с фигурками нарядных зайца и зайчихи.
В периоды подготовки к Рождеству и Пасхе на блошином рынке чаще обычного можно увидеть красные и цвета слоновой кости механические и электрические игрушечные деревянные карусели. В натуральную величину они устанавливаются на рождественских и пасхальных рынках. А для радости (бывших) детей такие миниатюры ставятся на самое видное место в гостиной или детской комнате.
В разряд игрушек для детей и взрослых входят и миниатюрные изображения людей и животных, производившиеся мастерами венской бронзы в XIX – ХХ столетиях. Некоторые из них были рискованными эротическими кунштюками для кабинетов молодых холостяков – например, дразнящийся черт, обретший в поздней Российской империи и Советском Союзе вторую жизнь в каслинском литье[484]. Кабинетные игрушки для взрослых могли быть и сугубо прикладного назначения. Однажды на блошином рынке в Мюнхене нам попалась приватная печать для заклеивания писем воском или сургучом. Рукоятка печати высотой 9 сантиметров из покрытого медью олова изображает грациозную девушку, одетую в ночную сорочку в стиле ар-нуво. Ее грудь обнажена, а за спиной она прячет запечатанное письмо, видимо любовное.
Как-то раз на крытом блошином рынке в Ольденбурге мое внимание привлекла декоративная тарелка с детским сюжетом. В центре композиции на полу сидит маленькая толстощекая девочка лет шести, со злым выражением лица. Вероятно, мне так кажется, потому что в СССР изображения пышущих здоровьем детей рекламировали пищевую продукцию – например, детское питание, и на лице была неизменная счастливая улыбка. Лицо же этой девочки было серьезным, ее внимание было сосредоточено на лежащих вокруг игрушках: мячике и рассыпавшихся стеклянных шариках. Рядом с ней сидел тряпичный мишка.
Плюшевые мишки, занимающие видное место на блошином рынке и в мире наших путешествий по нему, будут героями следующего рассказа.
Плюшевые мишки
На четвертом этаже базельского музея «Миры игрушек» меня поразила самая крупная в мире коллекция плюшевых медведей Тедди – 2500 экспонатов. Существует несколько версий об имени этих мягких игрушек. Согласно самой популярной из них, президент США Теодор Рузвельт в 1902 году на охоте пощадил медвежонка, поставленного ему для выстрела. История получила огласку, и предприимчивая пара российских эмигрантов из Бруклина сшила медведя и выставила в витрине своего магазина, получив от президента разрешение именовать игрушку «мишкой Тедди». По другой версии, излюбленной в Германии, создателем плюшевых мишек стала немецкая швея и предпринимательница Маргарета Штайф. Ее медведя использовали в качестве украшения праздничного стола дочери Рузвельта, которая и назвала медвежонка семейным именем отца[485].
Экспозиция плюшевых медведей в базельском музее игрушек отводит Маргарете Штайф достойное место. Ее восковое изображение в натуральную величину выставлено за рабочим столом кабинета на фоне фабричной продукции. Эта инсталляция сопровождается подробной информацией о жизненном пути и наследии «мамы мишки Тедди»[486]. Согласно выставочным сведениям, основательница одноименной фабрики игрушек Steiff Аполлония Маргарета Штайф (1847–1909) родилась и всю жизнь прожила в населенном пункте Гиенген-ан-дер-Бренц в Швабии на юго-западе Германии. В младенческом возрасте заболела полиомиелитом, что не помешало ей посещать школу, успешно учиться, играть с местными детьми и присматривать за малышами в отсутствие матерей.
У нее оказались крепкий характер и прекрасные организаторские способности. Несмотря на частичную парализацию и протест родителей, она посещала школу кройки и шитья. Когда ей исполнилось 26 лет, отец сдался и открыл для Маргареты портновскую мастерскую. Они с сестрой первыми в деревне купили швейную машинку для выполнения многочисленных заказов односельчан. В 30 лет Маргарета открыла войлочный магазин. Вскоре он превратился в предприятие с несколькими постоянными швеями. Двумя годами позже она воспользовалась выкройкой слона в журнале мод и изготовила несколько дюжин игольниц этой формы, которые пользовались большим успехом у покупательниц. За слонами последовало производство игольниц в форме других животных – собак, кошек, лошадей. Так родилось мануфактурное производство мягких игрушек.
Вот основные вехи дальнейшего головокружительного успеха предприятия Штайф. В 1892 году – Маргарете было 44 года – увидел свет первый иллюстрированный каталог Steiff с девизом «Только самое лучшее достаточно хорошо для детей». В следующем году сбыт игрушек превысил продажи войлочных изделий, достигнув 16 тысяч марок. А еще семь лет спустя, в 1901 году, игрушки от Штайф экспортировались по всей Европе и в США, а объем их продаж вырос за эти годы более чем в одиннадцать раз (до 180 тысяч марок).
В 1902 году племянник Маргареты художник Рихард Штайф создал – первоначально неудачную – главную игрушку фирмы (скорее всего, не первую в истории мягких игрушек): подвижного плюшевого мишку для продажи на Лейпцигской ярмарке. В 1906 году было официально основано общество с ограниченной ответственностью Margarete Steiff. А к следующему году, за два года до смерти основательницы компании от пневмонии в возрасте 61 года, предприятие с 400 сотрудниками и почти 2 тысячами надомных работниц сшило в общей сложности почти миллион мишек Тедди в числе 1,7 миллиона всех мягких игрушек предприятия Маргареты Штайф.
Таким образом, в музее «Миры игрушек» в Базеле воплотились воля и достижения двух женщин – основательницы музея Гизелы Ёри и одной из первых создательниц плюшевого медведя Тедди Маргареты Штайф. Конечно, Маргарета сделала карьеру, идя традиционным женским путем – через использование специфических ниш, в которых конкуренция с мужчинами была минимальна, а именно соединив труд швеи и домашнее воспитание детей. Ее уникальные достижения и особая известность были связаны с двумя нетривиальными обстоятельствами: целеустремленной борьбой с неизлечимой болезнью и интенсивной поддержкой со стороны мужчин-родственников, один из которых изобрел самую ходовую в дальнейшем продукцию, а другие взяли на себя управление созданной в 1906 году компанией. Гендерные стереотипы сыграли амбивалентную роль: воспроизводя неравенство полов, они позволили слабости обернуться силой, неудаче – успехом, поражению – победой, провинциальной неизвестности – мировым триумфом.
В моем детстве кукол почти не было. Не потому, что их невозможно было купить – хотя Барби или ее аналог действительно можно было только достать из-под полы по большому блату, а игрушечные крокодилы, согласно опыту героев фильма «Мимино», в позднем СССР были только оранжевого цвета. Просто куклы казались мне холодными, тактильно мертвыми, невыразительными и непригодными для большинства игровых коммуникативных ситуаций. Куда, позвольте поинтересоваться, годились, например, заполонившие советский кукольный рынок голые пупсы, для которых не продавалась одежда? Только в младенцы, которых можно было пеленать и укладывать спать, играя в «дом». Их нельзя было ни отвести в детский сад, ни вывести на прогулку, ни заставить общаться друг с другом. Играть с ними в баню мне в голову как-то не приходило.
Моими друзьями в мире игрушек естественным образом становились мягкие игрушки. Вот кого можно было тискать и всюду таскать с собой! Вот с кем хорошо было придумывать разные игры и спать в обнимку! С теплотой вспоминаю их, прошедших через мое детство. Где вы, оранжевая в мелкий цветочек вельветовая собачка Ава, коричневый Мишка-медведь в буро-бордовой одежке, антропоморфный «прямоходящий» розово-оранжево-коричневый ослик Осля? Где теперь ты, обезьянка Жужа с бежево-розоватыми мордочкой и ладошками? И ты, бегемотик Мотя? Свою команду мягких игрушек я в полном составе взяла с собой в качестве группы поддержки в первую поездку в пионерский лагерь, куда меня отправили в шестилетнем возрасте. Это были мои верные друзья, которые не бросили бы меня в беде и с которыми я, наверное, добровольно не рассталась бы до сих пор.
Банально, но факт: мы чаще обращаем внимание на хорошо нам известное. Я бы добавила – особенно на то, что нам хорошо известно с детства и при условии, что наше детство осталось с нами. Поэтому нет ничего удивительного, что на блошиных рынках я сразу замечала мягкие игрушки, а среди них – плюшевых мишек, которых на прилавках и в коробках профессиональных торговцев и разовых продавцов встречается великое множество. У них есть большая и благодарная покупательская публика, от малышей обоего пола до матерых, седых коллекционеров. И цена у них разная, от пары евро до трехзначной суммы, которую, правда, нынешний посетитель блошиных рынков вряд ли выложит так охотно, как раньше, в 1980–1990-х годах. Так что неудивительно, что в нашем «хозяйстве» постепенно образовалась небольшая «семья» собратьев Тедди (см. ил. 74, вкладка). Но названы они другими именами и хранят память не о Теодоре Рузвельте, а о наших друзьях, многих из которых, к сожалению, нет с нами.
Первого из приобретенных мишек мы нашли не на блошином рынке, а в лавке старьевщика в Бохуме. Среди мебели и посуды сидела единственная мягкая игрушка – симпатичная медведица в юбке и большой наплечной косынке. Согласно лейблу, это была игрушка английского производства. Стоила она всего 2 евро. Устоять против такой покупки я не смогла, а хозяйка дома, в котором мы остановились, Урзель, будучи обладательницей множества плюшевых мишек, энергично одобрила мою покупку. Теперь Урзель – так я назвала эту медведицу – сидит на кухонном подоконнике в Челябинске и иногда скучает то ли по родине, то ли по немецкому магазину подержанных вещей.
Второй мишка приблудился к нам в Инсбруке, и тоже не на блошином рынке, а в сувенирном магазине в сердце старого города. Эта игрушка – самая маленькая из всей «семьи» наших медведей, ростом всего 20 сантиметров. В магазин я забежала случайно, подыскивая какой-нибудь сувенир для домочадцев. Косматый остроносый бурый родственник собаки в зеленом национальном австрийском трахте был один-одинешенек и ужасно походил на нашего друга Юрга Ульриха – пожилого швейцарского профессора нейропатологии с левосоциалистическими увлечениями в молодости. После выхода на пенсию Юрг решил учиться заново. На восьмом десятке он получил историческое образование на кафедре восточноевропейской истории Базельского университета, выучил русский язык и написал книги о Льве Троцком и Льве Каменеве[487]. Мы подружились с Юргом, снимая у него часть старинной виллы в Базеле, и были впечатлены поворотами его биографии, творческим долголетием и неиссякаемым любопытством к жизни. Инсбрукский мишка назван в его честь Юриком еще при жизни Юрга и теперь напоминает нам о базельском «Троцком с Золотого берега»[488].
Следующего собрата Тедди мы действительно называем Теодором в честь нашего дорогого друга Теодора Шанина, великого человека, ученого и организатора образования[489]. А с февраля 2020 года – и в память о нем. Это самый крупный медведь, ростом 35 сантиметров, с большой, гладкой фактурной головой, в льняной рубашке, какие любил носить Теодор, и клетчатой безрукавке на деревянных пуговицах. Его Игорь привез мне в подарок с барахолки из Тюбингена.
На блошином рынке близ Мюнхена нам повезло, и мы стали обладателями еще двух мягких медведей. Медведицу в белом платьице с тончайшим кружевом во фламандском стиле и в вязаной шерстяной кофточке фиалкового цвета мы назвали Моникой в честь жены базельского степиста с мировой славой Роже Луиса – нашего друга и одного из героев книги Игоря[490]. К большому сожалению, этой супружеской пары не стало в сентябре 2020 года. Белого косматого медведя из натуральной шерсти с гордой посадкой головы – самого солидного по возрасту, ценного и дорогого – мы назвали Мартином в честь мюнхенского профессора, коллеги и друга Игоря. Игорь много работал с Мартином Шульце Весселем, замещал его в Мюнхенском университете и относится к нему с большим уважением и благодарностью. Дай бог Мартину еще много лет здоровья и радостей!
История наших мишек Тедди – еще одна иллюстрация того, как предметы с блошиного рынка можно перепрофилировать даже без механического вмешательства в их физическую субстанцию. Дав имена нашим мишкам, мы превратили их из мягких игрушек в памятные места. Теперь они тоже исправно выполняют функцию утоления ностальгии и культивируют память о дорогих нам людях и незабываемых моментах жизни. Медведи обитают в нашей квартире, они стали частью ее интерьера. Они возвращают нас в лиричные и комичные ситуации, связанные с дорогими нам людьми.