…Коллекционирование как активная форма поведения связывается с миром мужских занятий.
Женское коллекционирование
Вторая жена Федора Достоевского, Анна Григорьевна, была одной из первых российских филателисток. Импульсом к ее спонтанному решению заняться собирательством послужил разговор с супругом, во время которого Федор Михайлович поставил под принципиальное сомнение женское коллекционирование:
Возьми такую простую вещь – ну, что бы такое назвать? да хоть собирание почтовых марок (мы как раз проходили мимо магазина, в витрине которого красовалась целая коллекция). Если этим займется мужчина систематически, он будет собирать, хранить, и если не отдаст этому занятию слишком большого времени, и если и охладеет к собиранию, то все-таки не бросит его, а сохранит на долгое время, а может быть, и до конца своей жизни как воспоминание об увлечениях молодости. А женщина? Она загорится желанием собирать марки, купит роскошный альбом, надоест всем родным и знакомым, выпрашивая марки, затратит на покупку их массу денег, а затем желание в ней уляжется, роскошный альбом будет валяться на всех этажерках и в заключение будет выброшен, как надоевшая, никуда не годная вещь. Так и во всем, в пустом и серьезном – везде малая выдержка: сначала пламенное стремление и никогда – долгое и упорное напряжение сил для того, чтобы достигнуть прочных результатов намеченной цели[507].
Раззадоренная мнением мужа, Анна Достоевская затащила его в канцелярский магазин, купила альбом и полвека собирала марки. Неизвестно, отказался ли великий писатель от убеждения о неспособности женщин к коллекционированию, но в этом клише он был верен широко распространенному в XIX – ХX веках предубеждению против женского собирательства[508].
Описанная в третьей части коммуникация коллекционеров со старинными вещами и друг с другом, равно как и ее характеристика Жаном Бодрийяром в качестве «культурного империализма»[509], относится к миру мужского коллекционирования и сама является проявлением устойчивых и неотрефлексированных гендерных стереотипов.
Между тем известно, что женское собирательство не просто имело место в европейской истории коллекционирования, но и занимало в нем заметную нишу. Поскольку предрассудки о собирательстве как о «неженском занятии» создавали неблагоприятную конъюнктуру для активности женщин на этом поприще, у его истоков стояли собирательницы с мощным властным и экономическим ресурсом – представительницы правящих домов и придворной аристократии. Лишь постепенно, на протяжении XIX века, это хобби и его обслуживание «демократизировались», распространившись на дворянские имения, купеческие семьи и далее вширь социального ландшафта. Так, российские коллекционеры рубежа XIX – ХХ столетий – по понятным причинам чаще всего мужчины – упоминают среди азартных охотников за предметами своей страсти и «старушку, вооруженную лупой»[510], и «привлекательных шведок-продавщиц»[511] в магазине марок Эвальда Эйхенталя на Невском проспекте, и «солдаток или мещанок с посада, приторговывающих стариной»[512],[513] в провинциальном городе Центральной России.
Подобно тому как представления об особом «женском» поведении или специфических «женских» товарах участвуют в конструировании реальных практик, так и в области коллекционирования общественное мнение, включая мнение ученых, приписывает различия между мужчинами и женщинами. Они касаются трех характеристик собирательства: «гендерного смысла собирательской деятельности, гендерных объединений объектов собирательства и гендерного использования коллекций»[514]. Так, женщины могли заниматься собирательством в XVIII – XIX веках в рамках практики салонной культуры (а разве у мужчин на заре коллекционирования это было иначе?) или выступать в качестве помощницы мужа-коллекционера или хранительницы его коллекционного наследия. Среди объектов женского коллекционирования традиционно преобладали произведения «высокого» и декоративно-прикладного искусства и предметов «женского» быта и практически не встречаются объекты милитарии. Устойчив, как мы увидим ниже, и стереотип о большей, чем у мужчин, эмоциональной привязанности к вещам, об их «очеловечивании».
В 1979 году в популярном советском телесериале «Следствие ведут ЗнаТоКи» вышел четырнадцатый трехчасовой детектив «Подпасок с огурцом» (сценаристы Ольга и Александр Лавровы, режиссер Вячеслав Бровкин)[515]. Сюжет фильма построен вокруг антикварных предметов, которые становятся объектами преступных манипуляций – подделок, спекуляции, контрабанды. Значительная часть событий разворачивается в напоминающей музей квартире авторитетного коллекционера (и грязного дельца) Анатолия Кузьмича Боборыкина (Борис Тенин). Среди действующих лиц преобладают мужчины – солидные антиквары и бесчестные проходимцы, опытные сыщики и матерые преступники, раскаявшиеся мошенники и оборотистые спекулянты, ученые эксперты по предметам антиквариата и несведущие начинающие собиратели при деньгах. Причастными к собирательству, которое в фильме в целом преимущественно рассматривается как сфера чудачества и надувательства, оказывается и несколько женщин.
Наибольший интерес из них с точки зрения клише о женской специфике отношения к старым вещам представляет искусствовед Муза Анатольевна (Лилия Толмачева), дочь Боборыкина. Она изображена безусловным специалистом в области изобразительного искусства, но, одновременно, экзальтированной, наивной, не приспособленной к семейному быту дамой, фактически не догадывающейся о том, что в доме «нечисто». Впрочем, и профессионализм Музы в какой-то момент ставится авторами фильма под сомнение. Она не может понять, что серебряные предметы, созданные молодым ювелиром Кимом Фалеевым (Николай Караченцов) и стилизованные под изделия Карла Фаберже, являются фальшивкой. Ее слепота разочаровывает боготворившего ее Кима, который идет с повинной в милицию. В заключительной сцене Муза, раздавленная арестом отца и мужа, в ожидании конфискации коллекции картин бродит по сумеречным комнатам и разговаривает с изображенными на полотнах персонами, замогильным голосом сообщая каждой из них:
– И тебя заберут…
Почти одновременно, в 1980 году, на советские телеэкраны вышла очередная, уже третья экранизация повести Анатолия Рыбакова «Каникулы Кроша» (режиссер Григорий Аронов), написанной 15 годами раньше[516]. В советском четырехсерийном телевизионном фильме подросток Сергей Крашенинников оказывается втянут в таинственную историю поисков японской фигурки-нэцкэ XVIII века «Читающий мальчик». Как и в предыдущем фильме, энергичная деятельность искусствоведа и коллекционера Владимира Николаевича Лесникова (Веэн) в исполнении Владимира Корецкого и его «банды» подростков оборачивается надувательством, цинизмом и предательством под прикрытием красивых слов о миссии спасения произведений искусства. Женщина – коллекционер нэцкэ Елена Сергеевна (Нина Тер-Осипян) выглядит просто-напросто отталкивающе. А вдова коллекционера фигурок нэцкэ (Елена Тяпкина) представлена интеллигентной, но нелепой старухой, по неведению разбазарившей прекрасную коллекцию, тем самым вновь подтверждая старый стереотип о непригодности женщины на роль коллекционера.
Представления о, мягко говоря, «неполноценности» женщины как собирательницы коренятся в исторически и культурно сложившихся гендерных стереотипах и остаются на удивление живучими. Преобладание женщин среди посетителей блошиных рынков, конечно, этому стереотипу не помеха, тем более что среди посетительниц рынков подержанных вещей и старинных предметов преобладают не собирательницы. Впрочем, как и среди завсегдатаев-мужчин. И тем не менее блошиный рынок является богатейшим источником для женского собирательства и предоставляет для него почти безграничные возможности.
Притяжение осветительных приборов
Лампы, преимущественно настольные, – один из объектов нашего интереса к предметам на блошином рынке. Первый импульс ему придало маленькое происшествие на блошином рынке на Петерсплатце в Базеле. Среди прочего барахла на расстеленной на земле подстилке мне приглянулись две небольшие парные прикроватные лампы со стеклянными мозаичными плафонами. Игоря они совершенно не впечатлили, и мы решили разглядеть их внимательнее и прицениться к ним на следующем круге обхода рынка. К нашему общему сожалению, лампы нашего прихода не дождались. Это был типичный сигнал о допущенной нами ошибке: не надо откладывать торг по поводу заинтересовавшего предмета. Вскоре к нам приехали из Германии наши друзья Урзель и Руди, страстные и опытные любители блошиных рынков. В одном из разговоров Игорь упомянул незадачу с парными лампами. Тогда-то мы и услышали впервые их предполагаемое название – «Тиффани».
Значительно позже мы узнали, что под этим именем известен стиль модерн, сложившийся на рубеже XIX – ХX веков в США. Его ведущим представителем в сфере декоративно-прикладного искусства стала ювелирная фирма Tiffany & Co., основанная в первой половине XIX столетия Чарльзом Тиффани. Один из отпрысков многодетной семьи знаменитого ювелира, Луис Комфорт Тиффани (1848–1933), в конце XIX – первой трети ХX века производил лампы с плафонами из кусочков вручную раскрашенного стекла, соединенных, по образу и подобию витражей, медно-оловянным каркасом. Излюбленными мотивами плафонов являются растения, птицы, насекомые, особенно бабочки, мотыльки, стрекозы. Оригинальные лампы производства Тиффани встречаются в Европе нечасто и стоят очень дорого. Но они были популярны и вызвали волну подражаний как в начале, так и в последней трети ХX века[517]. Конечно, на базельском рынке нам попалась именно поздняя копия.
Одним из первых приобретений Игоря на мюнхенском блошином рынке был светильник «Стрекозы» в стиле тиффани (см. ил. 77, вкладка). Так мой муж компенсировал промах на базельской барахолке. Эта большая настольная лампа высотой 48 сантиметров. Оловянная нога с абстрактными цветочными узорами покрашена под патинированную бронзу. Плафон диаметром 30 сантиметров украшен стрекозами на фоне травы с каплями росы. Мне лампа показалась очень мрачной и на экране монитора в Челябинске, и «вживую», когда я прилетела в Мюнхен. В ней была трагическая красота, типичная для югендстиля. Темно-зеленые и коричневые стекла плафона выглядели как бутылочное стекло старых аптечных склянок. Даже когда лампа была включена, плафон выглядел как соборный витраж в пасмурную погоду. Но это было очень красиво.
Настоящее преображение случилось, когда Игорь ввернул в цоколь мощную энергосберегающую лампу холодного света. Плафон заиграл насыщенными, глубокими, яркими красками, на любование которыми не могли рассчитывать современники сотню лет назад. Да, если бы на блошином рынке лампы а-ля Тиффани продавались во включенном состоянии, на их покупку нашлось бы гораздо больше охотников.
Мы давно заметили, что вещи из категории, однажды ставшей объектом нашего интереса, торга и покупки, после этого словно кричали нам с прилавков:
– Подойди, присмотрись, возьми меня в руки!
По-видимому, так работает опыт – нам бросается в глаза хорошо знакомое. Лампа со стрекозами как бы стала для нас эталоном, с которым сличались аналоги, встречавшиеся на блошином рынке, в том числе в отношении цены. Игорю с покупкой повезло: она обошлась дешевле любого настольного светильника в магазине «Ашан». Нам попадались очень интересные лампы в стиле тиффани – и очень дорогие. Мимо менее красивых мы проходили с чувством гордости за нашу.
Роскошные лампы в стиле ар-нуво с изящными бронзовыми фигурами вместо ноги, с плафонами из слоистого многоцветного стекла попадаются на блошином рынке крайне редко. Такого рода предметы давно перекочевали в дорогие антикварные магазины и на международные аукционы. Сердце, конечно, екает при виде такой красоты, но два вопроса всегда отрезвляют и удерживают от покупки: зачем нам такое дорогое удовольствие и как доставить эту вещь самолетом через границу в целости и сохранности?
Но рано или поздно на блошином рынке встречается предмет, знакомый и незнакомый одновременно, который озадачивает, потому что принципиально отличается от ранее увиденных. Так случилось в Ольденбурге, где на довольно скучном блошином рынке на Дворцовой площади мы обратили внимание на прилавок приметной супружеской пары, выделявшийся интересными антикварными вещицами. Мы разговорились. Оказалось, что пара приезжает из соседнего голландского городка Гроннинген, где держит антикварный магазин.
Среди предметов на их прилавке Игорь, который в нашем тандеме является специалистом по лампам, не сразу заметил большой светильник высотой 45 сантиметров. Его тяжелая нога стального цвета имеет форму двух нагих девушек-близняшек, упирающихся головами с короткой стрижкой в стиле ар-деко и локтями в подушку с кистями. Прислонившись друг к другу спинами, они исполняют спортивную стойку «березка» и держат на ступнях матовый шар-светильник лунного цвета диаметром 14 сантиметров.
Цена на светильник была не бросовая, но вполне умеренная. Однако вопрос о транспортировке его домой не дал нам его купить. И все же отказ от покупки занозой засел в душе. Так тоже часто бывает, когда уходишь от понравившегося и доступного предмета. Потому что знаешь: велик шанс, что больше ничего подобного не встретишь. Признаюсь, я очень обрадовалась, когда через пару месяцев Игорь, вернувшись в Ольденбург один, торжественно сообщил мне, что лампа наша.
Помимо потери ламп «тиффани» в Базеле и обретения роскошного аналога в Мюнхене, у Игоря был еще один стимул для интереса к настольным лампам. Латунная лампа со стеклянным плафоном в форме колокольчика, который ездит вверх-вниз вдоль вертикального стержня и фиксируется с помощью фигурного зажима, была в квартире бабушки и дедушки Игоря, где он провел детство. Такие лампы межвоенного периода часто встречаются на европейских блошиных рынках. Игорь каждый раз подходил и рассматривал их, но и только. Они чем-нибудь да отличались от предмета из его детства, состояние и цена также не соответствовали ожиданиям. В конце концов Игорь все же нашел максимально приближенный к оригиналу аналог, который теперь украшает его рабочий стол (см. ил. 78, вкладка).
Конечно, время от времени на блошином рынке ждут не только триумфы, но и промахи. Так случилось однажды в Мюнхене, когда мы приобрели настольный светильник, который не был ни старинным, ни дешевым. Это была реплика в стиле модерн из 1970-х годов с металлической черненой ногой. Из основания ноги растут камыши, на которых сидят стрекозы. Поворачивающийся вокруг своей оси прямоугольный плафон в стиле «лампы банкира» состоит из стекол с изображением стрекозы. Этот югендстилевский мотив подвигнул нас на спонтанную покупку у неприятного продавца, с которым мы больше не имели дел. Если бы мы не спешили и подумали хорошенько, наверное, мы бы от этой покупки отказались. Но когда не вполне удачная покупка совершена, ворчать бесполезно. Нужно поддержать друг друга. В таких случаях я говорю: сложи все наши покупки и раздели на количество вещей – получишь вполне адекватную цену. И в конце концов, что-то можно подарить.
Со временем светильники, как и сумочки, стали у нас объектом дарения – но только самым дорогим родственникам и друзьям. Мы очень довольны, что однажды подарили ближайшему другу Игоря на юбилей великолепную старинную настольную лампу. Эта интерьерная вещь вызывает уважение. Впрочем, и за лампу с камышами нам не стыдно.
У Игоря на блошином рынке возникла еще одна страсть, над которой я слегка подтрунивала, как он посмеивался над моей любовью к дамским сумочкам. Но и в этом увлечении мы поддерживали друг друга, уважая свободу выбора и мечту. Объектом особого интереса Игоря стали подсвечники (см. ил. 79, 80, вкладка). Причину этого увлечения он толком объяснить не может. Правда, однажды он с сожалением рассказал, как бабушка за несколько лет до смерти уговорила его купить современный латунный канделябр индийского производства, выполненный в классическом английском стиле, и даже поддержала его покупку материально, хотя сама жила стесненно. Это должна была быть память о ней, так она хотела. Через годы после ее смерти канделябр был утрачен. Не исключаю, что истоки неожиданного увлечения подсвечниками тянутся от этой истории.
Подсвечников на блошином рынке – видимо-невидимо. И конечно, внимание Игоря привлекают далеко не все, а старинные, произведенные сотню и более лет назад. Как он определяет их возраст, мне в большинстве случаев непонятно. Вроде бы все они сделаны из одного и того же материала – латуни, реже бронзы. Все имеют одну и ту же форму – поддон с ручкой или без нее, трубку для свечи, фиксатор-столпчик для выдвижения свечи по мере ее сгорания, профитку – съемное блюдечко-отверстие, в которое вставляется свеча. Бывают подсвечники разных размеров. Одной и той же классической формы подсвечники производились и производятся на протяжении более 200 лет. Правда, Игорь отдает предпочтение не сугубо функциональным повседневным – столовым и ручным переносным подсвечникам, а декоративным, особенно в югендстиле.
Среди них есть мой любимчик – словно бы целый лилейник, сложенный из листьев, лепестков и цветков. Правда, Игорь утверждает, что это реплика 1960-х годов. Предметом его гордости являются оригинальные подсвечники эпохи ар-нуво. Один из них – бронзовый, с озерной рябью, проступающими сквозь нее стеблем и листьями лилии в поддоне и со стволом, имитирующим ее стебель. Другой, из латуни, по всей длине от поддона с закрытым откидной крышкой ларчиком для спичек до отверстия для свечи, имитирует подводную траву. Ее изогнутый в кольцо стебель образует петлю ручки. Такой подсвечник еще до революции 1917 года был использован каслинскими чугунными литейщиками в качестве модели.
Большинство встречавшихся нам на блошином рынке подсвечников – одиночки, а ведь в качестве столовых, подзеркальных или каминных они когда-то имели пару. Особенно жаль отсутствия парного подсвечника, когда у него есть сюжет. Так, подсвечник из находок Игоря в форме крашеной фаянсовой фигуры крестьянки с корзиной винограда на голове должен был иметь пару с мужской фигурой. Его нам, к сожалению, не найти. Эту пару нам никогда не удастся соединить.
Остров сокровищ
Любители блошиного рынка воспринимают его как остров сокровищ, в поисках которых кипят страсти и разворачиваются увлекательные приключения. Этот остров таит несметные богатства, уникальные драгоценности и бесценные находки. Образ острова сокровищ и их перечень при этом используются обычно в переносном смысле, как набор ярких метафор, выигрышных для описания эмоций искателя приключений на рынке подержанных вещей.
Однако европейский блошиный рынок представляет собой, особенно из перспективы российских посетителей, остров сокровищ и в буквальном смысле слова. В отличие от российских барахолок, в согласии с этимологией слова торгующих непритязательными подержанными товарами, на рынках Европы, особенно Центральной и Западной, можно найти немало ювелирных украшений, от самых незатейливых, ценой в несколько евро, до довольно изысканных, ценных и дорогих. За некоторые из них торговцы запрашивают трех- и даже четырехзначную цену. Впрочем, такие изделия встречаются на блошином рынке очень редко, и желающему приобрести что-нибудь из произведений старинного ювелирного искусства следует обратиться на солидные международные аукционы, в респектабельные антикварные магазины и на сайты всемирно известных ювелирных фирм.
И тем не менее европейские блошиные рынки могут на законных основаниях манить искателей сокровищ в прямом смысле слова. Читатель уже встречал на страницах этой книги украшения в стиле рококо, бидермайер, ар-нуво и ар-деко, начиная с кольца, которое приобрел Игорь у Манни, и заканчивая карнавальными орденами. Некоторые из этих предметов были настоящими ювелирными изделиями (Манни называл проданное Игорю кольцо «мое сокровище»), другие были изготовлены из серебра, недорогих сплавов с добавлением золота, меди и даже олова. Ювелирным изделиям из женской перспективы и посвящено это эссе.
Частоте появления украшений на блошином рынке удивляться не приходится: они составляют повседневный предмет обихода человека с начала его истории. Сегодня ювелирные изделия носят преимущественно женщины. Помимо декоративных функций украшения выполняют прикладные задачи. Например, служат застежками блузок, поясов, шарфов и палантинов. Украшения играют и символическую роль, демонстрируя семейный статус или состоятельность мужчины через внешний вид его спутницы. Далеко не все представители «сильного пола» носят даже обручальные кольца, не говоря о запонках, галстучных зажимах, браслетах и цепочках. Украшения всех видов – символические, платяные, нательные и для волос[518] – больше принято дарить девочкам, чем мальчикам. Драгоценности относятся, таким образом, к популярным инструментам подкрепления в формировании гендерной идентичности с детских лет[519].
Количество украшений на «нашем» блошином рынке в Мюнхене колебалось в зависимости от многих факторов. Летом и ранней осенью, особенно накануне отпусков и по их завершении, когда потребность в разовом пополнении семейного бюджета возрастала, можно было ожидать притока ювелирных изделий на рынок. Спрос (и предложение) на украшения возрастал накануне больших праздников в связи с поиском посетителями рынка сразу нескольких ценных подарков для родных и близких по сходной цене. Важным фактором для сиюминутной конъюнктуры украшений было появление на рынке владельцев антикварных магазинов, распродающих складские остатки. Интересные вещи обнаруживались и вследствие прихода на барахолку профильного торговца украшениями или коллекционера ювелирных изделий, продающего свои запасы. В таких случаях можно было ожидать появления целых прилавков с витринами ювелирных изделий. Перед ними мы могли часами стоять как завороженные. Но на удачу здесь нечего было полагаться. Люди за прилавками доподлинно знали, чем торгуют. Рассчитывать на низкие цены здесь не приходилось. Максимум – на щедрую скидку, особенно если торговец был вашим знакомым. Именно такими торговцами были Манни и Бенно.
Манни торговал всяким антиквариатом, но считался специалистом именно по ювелирным изделиям. Их он приобретал на аукционах, которые посещал дважды в неделю между работой на блошином рынке, а также во время «ликвидации хозяйств» респектабельных баварцев на виллах вдоль озерных берегов вокруг Мюнхена. Мы были его постоянными клиентами, но больше смотрели и слушали, чем покупали.
То же самое касается и наших отношений с Бенно. В его огромной, по его рассказам и постоянно обновлявшемуся ассортименту, коллекции серебра имелись и собрания ювелирных изделий. Они были недешевы и нарасхват. По этому поводу мы особо не беспокоились
Наша стратегия в отношении предметов ювелирного искусства была проста. Вещь должна зацепить, поманить, да так, чтобы ее жаль было выпустить из рук. Безрассудную страсть должны были сдерживать пять ограничителей. Во-первых, нас больше всего интересовали изделия эпох от бидермайера до ар-деко, то есть XIX – первой половины ХX века, с предпочтением югендстиля рубежа веков. Во-вторых, вещь должна быть в состоянии, не требующем дорогостоящего ремонта. В-третьих, не будучи коллекционерами, мы избегали покупки предметов, похожих на уже приобретенные. В-четвертых, мы руководствовались принципом, что разглядывать красивые вещи не менее приятно, чем их приобретать. Наконец, в-пятых, мы ориентировались на двузначные суммы, что фактически пресекало возможность больших трат. И конечно, мы надеялись на редкую удачу найти ювелирный шедевр за бесценок.
Мы чувствовали себя на блошином рынке посетителями пещеры Али-Бабы. Чего тут только не было: серьги и кулоны, цепочки и брошки, колье и браслеты, медальоны и кольца, изделия из золота и серебра, украшенные жемчугом, геммами, камнями. Особенно пленяли камни. Специалисты считают восторженную реакцию на них в порядке вещей:
По твердости, чистоте, красоте цвета и разнообразию преломления света драгоценные камни превосходят все иные дары природы и очаровывают даже такого избалованного знатока, которого обыкновенно в состоянии тронуть лишь изысканные художественные произведения[520].
Раз можно найти украшения с предсказуемыми комбинациями качества и цены – простенькие вещицы задешево и изысканные задорого, – значит, нельзя игнорировать и возможные отступления от правила. В том числе – находку редкой драгоценности почти задаром. Чаще всего мы ошибались, но иногда удача улыбалась нам, хотя и не в сенсационном масштабе.
Однажды мы остановились перед целым развалом старья в картонных коробках, выстроенных в каре на прилавках. Продавец, поляк средних лет, со скучающим видом сидел в дальнем конце каре. В одной из коробок Игорь наткнулся среди так называемого мусора – потрепанных предметов за пару евро, предназначенных на выброс, если сегодня на них никто не позарится, – на наручные дамские часики. Браслет был усыпан стекляшками синего цвета. Взяв часики в руки и присмотревшись, мой муж застыл: часы и браслет были из золота 585-й пробы, а камни, вероятно, сапфирами. Оглянувшись на торговца, Игорь равнодушно спросил:
– Сколько?
– Семьсот пятьдесят евро, – так же равнодушно ответил владелец.
Чуда не произошло. Вещь в действительности можно было бы продать значительно дороже, но идти против принципов мы не стали, тем более что происхождение часов было темным. И, в отличие от профессиональных торговцев и коллекционеров, таких сумм мы при себе не держали.
Но случались и маленькие удачи (см. ил. 81, вкладка). Однажды на блошином рынке в Инсбруке Игорь нашел на прилавке торговца значками булавку для галстука, какие были популярны в Европе в XIX веке. На круглом крошечном значке диаметром 11 миллиметров изображен восхитительный женский профиль с цветком в развевающихся волосах. Длинная шея склонилась к птичке с расправленными крыльями на веточке. Сюжет и стилистика изображения были очень модны на рубеже XIX – ХX веков, в эпоху югендстиля. На обороте значка, под местом крепления длинной иглы, стоит проба – 800, которая ставилась на немецких серебряных изделиях с 1888 года. Торговец запросил за «значок» 1 евро. Так Игорь стал обладателем благородного мужского украшения более чем столетней давности за 70 рублей по тогдашнему курсу евро.
Аналогичный случай произошел со мной в Базеле летом 2017 года. Посетив после двухлетнего перерыва блошиный рынок, который нам очень нравился как ассортиментом товаров, так и атмосферой, я чуть ли не на первом прилавке увидела рядом со стопкой одежды кольцо с прорезным ажурным женским профилем в югендстиле. Пробы на кольце не было. Часть шинки утрачена. Продавщица легко рассталась со сломанным кольцом за один франк (в тот момент около 60 рублей). Несложная ремонтная работа превратила обломок ювелирного изделия в серебряный шедевр и одно из моих самых любимых украшений.
Вещи выступают хранителями историй, чаще всего нам, к сожалению, неизвестных. Ювелирные украшения не являются исключением из правил. Большинство драгоценностей с громкими историями давно утрачено. Они сгинули в пожарах и других стихийных бедствиях, были разграблены и переплавлены во время политических и социальных катаклизмов, погребены в забытых кладах и могилах, ушли на дно при кораблекрушениях. Следы некоторых из них хранят предания. О других не сохранилось даже памяти. Небольшое количество знаменитых украшений сохранилось в музеях.
Но есть и скромные украшения с громкой славой. К таким принадлежит гранатовый браслет, давший имя одному из самых известных произведений Александра Ивановича Куприна (1870–1938). Во времена написания повести (1910) украшения из граната были очень популярны среди девушек из небогатых семей, но не являлись символом статуса. Они были недороги, оправа чаще всего изготавливалась из сплава дупле, реже – из серебра.
В повести Куприна серебряный браслет середины XIX века, усыпанный гранатами (альмандинами), с крупным зеленым камнем (демантоидом или увароитом) в центре, является символом многолетней, чистой, неразделенной любви скромного чиновника к замужней княгине. Возвращение подарка к именинам княгини дарителю и угроза разоблачения со стороны ее мужа оборачиваются самоубийством влюбленного и горьким осознанием героиней несостоявшегося счастья.
В основе этой истории лежали реальные события, происшедшие в семье первой жены писателя. Ей же принадлежал гранатовый браслет, который теперь хранится в Пушкинском Доме. В Фейсбуке мне когда-то попадалась история, следов которой, к сожалению, больше не удалось найти. Согласно ей, не только в Санкт-Петербурге, но и в Европе есть пара гранатовых браслетов, претендующих на статус заглавного героя купринской повести. История «Гранатового браслета», во всяком случае в России, используется для продвижения эзотерических идей и ювелирной продукции[521].
Драгоценности на блошином рынке в основной массе анонимны. Их происхождение и прошлое продавцу в большинстве случаев неизвестны. Лишь однажды, на одном из берлинских блошиных рынков, мы стали свидетелями и участниками трогательной истории. Пожилая ухоженная немка стояла за маленьким столиком-прилавком, на котором было разложено несколько предметов собственного домашнего обихода: пара вазочек, салфеток, столовых приборов. Ближе к потенциальному покупателю была выставлена синяя пластиковая коробочка, в которой лежал милый янтарный кулон на серебряной цепочке. Мы с продавщицей разговорились. Украшение и прочие вещи были подарками умершего мужа. Предполагая, что после ее смерти они никому не будут нужны и окажутся на свалке, женщина не спеша, с чувством собственного достоинства, не гонясь за ценой, пристраивала следы своей жизни в добрые руки. Мы оказались среди тех, кому она доверила свои реликвии.
О других историях, скрывающихся за ювелирными предметами, виденными нами на блошиных рынках, мы можем только гадать, исходя из эпохи и стиля их создания, из сохранившихся или затертых дарственных надписей или из функционального назначения вещей. По опыту мы знаем, что кольцо с посаженными в ряд тремя камнями символизировало веру, надежду и любовь и, как правило, было подарком к помолвке. Что браслет, плетенный из человеческих волос, кулон с вложенным локоном и черная эмаль демонстрировали траур. А кольцо, украшенное миниатюрным портретом эмалью по золоту в распечатываемом конвертике, скорее всего повествует о красивой любви и долгой разлуке неизвестных нам молодых людей. Некоторые из этих историй рассказаны Игорем в других частях. Но существует несколько историй, сложившихся после приобретения нами ювелирных вещиц. О двух из них я хочу рассказать.
Одновременно с кукольной брошью Игорь приобрел в тюбингенской антикварной лавке булавку для галстука. Импульсом для этой покупки послужила история не приобретенной много лет назад в этом же городе старинной мужской галстучной заколки французского происхождения[522]. На этот раз он купил булавку в стиле ар-нуво из низкопробного золота в форме колеса диаметром 8 миллиметров с маленьким, 0,06 карата, сапфиром в центре. Заколка положила начало небольшому собранию в дюжину галстучных булавок. Игорь с удовольствием использовал ее в качестве украшения на лацкане пиджака.
Однажды Игорь ее потерял по пути на работу, куда мы на машине отправились вместе. Спохватился он почти сразу, не отойдя от машины и 300 метров. Вероятно, решили мы, ее выдернул ремень рюкзака, который Игорь надел, выходя из машины, тем более что булавка была без накручивающегося на нее фиксатора. Но поиски на пройденном маршруте и вокруг машины оказались безрезультатны.
По дороге домой, после работы, за рулем автомобиля, меня вдруг осенило: заколка могла не упасть на землю, а соскользнуть в нагрудный внешний карман пиджака. Молча и не отрывая глаз от дороги, я запустила правую руку в карман пиджака расстроенного мужа и движением фокусника выудила потерянную булавку. Сколько же было радости! Ведь второй раз такую уникальную вещь не найти, ее потеря была бы невосполнимой.
Другая история оказалась еще более динамичной чередой потерь и находок. Вскоре после свадьбы мы поехали на Крит. На правой руке Игоря красовалось новое обручальное кольцо, а старое, из трехцветного золота израильской работы, он надел на безымянный палец левой руки. Кольцо было красивым и нравилось Игорю. Мне оно кололо глаз. Устроившись в гостиничном номере, мы сразу отправились к морю, которое в тот день было неспокойно. Первой же волной с руки Игоря смыло символ его прежнего брака. Найти его на песчаном дне при сильном волнении оказалось, естественно, невозможным. Но мы особенно не переживали, особенно я.
Через несколько дней мы разыскали в Ираклионе очень симпатичную антикварную лавку. Среди прочих мелочей мы с невероятной, семидесятипроцентной скидкой приобрели изящный перстень-печатку из комбинации серебра и золота с изображением головы Афины. Кольцо было мало для безымянного пальца, но великовато для мизинца. Больше в морскую воду Игорь с кольцом не входил. Но на обратном пути из Греции в Челябинск мы заехали к друзьям в деревню в Нижегородской области. И как-то, спускаясь лесом к реке, Игорь обнаружил, что критского кольца на пальце нет. Он вспомнил, что тщательно стряхивал с себя муравьев возле муравьиной кучи на опушке леса. Мы разыскали это место. В густой высокой траве я увидела кольцо, которое неприметно лежало печаткой вниз. Опять волнение по поводу утраты – и опять чудесное спасение!
Блошиный рынок изменил нашу оптику восприятия многих вещей, в том числе украшений. Современные ювелирные изделия кажутся нам лишенными фантазии и атмосферы. А в картинных галереях мы ловим себя и друг друга на том, что на старинных портретах внимательно разглядываем изображенные аксессуары. И смеемся от смущения и одновременно с благодарностью той школе, которую мы прошли на блошином рынке.
Запахи и звуки блошиного рынка
Не только пол, класс или нация рассматриваются сегодня в науках об обществе и культуре в качестве конструкций, но и пространство. Сторонники так называемого «пространственного поворота» отказываются рассматривать место как нейтральный контейнер для предметов, людей и событий. Социально конструируемое пространство не сводится, согласно этому подходу, к «объективной» географической территории. Напротив, оно интерпретируется как изменчивый плод человеческой деятельности. Пространство образуется не только природными, материальными и социальными объектами и самими людьми, но и многими другими факторами. В том числе – человеческим восприятием, символическим кодированием пространства и практикой овладения им[523].
Чувственное конструирование пространства в последние годы является предметом новых исследовательских направлений истории (органов) чувств (History of the Senses) и сенсорной истории (Sensory History), которые находятся в стадии становления. Если история чувств нацелена на исследование их порознь – например, история запахов, звуков, тактильных ощущений, – то сенсорная история пропагандирует комплексный подход к изучению роли чувственного восприятия в конструировании реальности[524].
Один из содержательных компонентов интереса историков к истории чувств – так называемый «ольфакторный поворот» – вновь возвращает нас к базельскому кукольному музею, еще раз демонстрируя, что жизнь создает такие замысловатые сюжеты, которые неподвластны самой изощренной писательской фантазии. В 2006 году создательница музея игрушек в Базеле вложила 10 миллионов швейцарских франков в производство фильма «Парфюмер: История одного убийцы» Тома Тыквера. Как известно, этот фильм основан на романе «Парфюмер» Патрика Зюскинда, живущего близ Мюнхена. Роман был издан в 1985 году, тремя годами позже монографии Алена Корбена об истории запахов «Миазм и нарцисс»[525]. По мнению немецкого историка Карла Шлёгеля, автора исследования о ХX веке сквозь призму духов «Шанель № 5» и «Красная Москва», книги Корбена и Зюскинда стали поворотными пунктами в пробуждении интереса историков к исследованию обоняния:
«Парфюмер» Патрика Зюскинда – не только блестяще написанный детективный роман. Он вернул осознание значения обоняния и обеспечил истории ароматов, изготовлению духов и их воздействию должное внимание. С тех пор стало ясно, что для восприятия мира истории «релевантны» не только глаза, слух и спонтанное предпочтение аудиовизуального. Другие органы чувств – обоняние, осязание, вкус – тоже важны[526].
История чувств в ее различных модификациях интересуется пространством как своего рода «конструкцией в квадрате», так как не только пространство, но и чувства социально и культурно кодированы:
Именно культура определяет, что благоухает, а что смердит, уместен или неприличен тот или иной запах. ‹…› Запахи могут содействовать коммуникации или блокировать ее. Они могут использоваться как инструменты определения своего и чужого, родного и враждебного, привычного или опасного. Их можно мобилизовать для укрепления солидарности, изгнания чуждого и применения насилия[527].
Как я уже упоминала, из-за недостаточного знания немецкого языка мое восприятие блошиного рынка долгое время было сродни восприятию ребенка. Дефицит его вербального освоения заменялся присвоением глазами, ушами и носом. Об обонятельных и звуковых составляющих блошиного рынка и пойдет речь ниже.
В дни посещения блошиного рынка запахи и звуки начинали будоражить нас задолго до достижения цели нашей поездки. Ранним утром ощущения обострены. Запах рассветной сырости в сумеречном Мюнхене зимой и ароматы зелени в теплое время года начинали окутывать нас, как только мы выходили из дома. На фоне шелеста наших велосипедных шин и колес редких автомобилей там и тут можно было услышать шум поднимающихся жалюзи в открывающихся булочных и ощутить ароматы горячей выпечки.
Если мы ехали на блошиный рынок общественным транспортом, то на подземной станции в ожидании поезда можно было не спеша подойти к киоску с кофе, горячими брецелями, бутербродами и вдохнуть их ароматы. Усиливающийся вой электрички в тоннеле заставлял нас поспешить к платформе.
Приближаясь к блошиному рынку, лежащему в окружении частных домов, летом можно насладиться запахом свежескошенной травы, а в декабре – иллюминированными фасадами вилл, фонариками на украшенных во дворах елках и дымком из каминных труб.
Ну вот мы и на рынке. Уже открылось кафе в старом расписном ярмарочном вагончике-киоске, и соблазнительные ароматы свежего кофе, жареных колбасок и вареных венских сосисок с карри, горчицей и кетчупом колышутся над столами пивного сада. Здесь вполголоса переговариваются профессиональные покупатели и коллекционеры в ожидании, когда треск расставляемых складных столов-прилавков начнет стихать и можно будет двинуться на поиски «сокровищ».
В формирующихся рядах прилавков слышны приветствия и смех торговцев, распаковывающих товары, и хруст разворачиваемого упаковочного материала. Уже снуют покупатели, от некоторых исходит запах недавно выкуренной сигареты, в прибывающей толпе посетителей выделяются старики в национальном одеянии, некоторые из них пыхтят ароматными трубками с висячими чубуками и крышками на чашах. Кое-где уже слышны возбужденные возгласы первых торговых переговоров. Блошиный рынок просыпается.
Немецкому блошиному рынку свойственны принципиальная ольфакторная нейтральность и акустическая приглушенность. Здесь в принципе не встречаются запахи затхлости и старости, за исключением редких совершенно неухоженных, больных и одиноких посетителей. Хотя здесь торгуют подержанными, ношенными вещами, они почти не пахнут, издавая лишь еле уловимый запах химической обработки и дезодорантов для одежды. Правда, среди тех, кто избегает блошиных рынков, существует расхожее убеждение, что их отпугивают неприятные запахи. Но это, скорее всего, стереотип, характерный для маркирования чужого:
…хотя мы испытываем неприязнь к чему-то или кому-то, потому что его запах нас раздражает, мы можем… приписать неприятный запах чему-то, потому что мы испытываем к нему неприязнь (или, более того, эти два элемента могут работать одновременно, усиливая друг друга)[528].
На мюнхенском рынке, завсегдатаями которого мы были, узнаваемый, выраженный неприятный запах исходил только от общественного туалета. Именно эта точка была местом самой четкой границы и в гендерном, и в обонятельном отношении.
Звуки здесь тоже приглушены. Подробности торга его участники стараются скрыть от чужих ушей, крики ссор являются исключением из правил, но смех и шутки – норма общения. Продавцы музыкальных инструментов бренчат, иногда весьма искусно, на гитарах, металлофонах и прочих инструментах. Продавцы аудиотехники на небольшой громкости демонстрируют исправность своих товаров. С некоторых прилавков из транзисторных приемников транслируется легкая бравурная музыка для поднятия настроения и привлечения внимания покупателей. Ольфакторно-акустический фон сдержан и не бьет по нервам.
Конечно, свой обонятельный «облик» имеют многие товары блошиного рынка. Сезонно над прилавками могут витать разные запахи: зимой – еловых веток и хвои рождественских венков, сладостей с корицей, карамели, глинтвейна. Весной – веточек вербы и весенних цветов на Пасху. Ароматы клубники, яблок, арбузов, дынь, мандаринов – в летние и осенние месяцы. В любое время года от киоска доносится запах кофе и колбасок.
Круглогодично то здесь, то там от прилавков блошиного рынка исходят запахи домашних тортов в специальных переносных пластиковых тортницах. Над складными столами для поклейки обоев витают ароматы давно снятых с производства парфюмов с тяжелыми, приторными ароматами бабушкиных туалетных столиков. Над книжными развалами стоит запах старых, отсыревших книг. По аромату лаванды в специальных ароматических подушечках вы найдете прилавки с одеждой. Издали по душному, приторному для европейского носа запаху можно обнаружить прилавки с индийскими, африканскими и арабскими благовониями.
Только с близкой дистанции во время внимательного осмотра заинтересовавшего товара можно ощутить запахи бронзовой и латунной патины, оливкового и можжевелового дерева. Держа в руках подсвечник, ощущаешь легкий запах когда-то сгоревших в нем сальных, восковых или стеариновых свечей. Один из наших знакомых на мюнхенской барахолке обладал настолько тонким обонянием, что мог, потерев пальцами, по запаху найти золотую или серебряную вещицу в груде старой копеечной бижутерии.
Только открыв старинную серебряную пудреницу, филигранный футлярчик для губной помады или изящный нагрудный флакончик для духов эпохи ар-деко, можно вдохнуть волнующий запах, который возвращает в мир детства, бабушкиного комода и ее флакона «Красной Москвы» с тяжелым, сладковатым вечерним ароматом. И нечего возразить Карлу Шлёгелю, который писал: «Капля парфюма превращается тогда во время, удержанное в запахе, а флакон – в сосуд, в котором пленен дух времени»[529].
Снимите глиняную крышку с табачницы времен объединения Бисмарком Германии, и вас окутает запах зелья для курения стопятидесятилетней давности. Поднесите к лицу дамскую сумочку 1950-х годов и щелкните фермуаром, чтобы проверить ее внутреннее состояние, – и вам навстречу поднимется легкое облачко духов, давным-давно накапанных в нее для приятного запаха. Присмотритесь, вдохните запахи, прислушайтесь к блошиному рынку – и он заиграет для вас новыми красками, подарит новые ощущения, позволит лучше узнать и понять себя.
Спасение «мусора», мистическое отторжение и «миссия спасения»
Одна наша знакомая на мюнхенском блошином рынке не раз предостерегала:
– Не покупайте «мусор», тратьте деньги с умом, помните, что только то достойно покупки, что затем можно продать дороже!
Тем не менее среди наших находок на блошином рынке в незначительном количестве встречается так называемый «мусор» – вещицы, которые невозможно ни выставить в витрину, ни использовать по назначению, ни подарить. Например, потертая и потемневшая оловянная посуда с неистребимыми темными пятнами и следами коррозии, из которой нельзя есть. Или потускневшие латунные стаканы, из которых нельзя пить. Но и эти вещи тревожат память и будоражат мысль. Их узоры в стилях ар-нуво и ар-деко завораживают и стимулируют воображение.
Конечно, на блошином рынке работают и другие факторы, объясняющие нерациональные действия: азарт, конкуренция, спешка, ошибочная оценка. Известно, что на барахолках иногда случаются сенсационные покупки, когда за гроши приобретаются настоящие произведения искусства и исторические ценности. Неинтересные на первый взгляд вещи могут оказаться уникальными. Недостаточная компетентность рождает неуверенность, которая может сослужить дурную службу в момент принятия решения, покупать ли вещь на блошином рынке, где нет под рукой опытного консультанта.
Мы, например, не разбираемся в предметах из стекла, поэтому их не покупаем, чтобы не ошибиться. Однажды русский знакомый Игоря в предрассветных сумерках с гордостью показал ему только что купленную маленькую темную стеклянную вазочку. Игорь только пожал плечами, он бы такого не купил. Когда мы через некоторое время оказались в гостях у этого знакомого, на подоконнике его гостиной мы увидели ту самую вазочку. Сквозь стекло просвечивал объемный пейзаж с закатным небом, озером и лесом на другом берегу. Мы как завороженные разглядывали это произведение искусства эпохи югендстиля, для которого были характерны вазы из многослойного стекла.
Даже с учетом ряда промахов, вызванных неспособностью идентифицировать ценный предмет или, напротив, нецелесообразное приобретение, нас нельзя назвать легкомысленными транжирами, хотя наши покупки не являются вложением средств и не приносят нам дивидендов. Предметы с блошиного рынка позволяют нам прикоснуться ко времени, когда были живы родители наших бабушек и дедушек, о которых мы, к сожалению, почти ничего не знаем.
Нашего потребительского поведения не могли понять ни отечественные, ни немецкие знакомые торговцы. Радость и прелесть наших приключений на блошиных рынках лишены коммерческой подоплеки и определяются другими мотивами: реализацией детской мечты, оживлением воспоминаний о дорогих нам близких, утолением горечи от их отсутствия и созданием эффекта живого общения с ними.
Более основательно продемонстрировав читателю в предыдущих рассказах предметы, которые вызывали наш интерес, я предлагаю теперь взять другой темп и «пробежаться» среди прилавков с некоторыми другими вещами, как мы и поступали на блошином рынке. Игорь рядом с ними почти никогда не задерживался, и я старалась не «зависать» возле них. Или мы по разным причинам разглядывали эти вещи, но редко брали в руки.
Вот мы проходим мимо картин, стоящих на мольбертах, столах или, чаще всего, прямо на земле перед прилавком. В живописи мы оба мало что понимаем. Но видим, как к ним прицениваются и покупают, и знаем, что случаются очень удачные покупки полотен, когда торговец слабо представляет себе, чем торгует. Большинство из картин не представляет собой никакой ценности – это очевидно даже нам – и стоит недорого. Зачастую картину покупают ради красивой рамы, которую ищут для другого, уже имеющегося полотна. В виде редкого исключения, на мюнхенском блошином рынке мы купили гобелен по картине «Школьник» швейцарского художника Самуэля Альберта Анкера (1831–1910). Мальчик с книгами под мышкой на гобелене (в отличие от оригинала) поразительно похож на моего сына Даниила – большого любителя чтения с раннего детства.
А вот мы подходим к вещам, к которым у нас обоих – особенно у меня – противоречивое отношение. Они одновременно и манят, и отталкивают. Это письма, открытки, фотографии и фотоальбомы, календари и записные книжки, которые когда-то хранились в ящиках письменных столов, комодов и секретеров, а затем в коробках и чемоданах с ненужными вещами переместились в подвалы и на чердаки. В отношении этих товаров не может быть и двух мнений, что их владельцев нет в живых. Скорее всего, нет даже и тех, кто бы мог хранить память о своих усопших родственниках. Письма и записные книжки я не стала бы даже открывать: здесь у меня прочный, как броня, психологический барьер.
Открытки – другое дело, они хороши изображениями и часто не подписаны. Нередко собирательница или собиратель разложил(а) их в фотоальбомы, иногда очень дорогие. Они тяжелые, как сказочные книги. Обложки, обтянутые кожей или бархатом, снабжены массивными, иногда позолоченными латунными замками, защелками, уголками, накладками в центре и по краям лицевой обложки.
В отношении фотографий у меня почти мистическое ощущение, что со снимков смотрят чужие покойники. Я стараюсь к ним не притрагиваться, а Игорь иногда берет в руки из профессиональной надобности. Так, в нижегородских букинистических и антикварных магазинах он внимательно просматривал фотографии, сделанные до революции в том фотосалоне, где сам был сфотографирован в старинном кресле в 1966 году. И нашел на снимке начала ХХ столетия это кресло, по поводу которого он разошелся во мнении с Йохеном Хельбеком. Кресло оказалось артефактом не сталинского барокко, как полагал немецко-американский историк, а историзма поздней Российской империи[530].
Некоторые фотоальбомы в потрепанных обложках я только приоткрывала и сразу же захлопывала: на них люди сфотографированы после Второй мировой войны на фоне разбомбленных немецких городов.
Лишь по поводу одного фотоальбома у меня до сих пор осталось чувство горечи. Так бывает, когда остаются без ответа вопросы о происхождении и цене предмета, который привлек твое внимание. Это случилось в Генте. Мы были там с друзьями, с которыми, гуляя по городу, двигались разными маршрутами, и до встречи оставалось полчаса. Мы зашли в антикварный магазин – и у меня дух захватило, когда в фотоальбоме я нашла десятки фотографий с изображениями семьи последнего российского императора, путешествовавшего по Европе. Игорь не поддержал моего энтузиазма, поэтому вопросы о том, как альбом попал в магазин и сколько он стоит, остались без ответа. От приобретения отдельной фотографии Игорь предостерег, чтобы не нарушать целостность альбома, который, бог даст, найдет своего коллекционера. Аргумент понятен, но щемящее чувство утраты осталось.
Фоторамки – это единственный вид предметов, который привлекает меня в жутковатом наборе визуальных объектов. На блошином рынке встречаются очень разные рамки – различных стилей, из всевозможных материалов, всяких размеров и форм. Мы любим фоторамки в стиле ар-нуво и ар-деко. Их у нас скопилось с дюжину. В некоторые из них вставлены фотографии неизвестных нам людей – и я стараюсь их не замечать, мучимая чувством, что мы похитили чужое место памяти. Некоторые фоторамки рубежа XIX – XX столетий заполнены фотоснимками родственников Игоря, сделанными как раз в то время.
Специально для того, чтобы использовать наши рамки, мы провели фотосессию в старинных одеждах и с антикварными аксессуарами в винтажном фотоателье в Зальцбурге. Правда, и фоторамка, и одежда делают свое дело, весьма чувствительное для психики. Словно мы совместили живое с неживым (см. ил. 82, вкладка). Наши гости не узнают нас на этих фото, и нам самим странно видеть себя, словно бы смотрящих на нас со столетней дистанции.
Примечательный эпизод произошел однажды со мной в Мюнхене. Я поехала по какой-то надобности на велосипеде и попала под дождь. Решив переждать непогоду под крышей, я припарковалась у знакомого мне антикварного магазина. Он оказался закрыт. Но у входа, где обычно выставлялась букинистическая продукция, я заметила лежащую на асфальте, видимо, оброненную открытку с изображением ярких синих колокольчиков – давно привлекавших меня альпийских цветов горечавки на фоне гор (см. ил. 83, вкладка). Я подняла мокрую карточку и поставила на бортик под окном. По приезде домой я рассказала об этой находке Игорю, и он предложил мне спасти открытку, потому что дождь продолжался. Мы доехали до магазина и подняли ее, уже совершенно промокшую, как тряпочку. Мы высушили открытку, которая теперь стоит на полочке у нас дома, радует меня интенсивным синим цветом лепестков и осознанием того, что я спасла старинную открытку от неминуемой гибели под дождем и щеткой дворника. Еще одна любопытная история, еще одно спасение!
Читатель мог заметить, что радость спасения следов прошлого пронизывает эту главу, а слова «спасение», «спасти», «спасено» – ее ключевые понятия. Не знаю, имеет ли ностальгия гендерную окраску. Оглядываясь назад, я с нежностью вспоминаю не только детство и юность, наполненные дорогими людьми и милыми вещами. К прошлому – надеюсь, все же обратимому – относятся и приключения на блошином рынке. Поставив задачу взглянуть на рынок подержанных вещей и населяющих его людей под гендерным углом зрения, я не рискну делать широкие обобщения. Потому что блошиный рынок не поддается полярному разграничению на «мужское» и «женское», как, впрочем, и все остальное в человеческой жизни.
Деление товаров и стратегий поведения на «мужские» и «женские» весьма условно. Представляя собой специфическую социальную нишу, блошиный рынок подобен перманентному карнавалу. Он разрешает «переодеваться» в чужой наряд. Он позволяет заниматься делом, считающимся уделом другого пола. Мужчины торгуют здесь элементами для починки сломанных кукол и сами починяют их, торгуют парфюмом и женскими украшениями. Женщины сплошь да рядом бойко хозяйничают за прилавками, торгуют «мужскими» товарами и используют мужчин в качестве подсобных рабочих.
Пожалуй, женщин не встретишь ранним утром в пивном саду блошиного рынка в компании мужчин – профессиональных торговцев, которые затем дружной толпой отправляются за добычей на столах несведущих продавцов-любителей. Другие недопустимые для женщины поступки на рынке подержанных товаров трудно себе представить.
Однако разоблачать гендерную поляризацию, которая тем не менее присутствует и на блошином рынке, бессмысленно, поскольку она, будучи конструкцией в наших головах, создает весьма влиятельную реальность, которая воспринимается как объективная данность, действительно существующая независимо от нас, вне нас. И не учитывать ее – значит не увидеть блошиный рынок в его настоящем многообразии и сложности.