Особое место среди героев книги принадлежит Манфреду Германну Вальтеру. Первоначально Манни являлся лишь одним из знакомых торговцев с блошиного рынка. По мере работы над проектом он стал представляться все более типичным – и потому все более понятным – его представителем. И все же образ Манни и память о нем особенно дороги. Он одновременно принадлежит ко всем трем категориям наших героев. Манни – не только один из друзей, найденных на блошином рынке, но и один из «значимых других», а также потенциальный и, к сожалению, преждевременно ушедший из жизни коллега и соавтор. Знакомство с ним и его смерть послужили серьезными импульсами для написания книги.
Книга построена на рассказах о старых вещах, причем большинство из описанных в ней предметов не могут претендовать на музейный статус. Рассказанные о них истории Франклин Анкерсмит лет сорок назад по праву мог бы из перспективы многих тогдашних коллег по историческому цеху снисходительно охарактеризовать как «куски прошлого» в буквальном смысле слова, как «сырые истории» о «весьма иррелевантных исторических происшествиях». Некоторые описанные здесь предметы имеют косвенное отношение к крупным историческим событиям – войнам и революциям XIX – ХX веков, но они не были созданы большими мастерами, не принадлежали великим людям, не были участниками крупных исторических событий. Они – не более чем следы обычных людей в давно прошедшей повседневной жизни.
Несмотря на невысокий социальный статус рынка подержанных вещей и героев этой книги – людей и предметов, так или иначе связанных с ним, – вызывает удивление, что блошиный рынок до сих пор не стал самостоятельным объектом изучения историков, и прежде всего поборников публичной истории, исследователей коллективной памяти, повседневности и культурных практик. Ведь рынок бывших в употреблении вещей можно рассматривать как своеобразный барометр состояния общества. Он может, подобно барахолке для бедных XIX – первой половины ХX века, выступать инструментом пополнения или экономии скудного семейного бюджета. Толкучка может также служить «санации» домашнего интерьера от вещей устаревших, вышедших из моды. Она помогает избавиться от предметов обстановки и утвари, осложняющих переезд на новое место жительства, тормозящих продажу унаследованной недвижимости, мешающих расстаться с обременительными воспоминаниями. Современный блошиный рынок может в большей степени быть местом коммуникации, ставшей затруднительной в мегаполисах в связи с сегментацией повседневной жизни и герметичным отделением друг от друга пространств жилья, работы, потребления и транспорта. Рынок старых вещей является местом циркуляции предметов старины и удовлетворяет интересы профильных коллекционеров и «безыдейных», в терминологии Владимира Солоухина, собирателей. В последние десятилетия ХX века вторичный рынок стал местом креативных практик в области моды, превратившись из рынка для бедных в модное место для представителей среднего класса.
Следовательно, изучение блошиного рынка связано с широким комплексом тем, значимых не только для экономистов, социологов, антропологов и психологов, но и для историков. К таким темам относятся, например, потребление и бедность, коммуникация и одиночество, вкусы и мода, поколенческие разрывы, ностальгия и непрофессиональное, приватное обращение с прошлым из близкой, тактильной и эмоционально окрашенной перспективы в современном обществе в целом и в мегаполисе в особенности. Исследование рынка подержанных вещей позволяет соединить проблемы, рассматриваемые обычно порознь, и тем самым продвинуться в их решении.
Синхронный сравнительный анализ развития блошиных рынков в разных странах и их диахронное изучение в одной стране позволяют с нового ракурса увидеть известные проблемы или открыть новые сюжеты для исторического исследования. Блошиный рынок в Германии может, например, стать объектом изучения сложностей в обращении с нацистским прошлым, а состояние российского блошиного рынка – многое рассказать о деформированной в советское время материальной среде.
Изучая современный блошиный рынок, можно выйти на проблему динамики уровня жизни и развития международного трансфера предметов старины. Так, немецкие блошиные рынки в 1990-х годах выиграли от крушения социалистической системы и открытия внутренних границ Евросоюза. Тогда антиквариат различного, в том числе сомнительного, происхождения, ранее запрещенный к вывозу из стран Восточной Европы, а отчасти и от соседей с Запада (например, антикварная бронза из Франции), беспрепятственно хлынул через границу, встретившись с ростом интереса к старине среди западных немцев с крепкой покупательной способностью.
Блошиный рынок в Германии второго десятилетия XXI века также изменился под влиянием внутренних проблем и международных отношений. Понижение уровня жизни западных немцев после введения евро, насыщение коллекций или уход из жизни поколения собирателей 1970–1990-х годов, наводнение рынка антиквариата подделками с Востока, приход на рынок новых торговцев и покупателей из Азии и Африки сделали свое дело. Сегодня старожилы блошиных рынков мечтательно вспоминают о прежних временах и снисходительно называют нынешний товарный ассортимент блошиных рынков «мусором».
Однако по здравом размышлении представляется, что перемены на современном блошином рынке, пожалуй, не следует оценивать чрезмерно пессимистично, как не стоит прогнозировать его истощение и гибель в ближайшие годы, в том числе вследствие новой вирусологической реальности. Расцвет онлайн-аукционов, триумф телепередач и антикварных (интернет-)галерей, скопировавших модель блошиного рынка, свидетельствуют скорее об обратном.
Ниша историка на блошином рынке
Перечисленные выше проблемы, связанные с деятельностью блошиного рынка, в первую очередь и раньше других ученых стали привлекать экономистов и социологов. И неудивительно: необходимость рассматривать движение товаров и человеческую коммуникацию с помощью инструментария политэкономии и социологии лежит на поверхности. Даже антропологи не сразу заметили потенциал изучения традиций и культуры на материале блошиного рынка, который воспринимался в 1980-х как явление очень молодое[631].
Так есть ли «на блошином рынке» у историка самостоятельное место, на котором ему не нужно «отнимать хлеб» у представителей других наук об обществе и культуре? Может ли рынок подержанных вещей претендовать на статус самостоятельного объекта исторического исследования, а не проходного сюжета при исследовании повседневности? Суммируя рассказанное в этой книге, на оба вопроса можно с известной долей осторожности ответить утвердительно. Блошиный рынок второй половины ХХ столетия мобилизовал домодерный пафос критики капитализма в собственную идеологию, сделав его знаменем консервативной тоски и постмодерной ностальгии по «доброму старому времени». Это ностальгия по ремесленному, штучному производству вручную из качественных материалов, по торгу и коммуникации лицом к лицу[632], по спонтанному и открытому общению, по близости к «первозданной» природе. В этом смысле сама концепция современного блошиного рынка является идеологией альтернативного обращения с прошлым.
Но не только институциональная история блошиного рынка, но и коммуникация людей друг с другом и со старыми предметами дают пищу для изучения обращения с прошлым из перспективы историка. Общение на блошином рынке позволительно описать не только в категориях политэкономии и социологии, но и антропологии и истории. Ведь оно воспроизводит трехзвенный механизм функционирования традиции: «наследование от предшественников – обихаживание в настоящем – передача по наследству более молодым людям»[633]. Современный интерес и уважение к старым вещам «с атмосферой», воплощая тенденцию не к обеднению, а к благосостоянию, наделяет повседневные предметы из прошлого особым статусом. Они превращаются в украшения интерьера, сувениры, места памяти о семейном прошлом, в исторические документы и коллекционные раритеты[634]. Вещь как повод для ностальгии, и, конечно, не только по социалистической эпохе[635], становится важным источником для изучения другого, неофициального и непрофессионального обращения «обычных» людей с прошлым.
Казалось бы, блошиный рынок неизбежно должен стать одним из канонических объектов публичной истории, изучающей обращение к прошлому со стороны непрофессионалов или для аудитории непрофессионалов. Однако этого до сих пор не случилось. Блошиный рынок, как правило, не только не превратился в специальный объект Public History, но и не упоминается в программных и обзорных работах о публичной истории[636].
Причина такого невнимания в историческом цехе к барахолке коренится, видимо, не столько в ее недооценке как объекта исследования, сколько в дефиците публичного компонента на блошином рынке. Настаивание на публичности барахолки чревато искажением взгляда на него сквозь оптику публичной истории. Социологический концепт толкучки как «приватной общественности» наглядно иллюстрирует это утверждение.
Тезис о том, что на блошином рынке размывается граница между частным и общественным, между отдыхом и работой, между хобби и профессией, не подлежит сомнению. Блошиный рынок позволительно рассматривать как однодневную, случайную и непрерывно меняющуюся музейную экспозицию, позволяющую публике заглянуть в быт и даже интимную сферу прошедших эпох. Но характерный для социологического подхода перекос в сторону публичных и внеисторических компонентов этого феномена неоправданно уравнивает его с такими явлениями «приватной общественности», как работа на огороде, содержание аквариумных рыбок или посещение цирка