Мы с вами так или иначе, самостоятельно и приватно контактируя с предметами из прошлого или общаясь друг с другом через рассказы о них – в семье, в художественной литературе, в исторических сериалах, на сайтах коллекционеров или на блошиных рынках, творим не только настоящее, но и прошлое, которое зависит от переменчивого настоящего. Осознанно или спонтанно мы создаем свое собственное прошлое, автономное от капризов политики и политиков, убедительное для нас самих. Мы присваиваем его, чтобы с его помощью попробовать объяснить себе, в каком сегодняшнем дне мы оказались и что нас в него привело. Это прошлое не просто принадлежит нам, оно не только позволяет нам ориентироваться в сегодняшнем дне. Оно становится частью нас (а мы – частью его), оно помогает понять нам наших предшественников и нас самих.
А отсюда напрашивается вывод: не следует поддаваться соблазну отказаться от нашего права на интерпретацию прошлого. Не нужно тешить рвение функционеров исторической политики, готовых централизованно снять с населения ответственность за неудобные страницы истории и «сверху» определять, чем оно должно гордиться. Это – поле для свободной инициативы и добровольных усилий каждого из нас. И лучше, если такая децентрализованная работа с прошлым «снизу» будет осознанной. В конце концов, сегодня ответственность за поступки наших предков (и современников) несем мы с вами, какими бы славными или постыдными, зрелыми или безответственными они нам ни представлялись.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 1. БЛОШИНЫЙ РЫНОК, ДЕТСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ, БЛАГОДАРНЫЙ ТРУД (Н. Нарская)
…дети-наблюдатели присваивают роль активного – познающего и действующего – субъекта, а взрослым оставляют роль познаваемого объекта, на который можно при желании воздействовать.
В моем детстве были забавные ситуации. Родители, отправляя меня в летний пионерский лагерь, выдавали карманные деньги. И вот в деревенском магазине на целых 2 рубля я покупала сразу сорок сахарных петушков на палочке и складывала их в тумбочку. Навещая меня, мама с папой всегда оставляли деньги и интересовались, как я их трачу. И я перечисляла блокнотики, карандаши и ручки, яблочное пюре, печенье. Родители особенно веселились, когда я с гордостью объявляла, что купила сорок петушков. На закономерный вопрос о назначении такого количества сосательных конфет я отвечала, что конфеты у меня всегда под рукой, чтобы угощать девочек. Это был огромный мешок богатств, которым можно было свободно распоряжаться и радовать окружающих. Это было счастье!
В детстве накормить меня было задачей не из легких. В отношении еды я не капризничала, а просто спокойно, но твердо отказывалась от нее, обосновывая тем, что «это – не детская еда». Поэтому мое питание в детстве было семейной темой номер один. Когда мама уезжала в командировку, папа справлялся с этой задачей на «отлично». Мы ели вкусные консервы, колбасу, какие-то булки и пирожные. Можно было грызть пряники и печенье. Все это засчитывалось за обед или ужин.
Но главное – папа покупал мне торт! Торт был только мой, и папа разрешал его есть так, как мне хочется. То есть не разрезая. Это был момент переполняющего ликования. Начинала я с самого красивого центра композиции, поедая цветы, зайчиков и белочек. Далее объедалось все, что казалось привлекательным. Через несколько дней в холодильнике оставались тонкие засохшие коржи почти без остатков крема, которые нужно было не забыть выкинуть к маминому приезду. Папа, лучший на свете папа и друг, был еще и настоящим волшебником, претворявшим в жизнь детские мечты. Проблема питания в мамино отсутствие была блестяще решена: ребенок не просто ел, а находился наверху блаженства и чувствовал себя счастливым участником сказочного заговора.
Я с восхищением и улыбкой до сих пор вспоминаю такие выпадения за границы правил. Именно этот опыт свободы и детского счастья вспоминается мне, когда хочется рассказывать о блошином рынке. Прежде всего, об изобилии на нем всякой всячины – красивой и уникальной, нужной или непонятной и непрактичной. Причем все эти груды сказочных вещей доступны. Они не лежат под стеклом музейных витрин и не стоят на расстоянии, защищенные оградительным бархатным шнуром с табличкой «Руками не трогать». Их можно взять в руки, оглядеть со всех сторон, погладить, пощупать и даже понюхать. Вещи на блошином рынке доступны не только для осмотра. Их можно приобрести!
Игорь охотно поддерживал мой порыв, мое ощущение сказочного, счастливого приключения сродни возврату в детство. Он с пониманием и радостью воспринимал мое желание почувствовать себя барышней, перенесшейся на пару столетий назад. Азартный поиск странных и интересных предметов не сопровождали досада, разочарование или обида, поскольку он не наталкивался на непонимание со стороны партнера. Мы ни разу не одернули друг друга, не усомнились в правомерности интереса к той или иной вещи, не отказались обсудить ее приобретение. Безапелляционное неудовольствие разрушило бы чудо поиска сокровищ и чувство полета. Категорический отказ надолго засел бы занозой несправедливой обиды и невосполнимой потери. Напротив, радость от находки переходила в восторг. Всегда открытая возможность за незначительные деньги стать обладательницей редкой, если не уникальной вещицы превращала в моих глазах Игоря в доброго мага и чародея. С улыбкой на лице он расспрашивал продавца о происхождении и истории предмета, терпеливо выслушивал всякие небылицы, короткими фразами, понятными только нам двоим, тихо комментировал и оценивал надежность информации, помогал мне торговаться.
В свою очередь, я всегда с большим уважением относилась к действиям, интересам и выбору Игоря на блошином рынке. С шести утра до трех часов дня мы путешествовали по сказочному миру кладов. Мы выматывались, но старались внимательно прочесывать рынок ряд за рядом, прилавок за прилавком, не пропуская мелочей и откликаясь на возникающие у каждого из нас интерес и любопытство. Мое главное чувство на блошином рынке – это радость взаимопонимания и большого доверия друг другу. Наверное, это и есть чувство свободы.
Полагаю, что не только эмоциональный фон и мотивы поведения на европейской толкучке в моем случае были связаны с детскими реминисценциями. Само вживание в блошиный рынок, его восприятие, его постепенное узнавание и понимание в значительной степени проходило с опорой на детский опыт, на детское видение мира.
Как я уже писала, по стечению обстоятельств я осваивала мир блошиного рынка, как ребенок покоряет взрослую вселенную. Не имея должных знаний в области языка и культуры, в которую его забрасывает жизнь, дитя включает компенсаторные механизмы овладения им. Так было и в моем поведении на блошином рынке. Мне кажутся нелепыми действия соотечественников, которые начинают нервничать, повышать голос и чувствовать себя оскорбленными в лучших чувствах, когда за границей их не понимают по причине их незнания языка. Сквозь обилие незнакомых «взрослых» слов я продиралась с помощью внимания к интонациям, мимике, языку тела окружающих. Я набиралась терпения, внимательно слушала и смотрела.
В мою собственную коммуникативную активность на блошином рынке тоже включался, скорее всего, детский опыт. Я общалась с людьми, как говорят немцы, «руками и ногами». Дефицит слов восполнялся выражением глаз и лица, жестикуляцией, улыбкой и смехом, которым разряжалась неловкость в сбое общения. А ведь именно оно для многих на блошином рынке является вожделенной целью.
Терпение и желание быть понятым чаще всего окупалось сторицей. Продавцы начинали улыбаться и по-доброму смеяться, расспрашивать, идти навстречу в торге. Видя первые успехи моих контактов на толкучке, Игорь стал выдавать мне деньги на самостоятельные покупки. Если в первые посещения блошиных рынков мы, не уверенные в себе новички, обследовали его вместе, крепко держась за руки, то теперь мы могли на какое-то время расстаться и пролагать самостоятельные маршруты. В общении на блошином рынке я, как нигде, осознала то, о чем не раз слышала от Игоря: чтобы начать говорить на иностранном языке, нужно перестать стесняться.
И вот еще в чем тоже было нечто детское. Дети используют свою привилегию неполноценности во взрослом обществе. Им прощается многое, что считается неуместным в среде совершеннолетних граждан. Ковырять в носу, валяться на земле в чистой одежде, лазать по деревьям и заборам, бегать и прыгать так, что платье задирается, вроде бы и нехорошо, но детям все же простительно. Эта ниша дозволенности сыграла важную роль в преодолении мной брезгливости на блошином рынке.
Я с детства очень брезгливый человек. Я ценю свое личное пространство. Я тяжело переношу общественный транспорт и прочие скопления людей. Шумная школьная перемена с несущимися по коридорам школьниками, которые вот-вот собьют тебя с ног, была для меня кошмаром. Мне нужно преодолеть себя, чтобы прикоснуться к чужому человеку или чужой вещи. Поэтому представить себя на блошином рынке, да еще и в качестве покупателя, всего несколько лет назад я бы не смогла.
Постепенно, шаг за шагом преодолевать брезгливость помогало несколько обстоятельств. Прежде всего, на блошином рынке обнаружились предметы, в отношении которых любопытство пересиливало все другие чувства. По мере того как круг интересных, красивых, загадочных вещей расширялся, а их притягательная сила росла, брезгливость убывала. Хотя полностью от нее на блошином рынке избавиться не удалось – да такая задача и не ставилась. Я рада, что многие предметы до сих пор вызывают у нас обоих чувство отторжения, и мы обычно ускоряем шаг, проходя мимо коробок «ликвидаторов выморочных хозяйств» и прилавков торговцев нацистской символикой.
Важно, далее, что на блошином рынке я попала в ситуацию пассажира поезда. Меня здесь никто не знал, я была здесь столь же анонимна, как и все окружающие. Я оставила за пределами этого нового, странного пространства свой ст