Не меньшую радость доставляли встречи и общение с интересными людьми, знакомство с историями людей и вещей, которые те и другие рассказывали нам о себе и друг о друге. И конечно, блошиный рынок дарил нам обоим чувство счастья от осознания взаимопонимания, взаимного уважения и обоюдной поддержки в желании превратить блошиный рынок в повод вернуться в прошлое, вступить в диалог с ушедшими или постаревшими близкими и снова явственно ощутить себя детьми. Детьми, которыми, кажется, мы никогда и не переставали быть.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 2. ПРОЩАНИЕ С МАННИ И БЛОШИНЫМ РЫНКОМ (И. Нарский)
Ностальгия в сочетании с рефлексией помогает расширить горизонт ожидаемого, вспомнить о другом времени, о потенциях, не реализованных в настоящем, и попробовать подойти к истории нетелеологично.
В ночь с 19 на 20 августа 2019 года, почти через полтора года после смерти Манни, он мне приснился, чего до того дня не припомню. Мне привиделось, что мы вместе путешествуем поездом и я отдаю ему на хранение старинное кольцо, которое наяву приобрел у него за несколько дней до его смерти в марте 2018 года. По моей просьбе Манни возвращает мне кольцо, но затем оно вновь оказывается у моего спутника. На этот раз он не желает отдавать его мне, ссылаясь на денежные проблемы. Мы стоим на каком-то железнодорожном полустанке на берегу реки. Я настаиваю на возвращении кольца, говорю, что сам остался с 20 евро до конца месяца. Криво ухмыльнувшись, Манни достает из кармана десятиевровую купюру:
– Больше дать не могу, разве что тебе на водочку.
Оскорбленный в лучших чувствах, я гордо разворачиваюсь и ухожу. Из окна вагона я вижу, что Манни садится в поезд, который пойдет в противоположном направлении, причем по другому берегу реки, к которому Манни доставляет лодка без весел. Занавес.
Мы с Наташей обсудили этот странный сон, в котором переплелись советский опыт долгих дорожных передвижений, античный миф о царстве теней, доверие к спутнику и возмущение по поводу манипуляции национальными предрассудками. И пришли к очевидному выводу, что, похоже, проработка мной неожиданной травмы по поводу внезапной смерти доброго знакомого с блошиного рынка вступила в решающую стадию освобождения.
Этому разговору предшествовали многие другие, в которых мы обсуждали наш опыт посещения блошиных рынков и строили планы по реализации исследовательского проекта. И впереди были еще месяцы оживленных дебатов вокруг будущих или уже написанных текстов. В общем, работа по овладению материалом и собственными эмоциями – и, таким образом, по расставанию с Манни и по примирению с негаданной потерей и, шире, с мыслью о таящейся за каждым поворотом старухе с косой – была долгой и непростой.
Выше отмечалось, что друзья и коллеги Манни по блошиному рынку ворчали на Ники, которая особенно болезненно переживала смерть друга, за то, что та никак не хочет отпустить всю эту историю. Но и она за месяц до моего сна, в тот день, когда мы с Наташей по пути в Италию заглянули на мюнхенский блошиный рынок, заговорила о том, что в истории смерти ее друзей Манни и Дино можно поставить точку.
В тот день она удивительно дешево продала коралловое колье. В ответ на мой недоуменный взгляд по поводу назначенной ею цены она объяснила, что это украшение Манни когда-то продал Дино, распродажу товаров которого после его смерти родственники поручили Ники. Теперь она без сожаления расстается с этим колье как с местом памяти об обоих друзьях. Сама она, не будучи религиозной, была убеждена, что теперь оба наконец успокоились. Недавно, в годовщину смерти Дино, он явился ей во сне и заверил, что пришел туда, куда давно стремился.
От этого разговора на непосвященного слушателя наверняка повеяло бы мистикой, но я был посвящен, и мистика вокруг смерти Манни накрыла меня еще до того, как он умер, воплотившись в историю часов – равнодушного свидетеля и символ быстротечности и тщеты сущего.
24 февраля 2018 года, за десять дней до смерти Манни, я остановился на мюнхенском блошином рынке у прилавка странной пары: женщины в возрасте и довольно запущенного мужчины значительно моложе ее. Оба были неряшливо одеты и производили не очень приятное впечатление. Было видно, что верховодит здесь торговка, а мужчина на подхвате выполняет ее поручения.
На прилавке среди малоинтересных для меня старых предметов, в основном барочной оловянной посуды, лежали удивительные настенные часы: резьба на ореховом корпусе, черненая гравировка на латунных, со следами серебрения, циферблате и маятнике, изящные стрелки, ключ для завода – все недвусмысленно указывало на принадлежность предмета к югендстилю рубежа XIX – ХX веков (см. ил. 96, вкладка). И цена была невысока. Правда, этой суммы у меня в кармане не было. Люди подходили, приценивались, намеревались купить к концу торгового дня, уверяли друг друга, что часы долго на прилавке не задержатся.
Путь до ближайшего банкомата за искомой суммой недалек – было бы желание. Но к тому времени у меня за плечами был болезненный опыт вывоза из Германии самолетом крупных предметов, и я давно зарекся от купли крупногабаритных вещей. Это был главный аргумент против покупки. Опыта приобретения настенных часов у меня не было вовсе, и мысль о том, что часы могут быть неисправны, как-то даже не приходила мне в голову. Чтобы избежать искушения, я вскоре покинул блошиный рынок с пустыми руками. Единственным «приобретением» оказалась удачная примерка кольца у Манни, которое неделей позже я, посовещавшись с Наташей, решил купить. И все же, уходя с рынка, я ощущал странное угнетенное состояние, которое всегда безошибочно извещает меня, что я допускаю какую-то промашку.
Всю неделю до следующих выходных я промаялся, мечтая об упущенных часах. Шансы купить их неделей позже были минимальны. Несимпатичная пара никогда до того дня не торговала на этом рынке, и надежда, что она появится там вновь, была почти несбыточна. А если парочка и появится, то, скорее всего, без часов: ажиотаж вокруг них был таков, что сомневаться в том, что их уже купили, не приходилось.
В следующую пятницу пары с часами на рынке не было. Именно тогда и состоялась покупка кольца, описанная в начале книги. Кольца, ставшего наяву местом памяти о Манни, а во сне – поводом для нашего расставания. В субботу чуть свет я уже вновь был на блошином рынке.
Пара, к моему тихому ликованию, была на месте. В предрассветных сумерках прилавок окружала плотная толпа профессиональных покупателей-торговцев. Женщина была занята следовавшими друг за другом сделками. От мужчины, боясь обнаружить звенящую радость, я узнал, что часы не проданы, но лежат где-то среди других товаров в машине, стоявшей позади прилавка. Я тут же заявил, что интересуюсь часами, и попросил передать это хозяйке. Она, в свою очередь, попросила набраться терпения: мол, не до часов сейчас.
Время шло, светало. Покупатели продолжали осаждать прилавок со всех сторон. Один из них, известный мне молодой торговец, одетый как бродяга – весьма странный тип с невероятным диалектом и дефектом речи, – прилип лицом к дверному стеклу машины и вдруг спросил:
– Почем часы?
К моему счастью, продавщица его не услышала. А я тем временем тоже протиснулся к машине. Посередине заднего сиденья, поверх других вещей, лежал предмет моих тягучих мечтаний. Поэтому, когда заинтересовавшийся часами тип повторил свой вопрос, я крикнул:
– Проданы уже!
Тип поинтересовался кому и не очень поверил, что я их состоявшийся покупатель. Но продавщица подтвердила мой ответ и распорядилась, чтобы ее подручный совершил со мной сделку. Конечно, в этой ситуации о торге не могло быть и речи, и я сполна заплатил всю цену, которую при других обстоятельствах без труда понизил бы процентов на двадцать.
Со специально приобретенной под часы большой клетчатой сумкой, какими пользовались в 1990-х годах российские «челноки», я зашел попрощаться с Манни. Тот заглянул в сумку, похвалил покупку, успокоил меня по поводу весьма умеренной цены и попрощался до следующей недели. Мы обменялись крепким рукопожатием.
Больше мы не виделись.
Придя домой и водрузив часы на стену, я наконец-то мог полюбоваться добытым сокровищем. Часы были в прекрасном состоянии. Несмотря на внушительные размеры механизма, тикали они еле слышно, тише советского будильника, при этом обладали мощным мелодичным боем благодаря венскому гонгу. Часы создал один из лучших немецких производителей – фирма Kienzle, которая была основана в 1822 году и действует поныне, но под этим названием существовала только между 1897 и 1928 годами. На рубеж веков, когда, согласно заводскому номеру, было произведено мое приобретение, фабрика в Шварцвальде – в знаменитом центре часовых мастеров Германии – переживала бум и международное признание, открыв филиалы в Богемии, Милане, Париже и Лондоне[646].
Сделав серию снимков часов и часового механизма с разных ракурсов, я поделился радостью по поводу приобретения с теми, кто был посвящен и ждал итогов моей «охоты» на блошином рынке. А с Борей, когда-то «спасавшим» меня при выезде из Мюнхена, мы обменялись короткими шутливыми посланиями:
– Боря, смотри, что я нынче приобрел. Срочно вылетай, один не довезу.
– Нет, и смотреть не хочу. Открывай там свой долбаный музей часов, Изя.
Однако назавтра Боря все же заглянул в фотографии и отдал должное покупке:
– Но вещь выглядит отменно.
Боясь перекрутить пружину, в первый день я чуть-чуть подвел механизм, буквально на один оборот, а двумя днями позже, убедившись, что часы идут исправно, завел их на полный завод и хода, и боя. Поскольку механизм был установлен в деревянный корпус на полозьях, можно было, приоткрыв застекленную дверцу, выдвинуть его так, чтобы латунный молоточек боя с приклеенным войлоком не бил по гонгу и не тревожил сон. Поэтому на ночь я часы не останавливал.