— Так мы немного сократим себе путь, — пояснил Селдом.
Он шагал быстро, чуть впереди меня — проход был настолько узким, что мы не могли идти рядом.
— Надеюсь, вы спокойно относитесь к больницам, — небрежно бросил он. — Радклифф порой производит тягостное впечатление. Там семь этажей. Вероятно, вы слышали имя итальянского писателя Дино Буццати? Так вот, у него есть рассказ, который именно так и называется: «Семь этажей». Там описывается то, что случилось с Буццати здесь, в Оксфорде, когда он приехал к нам, чтобы прочесть лекцию. Об этом, кстати, он рассказывает и в своем путевом дневнике. В тот день стояла страшная жара, и писатель на краткий миг потрял сознание — вскоре после окончания публичного выступления, едва он покинул аудиторию. Организаторы, проявив, возможно, излишнюю осторожность, настояли на том, чтобы знаменитого гостя осмотрели в больнице Радклиффа. Буццати был доставлен на седьмой этаж — тот, что предназначен для самых легких случаев, а также для общих обследований. Там ему сделали первые анализы, потом осмотрели. И сказали: все в порядке, но, чтобы не осталось ни малейших сомнений и для полного спокойствия, надо пройти более глубокое обследование. И писателя отправили на шестой этаж. Представители университета тем временем остались на седьмом и ждали, пока пациента отпустят. Буццати посадили в кресло-каталку, что показалось ему явной перестраховкой, но он отнес эту меру на счет британской основательности и добросовестности. На шестом этаже он увидал такую картину: в коридорах перед дверями кабинетов на скамейках сидели люди в бинтах, некоторые с обожженными лицами; там же стояли каталки, на которых лежали несчастные — слепые, калеки без рук и без ног. И его самого тоже положили на каталку и повезли делать рентген. Когда он захотел встать, врач-рентгенолог объявил, что обнаружилась небольшая аномалия, скорее всего ничего серьезного, но лучше, конечно, пока соблюдать постельный режим — до получения результатов всех остальных обследований. Иначе говоря, вставать ему ну просто категорически не рекомендуется — только горизонтальное положение. А еще писателю сказали, что должны понаблюдать за ним в течение нескольких часов и для этого придется спуститься на пятый этаж — там он полежит в отдельной палате. На пятом этаже в коридорах уже никого не было, но некоторые двери остались приоткрытыми. И Буццати успел заглянуть в одну из них. И увидел банки с раствором, недвижные тела, руки, к которым тянутся какие-то трубки. Его на пару часов поместили одного в небольшой бокс, прямо на каталке. Естественно, он не на шутку встревожился. Наконец явилась медсестра, она несла на подносике ножницы. Ее прислал врач с четвертого этажа, доктор X, который должен был поставить окончательный диагноз. Врач велел выстричь пациенту волосы на макушке — маленькую тонзуру — для очередного обследования. Наблюдая, как падают на подносик пряди волос, Буццати спросил, поднимется ли доктор сюда, на пятый этаж. Медсестра улыбнулась, словно услышала такое, что может прийти в голову только иностранцу, и объяснила: каждый врач предпочитает работать на своем этаже. Поэтому она сейчас же спустит каталку с пациентом по пандусу и на какое-то время оставит у окошка. Здание больницы имеет форму буквы П, поэтому Буццати, глянув в окно четвертого этажа, увидел, что на первом все занавески наглухо задернуты. Он описывает это в рассказе. Да, только на нескольких окнах занавески оказались раздвинуты, все остальные наглухо задернуты. И он спросил у медсестры, кто же находится там, на первом этаже. Она ответила: там, внизу, работа есть только для священника. По словам Буццати, в те ужасные часы, пока он ждал врача, его преследовала мысль, похожая скорее на математическую задачу. Он понимал, что четвертый этаж расположен ровно посредине — считай хоть сверху, хоть снизу. И суеверный ужас нашептывал ему: если он спустится хотя бы еще на один этаж — все пропало. Он то и дело слышал какие-то звуки, с перерывами доносившиеся с третьего этажа, словно они карабкались по шахте лифта. Ему чудилось, что это отчаянные крики человека, который обезумел от боли, которого душат рыдания. И Буццати решил ни за что на свете не соглашаться, если ему — под тем или иным предлогом — предложат спуститься на третий этаж. Но тут появился врач. И не доктор X, а доктор Y, тот, кто руководил всеми процедурами. Он немного говорил по-итальянски и, как выяснилось, читал книги Буццати. Он бросил взгляд на результаты анализов, рентгеновские снимки и выказал удивление: зачем это его молодой коллега потребовал выстричь пациенту тонзуру; наверное, сказал он, собирался на всякий случай сделать пункцию, хотя абсолютно никакой нужды в том нет. У вас все отлично. Все в полном порядке. Потом врач извинился и спросил, не слишком ли ему мешали крики, доносившиеся с третьего этажа. Там лежит мужчина, попавший в страшную автомобильную катастрофу. Из всех, кто находился в машине, выжил он один. Вообще, третий этаж иногда бывает довольно шумным, и многие медсестры затыкают уши ватой. Но можно надеяться, что скоро несчастного переправят на второй этаж и здесь снова воцарятся тишина и покой.
Тут Селдом кивнул в сторону громады из темного кирпича, всплывшей перед нами. И добавил, стараясь завершить свой рассказ в том же небрежно-спокойном тоне, в каком он его и начал:
— Запись в дневнике Буццати сделана 27 июня 1967 года, через два дня после аварии, в которой погибла моя жена, погибли Джон и Сара. А человеком, который умирал на третьем этаже, был я.
Глава 9
Не обменявшись больше ни словом, мы поднялись по каменным ступеням к больничным дверям. Потом вошли и пересекли большой вестибюль. Селдом, шагая по коридорам, здоровался почти со всеми врачами и сестрами, которые встречались нам на пути.
— Я провел здесь почти два года, целых два года, — проговорил он. — А потом еще год ходил сюда раз в неделю. До сих пор иногда просыпаюсь среди ночи, и мне кажется, что я лежу в одной из этих палат. — Затем он показал мне закуток, где начинались стертые ступени винтовой лестницы, и пояснил: — Нам надо подняться на второй этаж, так мы попадем туда быстрее.
На втором этаже я увидел длинный и ярко освещенный коридор, где царила глубокая тишина, как в опустевшем храме. Наши шаги будили недоброе эхо. Создавалось впечатление, что полы только что натерли, и они сверкали так, будто по ним очень редко кто ходит.
— Медсестры называют это место «аквариумом» или «вегетарианским» отделением, — сказал Селдом, открывая дверь в одну из палат.
Там было два ряда кроватей, стоявших очень близко одна к другой, как в полевом госпитале. На каждой кровати лежал человек, но видны были только головы, и к ним тянулись трубки аппаратов искусственного дыхания, которые, работая, производили ровный гул — вернее, оттуда доносилось какое-то утробное бульканье, и оно на самом деле наводило на мысль о подводном мире. Пока мы шли по проходу между рядами кроватей, я заметил, что сбоку у каждого тела свисает мешочек, куда собираются экскременты. Существование этих тел, подумалось мне, сведено до самых элементарных выходных отверстий. Селдом перехватил мой взгляд.
— Однажды ночью я проснулся, — сказал он совсем тихо, — и услышал разговор двух медсестер, которые дежурили в нашей палате и болтали про «грязных». Это те, кто наполняет мешочек дважды в сутки, то есть задает персоналу дополнительную работу — ведь у таких пациентов мешочки приходится менять еще и после обеда. Так вот, «грязные», независимо от истинного их состояния, не задерживаются в этой палате. Короче, тем или иным способом, но дело решается… Надеюсь, вы меня понимаете: больному вдруг становится хуже, его переводят в другое место… Добро пожаловать в страну Флоренс Найтингейл![15] Медсестрам нечего бояться, они могут действовать совершенно безнаказанно, ведь родственники таких пациентов редко сюда заглядывают, вернее, сперва они пару раз наведываются, а потом исчезают навсегда. Эта палата — своего рода склад, многие лежат здесь уже по многу лет — вот так, подключенные к аппаратам. Поэтому я и стараюсь захаживать к Фрэнку каждый день, ведь он, к несчастью, какое-то время назад перешел в разряд «грязных», и мне не хотелось бы, чтобы с ним случилось что-нибудь неожиданное.
Мы остановились у одной из кроватей. Там лежал человек — или то, что осталось от человека. Прежде всего я увидел череп с жидкими седыми волосами, падающими на уши. Меня поразила жутко надутая вена над бровью. Тело было скрыто простыней, но кровать казалась слишком большой для него; я даже подумал, что, наверное, у этого больного нет обеих ног. Тонкая белая ткань еле заметно поднималась и опускалась у Фрэнка на груди, ноздри чуть подрагивали, и стеклянная маска слегка затуманилась. Одна рука высовывалась наружу, и к ней тянулась какая-то медная цепочка, которую я сперва принял за прибор для измерения пульса. На самом деле это хитрое приспособление помогало руке твердо лежать на стопке бумаги. Кто-то весьма изобретательный сумел привязать короткий карандашик так, что он держался между большим и указательным пальцами. При этом рука выглядела совершенно безжизненной, неподвижной, а из-за длинных ногтей пальцы казались длиннее обычных.
— Возможно, вы слышали об этом человеке, — произнес Селдом. — Это Фрэнк Калмэн, последователь Витгенштейна в том, что касается исследования всякого рода правил и языковых игр.
Я вежливо ответил, что, само собой разумеется, где-то это имя слышал, но в какой связи — помню очень смутно.
— Фрэнк не был профессиональным логиком, — сказал Селдом, — на самом деле он никогда не принадлежал к числу математиков, которые печатают свои работы или участвуют в конференциях… Сразу после защиты диссертации он согласился на место в большой фирме, занимавшейся подбором персонала. Его работа заключалась в подготовке и проверке тестов для тех, кто претендовал на должности в самых разных сферах. Если говорить точнее, он занимался тестами, призванными определить интеллектуальный уровень кандидатов. Еще через несколько лет Фрэнку поручили оценивать еще и уровни выпускников колледжей средней ступени. Иными словами, всю свою жизнь он посвятил составлению логических серий элементарного типа, наподобие той, что я вам недавно показывал: имеется цепочка из трех символов, и надо добавить четвертый. Возможен и вариант с цифрами: даны, допустим, 2, 4, 8 — и надо решить, какой будет следующая цифра. Фрэнк был человеком методичным и одновременно одержимым. Ему нравилось проверять горы экзаменационных тестов — скрупулезно, один за другим. И он начал замечать кое-что очень и очень любопытное. Например, некто отлично сдает экзамены, и это дает основание написать в заключении — Фрэнк именно так и поступал, — что интеллектуальный уровень кандидата вполне отвечает самым высоким требованиям. Другие работы — их было подавляющее большинство, и Фрэнк называл их «обычным потоком» — содержали минимальное количество ошибок, но вполне ожидаемых и предсказуемых. Существовала еще и третья группа, неизменно самая малочисленная, и она-то больше всего интересовала Фрэнка. Результаты — почти блестящие, все ответы — верные, за исключением одного-единственного; и вот в чем фокус: в отличие от обычных ответов, в этом единственном случае ошибка на первый взгляд казалась абсолютно нелепой, иначе говоря, продолжение серии выбиралось вроде бы совершенно вслепую, случайно и не соответствовало никаким прогнозам. Фрэнку из чистого любопытства пришла в голову мысль попросить ка