Екатерина ГодверНезамкнутый контур
— Здесь у нас мониторинговый зал брейк-сейверов — Голос генерального директора Стейнберга прогрохотал из-за дверей. — Хотите взглянуть, пан профессор?
— С удовольствием, дорогой господин Стейнберг, — с легким акцентом отозвался профессор Режнак. — С превеликим удовольствием.
Алекс едва сдержал язвительный комментарий: Марк, старший оператор, скривился так, будто у него заныли все зубы разом — хотя надежды, что профессор не зайдет, с самого начала не было никакой. Алекс скорее бы поставил на то, что Дунай потечет вспять, или с Земли к Плеядам пустят пассажирский рейс: если что и осталось неизменным с той поры, как понятие нейровизуализации окончательно и бесповоротно изменило свое значение — так это любопытство тех, кто посвящал ей жизнь.
— Вот так… Тут у нас двойная защита, наша разработка… — Стейнберг нарочито шумно и долго возился с кодовым замком, давая сотрудникам время подготовиться к встрече.
Зал привели в приличный вид загодя: задвинули пустые кресла под столы, протерли все восемь пар мониторов, повесили щиток с эмблемой «Dreams Hollywood» куда положено, а Доброго Джека убрали куда подальше, то есть — в шкаф. В венском филиале порядки у брейк-сейверов, на зависть сотрудникам остальных отделов, издавна установились вольные, так что повозиться с уборкой пришлось изрядно. Стейнберг — да бог бы с ним, со Стейнбергом! — но Марк, и вместе с ним все, кто свернул в «Дримс» с научной тропы, до икоты боялись ударить в грязь лицом перед заезжим светилом. Однако главную — и единственную настоящую — проблему решить не удалось, потому теперь всем только и оставалось, что нервно поправлять галстуки. Клиент в системе «висел» всего один, но уже больше суток. Внешний монитор выводил изображение из камеры дрим-установки, экзит-монитор — визуализировал текущее сновидение. Пока спящее тело восемнадцатилетнего Якоба Лехмана лежало в камере, сознание его сомнамбулой бродило из угла в угол в зеркальной комнате. Темные, коричневатого оттенка, зеркала, запотевшие и кривые, искажали лицо Лехмана самыми немыслимыми способами, а потолок отражал бессчетное множество незамкнутых окружностей на деревянном полу. Окружности исчезали и появлялись, преумножились, стекая с потолка на пол по стенам, затем пропадали — и появлялись вновь, вновь текли вниз… От вида экзит-монитора уже у всей группы брейк-сейверов рябило в глазах и трещала голова — но никаких подвижек в том, чтобы высвободить клиента, не было: все шло к тому, что придется вскрывать запись основного сеанса.
Пискнул пропускной терминал. Двери разъехались в стороны.
— Прошу простить за вторжение, господа и дамы. — Профессор Режнак вкатился в зал, окинул его цепким взглядом и с любопытством уставился на экзит-монитор. Директор Нил Стейнберг — огромный, чернобородый, с раскрасневшимся лицом — вошел следом.
Счетчик в углу экрана показывал продолжительность сеанса: двадцать пять часов ровно.
Профессор Анджей Режнак, легенда прикладной нейроинженерии и нейровизуализации, слыл личностью до крайности эксцентричной. Алекс пришел в «Дримс» с режиссерского факультета киноакадемии, но научными новостями, в меру сил, старался интересоваться: имя профессора постоянно было на слуху. На видеолекциях Режнак, неподвижно сидящий в инвалидной коляске, вызывал невольную ассоциацию с мумией в музейной витрине — настолько он казался дряхлым и хрупким. Однако сейчас, на расстоянии вытянутой руки, в нем чувствовалась какая-то чудная, молодцеватая живость. Было что-то ястребиное во всем его облике — в острых чертах лица и цепком взгляде, в быстрой, но разборчивой речи, в резких движениях ссохшихся от старости рук, когда он с удивительной ловкостью управлялся с моторной коляской. Рядом миниатюрный Режнак и огромный директор смотрелись странно. Как сдувшийся воздушный шарик и подъемный сферостат — и, что самое чудное, сдувшимся шариком в данном случае казался Стейнберг. Когда-то, давным-давно, он служил в полиции, но на поверку был человеком добродушным и тактичным — для директора. Странные типы вроде Режнака ставили его в тупик.
— Вижу, работа идет. — Режнак подкатился ближе к монитору. — Надеюсь, не помешал?
— Нет-нет, что вы. Тут у нас… время — идет, а работа на месте топчется. Сложный случай, — вздохнул Стейнберг с неподдельным сожалением. Не иначе, как надеялся, что за два часа с его последнего визита все благополучно разрешилось.
— Будет ли уместно с моей стороны узнать подробности у ваших сотрудников?
— Разумеется. Старший оператор Марк Ферман!
Марк вскочил.
— Доложи нашему гостю об…
— Только вы присядьте сначала, доктор Марк, присядьте, — перебил Режнак. — В ногах правды нет. Я вот сижу днями напролет — и ничего… — Он похлопал ладонью по подлокотнику инвалидного кресла.
Марк растерянно моргнул. Помялся секунду и, покраснев, как рак, сел. Стейнберг снова шумно — так, что слышно было, пожалуй, даже в аппаратной — вздохнул: эксцентричный старик своими шуточками уже вымотал из него всю душу.
— Так-то лучше. — Режнак кивнул, пряча в седых усах улыбку. Смущение окружающих его немало позабавило. — Рассказывайте, доктор Марк: я весь внимание.
По замыслу давно почившего художника, эмблема «Дримса» — синяя загогулина на белом фоне — символизировала волну. «На гребне наслаждения!» — гласила в прошлом подпись, но в начале двадцать второго века лозунг сменился. Dreams Hollywood: «Достичь невозможного!»
Условия нового времени требовали.
Так было на целый предлог короче и на порядок приметней: наслаждение клиентам сулили все, вплоть до производителей туалетной бумаги — не говоря уже о конкурентах-продавцах «счастливого сна», плодившихся тогда, как поганки после дождя: «Sweet Sleep», «Desire», «SG»…
На рекламных видеороликах «Дримса» поджарые мужчины и женщины расхаживали среди роскошных интерьеров, покоряли горные хребты, потягивали коктейли, развалившись на диване с видом на Ниагарский водопад — и все это они проделывали, улыбаясь с той зубодробительной жизнерадостностью, какая свойственна только чеширским котам и актерам-рекламщикам. Сколько Алекс себя помнил, ролики «Дримса» всегда нагоняли на него зевоту. Иное дело — обозначенная в вакансии брейк-сейвера зарплата. Слухи в народе и в индустрии контактного кино о «счастливом сне» ходили самые безумные, потому объективную историю «Dreams Hollywood» пришлось спешно выискивать в Сети в ночь перед собеседованием, чтобы не проколоться на какой-нибудь глупости.
На заре отрасли все происходило проще некуда. Клиент приходил в офис, подписывал договор, оплачивал порцию сыворотки и отправлялся спать. Спать — и видеть осознанные, управляемые сны о чем заблагорассудится: совершенно необязательно о чем-то столь же невинном и законном, как чаепитие близ Ниагары, постольку поскольку фантазировать — занятие неподсудное; больше того — непредосудительное. Но — только до той поры, пока содержание фантазий никому неизвестно…
Строго говоря, такой медикаментозный сон мог называться сном только условно, однако сперва продавцов развлечений эти тонкости мало заботили: технологию пустили в тираж и только и знали, что подсчитывали барыши. Пока, спустя полгода после открытия первых дрим-центров, по мировой прессе не разошелся «факт», что, в среднем, один из пятидесяти сновидцев не просыпается. «Зависает» — по циничному выражению тех, кто позаботился внести в договора пункт о приятии клиентом на себя всех возможных последствий, но не позаботился об этих последствиях предупредить.
Специалисты быстро выступили с опровержением: не из пятидесяти, а из пятисот пятидесяти, и даже из них девяносто пять процентов благополучно пробуждаются на второй-третий час после окончания действия сыворотки — однако среди потенциальных клиентов далеко не все оказались сильны в цифрах. Прибыли начали неукоснительно падать.
По счастливому совпадению — обусловленному, по мнению некоторых зануд, логикой развития научного знания — почти одновременно с синтезом «сыворотки сознания» появились первые значительные успехи, с одной стороны — в области мозгового контакта, с другой — в области визуализации сновидений. Выяснить в деталях, что происходит с «зависшими», оказалось вопросом времени и денег, которых в отрасли все еще вертелось навалом. Проблему это отчасти решило, отчасти — представило в новом свете. Стоп-образ, то есть, «крючок», на котором подвисали неудачливые сновидцы, оказался одновременно и прост, и сложен. В момент окончания действия сыворотки в мозгу у них проскакивала какая-нибудь безделица — навязчивая дурацкая мыслишка, фраза, образ — и захватывала их сознание целиком. Чтобы высвободить «зависшего», достаточно было вновь ввести его в состояние эйфории или, напротив, причинить крайний дискомфорт; использование с этой целью контакта мозг-в-мозг — то есть, иными словами, проведение позитивных и негативных дрим-внушений — значительно упрощало задачу.
Для обеспечения обратимости «счастливого сна» возникла профессия «брейк-сейверов», или, попросту говоря — взломщиков. Теперь клиент укладывался спать на стерильную койку в герметичной камере дрим-установки вместо мягкой постели, а в договоре«…о предоставлении услуги „счастливый сон“», вместо пункта об ответственности клиента появился раздел о «не злоупотреблении» со стороны компании. В установке непрерывно велась запись сеанса: если клиент просыпался вовремя — запись, согласно договору, немедленно уничтожалась. Если клиент не просыпался — взломщики вступали в дело в строго предписанном договором порядке. От простых вербальных и тактильных стимуляций, применявшихся в первые часы, взломщики переходили к интерпретации стоп-образа клиента и позитивным и негативным дрим-внушениям. В случае если их постигала неудача, на тридцать седьмом часу проводилась полная расшифровка записи прошедшего сеанса. Клиент, получив позитивное дрим-внушение на основе своих же фантазий, просыпался, а страховой отдел компании, скрипя зубами, возмещал ему стоимость сеанса в двадцатикратном размере — за моральный ущерб.