– За такие деньги в горло не лезет, – бурчал отец. – Зачем нам все это?
На хельгу, гордость матери, – полированную, с позолоченными ручками, уже почти антикварную, купленную сто лет назад у соседки по случаю и наполненную дешевой посудой и штампованным хрусталем, – Калеганов клал деньги. Хотя точно знал – деньги родители не тратят, а копят. И как ни уговаривай, как ни умоляй, как ни скандаль – все бесполезно. Отец завязал, пить не хватало здоровья, мучили гипертония и сердце. На старости лет стал хозяйственным и, как оказалось, рукастым – мастерил в гараже какие-то табуретки, полки на балкон, чинил соседские стулья – словом, был при деле. Ездил в лес за грибами, на речку порыбачить, а мать все вздыхала: если бы это случилось пораньше, какая бы у них была хорошая жизнь!
Полгода отец ковырялся со стареньким «москвичонком», и надо же, тот запыхтел, поднатужился и, гремя и скрипя, проехал километров пять, после чего, конечно же, встал. Калеганов отогнал старый «москвичонок» на свалку и пригнал из салона новую машину.
Отец страдал по обеим. Старую было жалко, а новую – «Да как я на ней, Дим? Я к такой не привык. Да и вообще страшно!»
Но поменять мебель, а уж тем более квартиру родители не дали: «Еще чего! Мы привыкли, нам хватает, и нас все устраивает».
Даже ремонт сделать не позволили – Калеганов скандалил, боролся, а потом плюнул. Черт с вами, как были совками, так и остались, не приучены жить по-людски.
Да что ремонт! Поехать за границу уговаривал года три! Какая там заграница – в родные российские Сочи и Ялту ехать не хотели, а уж про Турцию и говорить нечего – уперлись и ни в какую. Ни Египет, ни Турция, так обожаемые российскими туристами, их не прельщали. Вечные отговорки: «В мае сажать картошку. В июне окучивать, в июле жарко, да и пруд у нас замечательный. В августе закатки, в сентябре копаем картошку, а в октябре отдыхаем у телевизора».
Но позже произошла забавная история – Калеганову удалось вытащить их в ту самую итальянскую деревушку.
И кто мог подумать, что родители полюбят маленький Адин домишко с черепичной крышей, и вишневый сад, и озеро. Но главное и самое забавное – они подружились с местными жителями и даже понимали друг друга.
Со старостой Сильвио отец ходил на рыбалку, его говорливую жену Софию мать учила печь пироги, а та, в свою очередь, учила мать катать тесто для любимых макарон пенне. Через полгода Калеганов предложил старикам остаться в деревушке еще на какое-то время и удивился, когда они согласились.
Спустя время Калеганов их навестил и, надо сказать, был поражен – его туляки были счастливы.
– Здесь все как дома, – смеялась мать. – Ну или почти все. Нет, конечно, красивее, и рыбы в озере больше, чем в нашей Упе и даже в Оке. И помидоры вкуснее. А вот картошка, – вздыхала она, – нет, Дим. Наша вкуснее. И яблоки тоже – да что сравнится с нашей антоновкой?
На старом, видавшем виде джипчике отец гонял по окрестностям, мать развела огород, в доме пахло жильем и пирогами, и Адина могила утопала в цветах.
Через какое-то время у Калеганова появились женщины. Нет, никаких романов – как говорится, исключительно физиология. Он и представить не мог, что кто-нибудь из них будет ходить по его квартире, с утра пить кофе на его кухне, а вечером встречать его после работы.
Анну он встретил в книжном салоне через четыре года после Адиной смерти. Та брала интервью у начинающего, но уже заявившего о себе писателя.
Поглядывая на нее, Калеганов пил кофе и равнодушно листал какую-то книгу.
Не заметить ее было сложно – с длинными кудрявыми черными волосами, широкими, красивыми, словно выписанными смоляными бровями, стройная, но, что называется, в теле, с большой грудью и широкими бедрами, похожая на породистую лошадь, с гордо поднятой головой и надменным уверенным взглядом.
Краем глаза он заметил, что на столе Анна оставила визитку. Как пятиклассник, воровато оглядываясь, он положил ее в карман.
Позвонил через неделю – почему-то робел и тянул время. Представился и заговорил якобы по делу. Анна напряженно молчала. Наконец сурово произнесла:
– Послушайте, господин Калеганов, я не понимаю, что именно вам от меня нужно. И вообще…
Вот тут он ее перебил и сказал все как есть. Смущенно сказал и очень негромко:
– Простите! Просто я, – он запнулся, – хотел пригласить вас на свидание.
Анна звонко и искренне расхохоталась.
На первом же свидании она все выложила – была замужем, брак оказался неудачным, есть дочь Маруся, мама замужем за датчанином, живет в Копенгагене, отец в далекой Канаде, преподает, у него новая семья, и, по сути, они с дочкой одни. У всех своя жизнь, и все далеко.
Они сидели во французском ресторане, пили красное вино и говорили о жизни. Про роман с Адой он не рассказывал, да и зачем? И про свое тульское детство тоже. Прибедняться не хотелось, давить на жалость тем более. Она – москвичка из интеллигентной семьи, за плечами французская спецшкола, факультет журналистики МГУ, брак, пусть и неудачный, но с сыном известного ученого. Разное детство и разные судьбы, жалеть его незачем, а хвастаться он не любил. Да и она, если честно, его не расспрашивала.
После ресторана прошлись по вечерней Москве, в цветочном, увидев, что она охнула, глядя на огромный букет подсолнухов, тут же купил их и заметил, что Анна смутилась. Потом проводил до дома, жила она недалеко, у метро «Кропоткинская».
У подъезда Калеганов ее поцеловал. Она не сопротивлялась, сначала напряглась, а потом расслабилась и ответила.
В тот вечер он понял, что вся эта московско-журналистская бравада – дело наносное, и перед ним одинокая, беззащитная и открытая к любви женщина.
Так начался их роман.
Анна была полной противоположностью Аде – только с первого взгляда она казалась сильной. На деле все было не так.
Анна считала, что ее всегда предавали. Первой предала бабушка, которую она обожала и которая умерла, когда Анне было шесть лет. Вслед за бабушкой умер любимый пес Тимка, лучший дружок. Потом ушел из семьи отец, которого она очень любила, и развод родителей пережила тяжело. Отец уехал за границу, в Канаду. Следом мать вышла замуж и уехала в Копенгаген.
Анна осталась одна.
Дальше было несчастливое, хотя и по большой любви, замужество, рождение ребенка и быстрое осознание, что семья не сложилась. Муж оказался человеком странным и непонятным, как кот, который гулял сам по себе. Время от времени он пропадал. Впервые, когда он исчез, Анна решила, что случилась беда. Обзванивала больницы и морги, торчала в милиции. Не выдержала и набрала телефон его родителей – странное дело, они нисколько не удивились!
– Да ничего с ним, с дураком, не случилось, – раздраженно буркнул свекор. – Вернется! Нашляется и вернется, а ты успокойся и живи, как жила.
– Как это – «живи как жила»? – не поняла она. – Я так не умею.
– Научись, – посоветовал свекор. – Или посылай его к черту. Все равно ничего не получится. В общем, спасай себя.
Положив трубку, Анна долго сидела в оцепенении. Выходит, он не раз пропадал? Загуливал. Как сказал свекор? «Нашляется и вернется»? А где он шляется и откуда, а главное, когда вернется? То есть жизнь Анны теперь – ожидание?
Он вправду вернулся через пару недель. Грудная Маруська совсем не спала, и Анна падала с ног от усталости и беспокойства.
Скинув модную косуху, грязную бандану и замызганные сапоги, муж коротко бросил:
– Ань, я в душ, а ты пожрать поставь, а?
Анна застыла. Ни объяснений, ни извинений. Ничего.
Он идет в душ и хочет есть. Все. Это и есть семейная жизнь?
Оказалось, что да. Муж продолжал пропадать. Исчезать, растворяться. Потом как ни в чем не бывало появлялся. И снова ни прости, ни объяснений. Сюр, бред, дурная пьеса, в которой Анна оказалась главной героиней. Но самое страшное, самое дикое и невозможное, что она продолжала его любить. Все понимала и продолжала. Нет, конечно же, было хорошее, ну не совсем же она идиотка! Спустя пару дней он приходил в себя и начинал заниматься дочкой, убирать квартиру, готовить еду – например, он прекрасно делал узбекский плов и лепил манты, – гулял с Марусей и приносил Анне цветы, а она, уже пережившая ненависть, с замиранием сердца ждала, когда ночью он дотронется до нее и за этим последует все остальное.
Кроме физической зависимости от него были еще нежность, желание спать обнявшись, ходить за руку, любоваться им, когда он режет лук и морковь на плов, насвистывает песенку, рисует или, закрыв глаза, слушает музыку.
Человеком он был разносторонним и очень странным. Потом она поняла – это было психическое расстройство, какая-то патология и, кажется, даже наследственность – слышала краем уха разговор свекрови про брата мужниной бабки, тот тоже был мастер на подобные сюрпризы. И еще поняла, что его родители были в курсе – еще бы, и им тоже досталось. А то, что не предупредили ее, так их можно было понять – хроническая усталость, помноженная на постоянную тревогу и страхи. А вдруг образумится, повзрослеет? Анна – девочка своя, серьезная и настойчивая. Может, приведет его в чувство? Но нет, даже рождение дочери ничего не изменило.
Куда он рвался, ее странный муж? И что он скрывал? Кое-что объяснил: душа рвется на свободу, наступает момент, когда надо рвануть, исчезнуть, куда – без разницы, хоть в цыганский табор! Да, и такое было, шатался с таборными цыганами по Ставрополью, было…
То поездки с рокерами на какие-то фестивали, то он рванул в Сибирь на поиски староверов, а раньше, в юности, убегал искать клады, поднимать заброшенные баркасы. Были и золотые прииски, и монгольские степи. Чего только не было! Анна понимала, что в путешествиях этих случались и связи, и даже романы. Убеждала себя, что надо разорвать, послать его к черту. Но как же Маруся? А страх одиночества? И как же ее любовь? Выходит, надо терпеть. Он странный, непонятно, что он учинит в следующую минуту, с ним никогда не будет покоя, он сделал из нее неврастеничку. Причинил ей много боли. Он никогда не сделает ее жизнь стабильной, спокойной и счастливой, однажды он влипнет во что-нибудь ужасное, и закончится все кошмаром, тюрьмой или чем-то еще. Но она снова впускала его в свою жизнь, снова прощала и снова крепко обнимала по ночам.