– Да не клюет ни шиша, – пояснил Саша свои сборы.
Девушка протянула руку к его удочке с явным намерением показать ему, как надо правильно ловить. Тот охотно предоставил гостье свою снасть и склонился к консервной банке с червями, чтобы насадить наживку. Но в тот момент, когда он выковыривал из зубастой банки непослушного дождевика, свистнуло удилище и грузило булькнуло в воду.
– Погоди-ка, там червя нет.
Но молчаливая гостья, по-прежнему не говоря ни слова, мягким жестом отклонила покрытого песком червяка. Повернувшись к красному шару заходящего солнца, она подняла руку к вечернему светилу и запела. В этом пении она обнаружила чистейший голос, сильный, затрагивающий самые тонкие струны души. Она выводила сложную мелодию с легкостью певчей птицы, ничуть не напрягаясь. Плавное пение разносилось по всей округе, но слова, которые она пела, были странными, тем более что каждую гласную она выпевала с невероятными фиоритурами. Если он правильно понял, то она пела: «ВИДЕХОМ СВЕТ ИСТИНЫ…» Причем при слове «свет» она разворачивалась к угасающему солнцу, как бы беря его на ладонь.
Когда последний закатный лучик скрылся за горизонтом, она, улыбаясь, протянула ему удилище и шагнула навстречу рдеющему небосклону по подернутой рябью водной глади. Сначала Саша не понял, что она идет уже не по берегу, а по воде, но потом, приглядевшись, увидел, как босые ножки ступают по речному прибою, даже не оставляя кругов. Но в тот момент, когда он сам онемел от удивления, удилище дернулось, и он почувствовал, что там, на другом конце лески, подцепилось что-то солидное. Он инстинктивно подсек и вытащил на поверхность здоровенного леща. Этот монстр, килограмма на три, играя чешуей, плюхнулся обратно в воду и согнул удилище в дугу. Тут без подсачика не вытащить. Саша рванулся по берегу к своим вещам, подтаскивая огромную рыбу. Когда чудо-рыба уже била хвостом на берегу, подбрасывая себя над травой, Саша вспомнил про девушку-певунью, но ее и след простыл. Он, бросив трофей в садок, побежал вверх по крутому берегу, но как бы широко ни открывалась ему панорама речной излучины, нигде он не увидел приметной белизны ее платья. Она словно растворилась. Тогда он подумал, что ему все пригрезилось, и, чтобы не забыть этот сон наяву, тут же сел за мольберт и всю ночь, покуда не свалила его усталость, пытался ее нарисовать.
Спустя несколько дней она ему приснилась. Вся сияющая, одетая в какую-то сверкающую мантию, она стояла на хрупком мостике через реку Гремиху. А мосток вот-вот рухнет. Уже видно, как расходятся бревнышки, слышно, как хрустят подгнившие досочки, еще мгновение – и она рухнет в бурлящую на перекатах речку. Но она стоит, не замечая, что из-под ног уходит опора, и загадочно улыбается.
– Эй, ты провалишься! – лишь успел крикнуть Саша… и проснулся.
С тех пор он грезил ею. Всякий раз перед сном он разглядывал свои наброски, сделанные в тот день. Он обращался к ней и просил, чтобы она еще раз ему приснилась, но проходили дни, а она не являлась. За суетой домашних забот постепенно стал стираться из памяти ее настоящий лик…
Но вот однажды, когда Санька отправился в лес за грибами, среди светлого березового леса он услышал знакомое пение: «Видехом свет…» Сначала он подумал, что это у него в душе всплыли воспоминания, но когда знакомый голос эхом отозвался по всему лесу, он встрепенулся и поспешил напролом, сквозь заросли папоротника, на такой долгожданный звук. Чистый, без подлеска, лес просматривался далеко. Сашка во все стороны вертел головой, прислушивался, присматривался, пока среди белых стволов не различил знакомую фигуру. Она! Это была та самая девушка, которую он не чаял уже и встретить. Значит, это был не сон, не видение. Значит, она где-то здесь рядом живет, может дачница московская. Или в гости к кому приехала. Значит, он может видеть ее часто. Сашку бросило в жар. Он выровнял дыхание и сделал вид, будто не бежал только что сломя голову, а так себе – прогуливается.
Ее нельзя было не заметить, белизна ее платья была светлее берез и просто сияла на солнце. Она шла своей легкой походкой, мягко, по-кошачьи касаясь березовых стволов, и пела. О, что это было за чудное пение! Ей на множество ладов аккомпанировал птичий хор. Голос ее взмывал в небесную синь, и от этого пения Сашкино сердце переполнялось радостью и счастьем.
Они двигались навстречу друг другу. Саша не сводил с девушки глаз. Ему в ней нравилось все – походка, голос, осанка, манеры. Завораживали ее роскошные волнистые волосы, стянутые золотой лентой, струящиеся складки белого платья. Он понимал, что это не учтиво – не отрываясь смотреть на малознакомого человека, но не мог с собой сладить. Тем временем она завершила музыкальную фразу и заметила его.
Их разделял куст дикой малины. Лицо Сашки расплылось в широкой улыбке.
– Здравствуй! Ты помнишь меня? Мы виделись на берегу, ты показывала мне, как рыбу… это… ловить.
Она молча ответила ему легким поклоном с полуприседом, чуть приподняв края платья. Это было что-то из этикета благородных девиц, такое приветствие он видел лишь в кино и потому решил ответить также по-киношному, щелкнув каблуками резиновых сапог, он выпрямился и резко кивнул. Надеясь, что это вызовет смех, он был готов в ответ рассмеяться, но его экстравагантный поклон был принят.
– Гуляешь?.. А я вот… грибы… – Санька, махнув корзиной, изо всех сил старался начать разговор.
Девушка спокойно смотрела ему в глаза и внимательно слушала его, но сама не издала даже звука.
По выражению ее лица он чувствовал, что его слышат и понимают, но на его вопросы она не отвечала, и вскоре он перешел на монолог.
– Здесь в основном белые и красноголовики. Мы их сушим на зиму в русской печи. Я сюда почти каждый день хожу, пока грибы идут. Ты не боишься босая ходить? Здесь бывают гадюки. У тебя пакета нет, хочешь дам? У меня есть в запасе, грибов наберешь. Или ягоды, тут всего полно. Тут красиво, если вверх посмотреть, а я тут уже все исходил вдоль и поперек, так что все больше под ноги смотрю. И тебя бы не заметил, если бы не запела. Ты красиво поешь. Как настоящая певица! А я тогда, ты ушла… а я леща вытащил под три килограмма. Это было здоровски. С твоей помощью.
«Она иностранка, – вдруг подумал Саша. – Она по-нашему понимает, но не говорит». Интуристы, проплывавшие на теплоходах по Волго-Балту, выходили на берег в трех километрах отсюда на «зеленую стоянку». Потому ему уже доводилось встречать разного рода иностранцев. Но чаще это были люди пожилые, тараторившие без умолку каждый на своем языке. Они улыбались во все свои вставные зубы и щедро одаривали деревенских мальчишек невиданными сластями. Они всегда укомплектованы фотоаппаратами или видеокамерами и одеты очень модно, даже старики. В этом отношении его гостья не походила и на иностранку.
– Ты сейчас куда? Если по этой тропке, то мы выйдем к Краснову, а так – на Родино. А если перейти овраг, то можно спуститься к реке, – Санька махнул в сторону Волго-Балта.
Девушка, повинуясь его жесту, медленно двинулась к оврагу. Он пошел рядом, весь сияя от счастья. Чтобы скрыть свое волнение, он болтал без умолку, украдкой бросая взгляд на странную гостью. Он не мог определить ее возраст: внешне она могла быть его ровесницей, но у нее была идеальная кожа, без характерных девчачьих прыщей. У нее были идеальные черты. Она была будто не живая девушка, а античная статуя, только без мраморной бледности. Саша понимал, что все время смотреть на нее неучтиво, но ничего не мог с собой поделать и в те мгновения, когда она отводила взгляд, бесстыдно любовался ею.
Они шли сквозь заросший овраг. Саша, как джентльмен, прокладывал дорогу, шествуя спиной вперед и придерживая хлесткие ветки. Она шла по его следам, одной рукой изящным жестом придерживала платье, а другой – спадающие на плечи волнистые локоны. Идя плавным, почти балетным шагом, она ставила ножку так аккуратно, что под нею не треснул ни один сучок. Она так охотно шла туда, куда он ее вел, что ему подумалось: «Не пригласить ли ее в гости?» Но только дальность пути сдерживала его от столь дерзкого предложения. Однако одно то, что в эту минуту она была рядом, позволяло ему чувствовать себя на седьмом небе от счастья.
– Я обычно сюда не захожу. Заглянул на всякий случай, и надо же – ты тут гуляешь… Здесь мало кто ходит. Клещей боятся. А мне не страшно, у меня сделана прививка противоэнцефалитная. А ты даже косынку не надела. У нас девчата в лес только в косынках ходят. Не подумай, что я пугаю…
Из влажной топкости оврага поднялось облако комарья, существ той назойливой породы, которым всякого рода репелленты лишь прибавляют аппетита. Сашка, привычно сгоняя их со своего носа, обратил внимание, что его спутница ни единым жестом не выдала раздражения по поводу роящегося гнуса. И они оказались к ней совершенно равнодушны и пролетали мимо нее так, будто ее и вовсе не было. Зато Сашу они облепили вплотную, он вынужден был затянуть лицо в брезентовый капюшон и обмахиваться сорванной веткой. Так, воюя со звенящими в воздухе насекомыми, он поднялся на высокий гребень оврага, с которого открывался дивный вид на излучину реки. Его спутница послушно следовала за ним.
– Вот где красота-то! – окинул он взглядом открывшуюся панораму. – Здесь, между прочим, отличный пляж. Мелко и песок. Ты любишь купаться? Я – очень. Начинаю в мае, а заканчиваю в октябре. Ну, еще ныряю в прорубь зимой, на Крещенье.
Его последние слова как-то особенно отозвались в молчаливой собеседнице. Она развернулась к нему с выражением, будто что-то недослышала.
– Не веришь? Правда! Меня дедушка научил. Мы с ним каждый год на этот праздник делаем на Шексне прорубь и окунаемся. И ничего страшного. Сначала, конечно, баню натопим и после купания бежим греться. Зато целый год не болеем, даже гриппом. – Сашка был доволен, что нащупал тему, которая ее заинтересовала, и раздухарился. – Окунаться надо три раза. Я беру палку такую, метра два, и перед купанием разбиваю ею лед (он быстро намерзает), затем чищу по