В миру Вася разными путями пытался найти свое место в жизни, но все напрасно. Куда бы он ни устремлялся – везде заходил в тупик. Но теперь он был не один. Ира стала ему верной спутницей во всем. Брак его стал подлинным благословением Божиим. Вместе они учились, вместе по комсомольской путевке пошли преподавать в самую отдаленную деревенскую школу в Пошехонском районе, затем работали в детском доме. А потом их стало трое, родилась дочь – Софья.
Тут наступили переломные девяностые годы. Жить стало трудно, продукты и предметы первой необходимости были по карточкам. Вот тогда-то и позвали Ирины родственники их в Казахстан, где они сами уже давно жили. Там жизнь, в отличие от голодного Поволжья, была сытая: никаких тебе карточек, всего вдоволь. Была мысль пересидеть трудное время, а потом вернуться. Никто не мог предположить, что Советский Союз развалится на удельные княжества и они окажутся за границей, в чужой стране со своим государственным языком, со своей валютой, со своими порядками. Но тогда думалось о другом: как бы поднять ребенка и выжить в это непростое время политических реформ. Тогда-то и вспомнил Вася про то, что в городе Актюбинске, где и жили его тесть с тещей, была церковь. Правда, смешная такая – без купола, вроде молебного дома. Они в ней крестили Иринину сестру, а Вася был крестным. Никак он не мог себя представить в Казахстане, а тут его словно осенило: «Может, я мог бы в Церкви работать, а в дальнейшем подучиться и…»
И все равно ему трудно было покидать родину. Он долго раздумывал, прежде чем решиться. Там другой климат, другие отношения между людьми, да и церковь там была какая-то другая. Вот однажды они с Ириной и маленькой Сонькой в коляске гуляли позади своего общежития на заросшем ромашками лугу. Вася и говорит супруге:
– Слушай, я, пожалуй, не против ехать, но только я уже от своей судьбы не бегаю – пойду работать в церковь.
– Валяй! Все равно ты то и дело там пропадаешь.
– Может, я священником стану?
– Будет здорово! Помнишь, когда я маме позвонила, что замуж выхожу, она спросила: «За кого?», а я ответила: «За попа».
– Но ведь и ты станешь попадьей. Это уже не шутки, должна будешь соответствовать.
– Что ж делать – буду стараться соответствовать.
Они уехали в августе девяносто первого. Путь лежал через Москву. Москву проезжали как раз тогда, когда там было ГКЧП. Соне было три месяца. Их никто не провожал.
Уже три машины проехали и не взяли замерзающих паломников. А солнце тем временем неуклонно приближалось к горизонту.
– Ты бы лучше, батюшка, чем предаваться романтическим воспоминаниям, помолился, чтоб нам Бог послал машину, а то мы здесь околеем и будем дожидаться весны в виде трех снеговиков.
– Матушка, святые отцы велят нам молиться о великом, а мелочи приложатся.
– Ну хорошо, помолись о мире во всем мире, а машина пусть придет. Потому что от этой мелочи зависит сейчас наше здоровье и, может, даже жизнь.
– Батюшка, матушка, гляньте. Вон там что-то вроде вахтовки пылит.
И действительно, большая машина вскоре достигла их перекрестка. Отец Василий подбежал к пожилому казаху за рулем.
– Селмет сезбе! Кайдыбарамс?[2]
– Кызыл-кийын.
– О! Нам как раз туда. Орын бар?[3]
– Бар[4].
Продрогшие паломники забрались в вахтовку и продолжили свой нелегкий путь.
Когда Вася по приезде своем на постоянное жительство в Казахстан вошел в храм Архистратига Михаила города Актюбинска, все в этом храме показалось ему странным. Привыкший к древним российским церквам, он не мог воспринимать с должным почтением церковь, лишь недавно отданную властями, а ранее служившую кукольным театром. Старое кирпичное здание, без всяких куполов, ничем не выделялось среди других гражданских зданий. Вокруг него был разбит городской парк, носивший название – Пионерский; в нем то и дело попадались на глаза искалеченные гипсовые изваяния пионеров на кирпичных постаментах. Да и деревья в этом парке были куцы, в основном карагачи да кусты акаций. Возле церкви громоздилось нелепое высокое сооружение из железных конструкций, выкрашенное в зеленый цвет, – звонница. Чтобы колокола с нее не утащили, площадка, куда поднимался звонарь, была заварена решетками, сверху на пирамидальной крыше возвышался четырехконечный крест.
Когда еще полгода назад, будучи в гостях, он заходил сюда на службу, то обратил внимание на груду кресел, которые громоздились чуть ли не до потолка. Потом ему объяснили, что театр еще не выехал и здесь все еще проходят кукольные представления. Так что по будням сюда приходили дети смотреть спектакли, а на выходные кресла убирали в самый конец, на сцене оборудовали алтарь и служили. Вместо икон здесь были наклеенные на фанеру бумажные образа. Подсвечники заменяли заполненные песком тазики. И ничего – люди молились, никого эта неустроенность не смущала. В воскресный день храм едва мог вместить всех молящихся.
Примирившись с таким образом храма, Василий пришел в церковь предложить себя в любом приемлемом качестве – как бы сказал отец Феодорит, «готов был песок с пола в ладошку заметать, лишь бы у порога церковного». Его встретила баба Аня-свечница и спросила, подозрительно глядя: «Ты хоть читать-то умеешь?» «Умею», – робко ответил Вася. Анна сунула ему Часослов, открытый на шестопсалмии, и велела читать. Василий взял книгу, перекрестился и четким отработанным речитативом быстро стал читать текст псалмов на церковно-славянском языке. Анна охнула, всплеснула руками, отобрала у него книгу и сказала: «Стой! Никуда не уходи!» А сама побежала в сторожку, где после службы обедали духовенство и клирос, вереща по дороге: «Батюшка Валерииий! Кого нам Бог-то посла-ал!»
Его взяли, даже на две ставки, алтарником и рабочим, чтобы денег ему хватало содержать свою маленькую семью. На службах он заметно выделялся среди всех своей бледной кожей и светло-русыми волосами. У него была небольшая борода и толстые очки в роговой оправе. Он был высок и худощав. Не брезговал никакой работой и в служении своем Богу был неутомим. Со всеми был ровен и приветлив, в храме его полюбили. Кроме того, что он отменно читал по-славянски, левый клирос отметил и его вокальные данные. Да и опыт алтарной службы также был замечен. Не прошло и двух месяцев, как Василий был пострижен во чтеца и прислуживал в алтаре, облаченный в подрясник и стихарь со скрещенным орарем.
А дальше – больше. Прошло еще два месяца, и он уже ехал в епархию, где в кафедральном Михайловском соборе должен был быть рукоположен во диакона. Хиротония состоялась девятого февраля, а пятнадцатого февраля в гости к правящему архиерею приехал архиепископ Алексий Алмаатинский и Семипалатинский на годовщину образования епархии. Вот этот-то праздник – Сретение – и стал для отца Василия главным праздником в его жизни. Старый собор, на кафедре два архиерея, изумительное пение соборного клироса, толпа молящихся – целое море голов, и там, среди этого множества, где-то его матушка Ирина и его друзья, приехавшие посмотреть на таинство священнической хиротонии.
Накануне вечером, до службы, к еще диакону Василию подошел соборный иеромонах Викентий и говорит:
– У тебя на пальце обручальное кольцо. Сними его.
– Зачем? Я же венчан, мне его в церкви надевали. Со дня венчания я его ни разу не снимал.
– Был ты венчан женщине земной, а теперь идешь венчаться Церкви Небесной! Оттого символ первого венчания упраздняется.
– Сам не сниму. Священник мне его надел, священник пусть и снимет.
Василий протянул руку. Отец Викентий аккуратно свинтил с пальца уже видавшее виды, местами поцарапанное тонкое обручальное кольцо и положил его Василию на ладонь.
– И вот еще что послушай. Будут тебя рукополагать – поведут троекратно вокруг престола. В этот момент проси у Бога все что хочешь – все исполнится, ибо великая благодать Духа Святаго сходит на вновь поставляемого священника. Три раза поведут, три желания загадывай.
– ?! Я даже как-то не представляю… Три желания… Как в сказке…
– Вижу, ты затрудняешься. Сейчас подскажу, что просить тебе надо. Во-первых, проси крепкой веры в Бога.
– Зачем мне ее просить? Я и так в Бога верю. Точнее – верую…
– Запомни, ничто так не подвергается искушению от лукавого, как вера священника. Это ты пока смотришь во время молитвы на восток и стоишь пред Богом как один из молящихся. А когда ты станешь священником и выйдешь к людям из царских врат, зря на запад, олицетворяя собою Христа, вот тут-то ты и можешь встретиться взглядом с врагом рода человеческого. И все-то тебе покажется не так и все не то. И станет тебе казаться, что только ты хранитель истины и только ты прав, а все кругом – и духовенство, и миряне, – все исполнены несовершенств и недостатков; и если закоснеешь в таковом мнении, проснется в тебе хула на священноначалие, а затем и на Церковь, а потом и на Бога. И угаснет вера твоя, ибо это дар Божий, который не от плоти и крови, а от Духа Святаго мы приемлем. Так что первое – проси веры!
– Понял! Хорошо!
– Во-вторых – проси любви к людям.
– Ну а в этом какая необходимость Господу докучать? Я достаточно незлобив.
– Этого мало, когда ты любишь лишь тех, кто любит тебя. Ибо ты – пастырь душ, а приходить к тебе будут как люди хорошие, которых бы ты хотел видеть, так и люди плохие, с которыми ты не хотел бы общаться, но должен будешь их принимать. И принимать их надо с любовью и христианской кротостью, претерпевать их недостатки, видеть в них образ Божий и по мере сил врачевать их души. Без любви этого сделать ты не сможешь.
– Хорошо! Согласен. А третье?
– А третье, что ты должен просить, – это дар слова. Потому как если ты будешь иметь веру и любовь, но не сможешь донести до сердец человеческих слово Божие, ты будешь бесплоден, как евангельская смоковница.