Глава 1Благословенно Царство…
В алтарную темноту отец Георгий вошел тихо. С благоговением совершил положенные поклоны, приложился к престолу. Было холодно. От одиноко горящей лампады на семисвечнике он взял огня и затеплил лампаду на престоле и жертвеннике. В мятущемся огоньке огарочка высветились клубы пара от его дыхания. Батюшка задул свечу, подошел к столу, где было разложено облачение. Это облачение было самым красивым во всей ризнице – голубой атлас заткан золотыми крестами и отделан золоченой тесьмой. Накладные кресты, словно драгоценные броши, сияли литым шитьем. Его извлекали только на великие богородичные праздники, потому оно было в прекрасной сохранности, несмотря на свою древность. Сегодня как раз был такой великий день, престольный праздник храма – Покров Пресвятой Богородицы. Отец Георгий накинул на себя епитрахиль и вышел на амвон читать входные молитвы.
В храм постепенно набивался народец. Слегка гудели, брали свечи, заказывали поминовения, здоровались друг с другом, расспрашивали о том-о сем. Кто-то рылся в своих узлах в поисках поминальника, кто-то выкладывал на панихидный стол свежевыпеченный хлеб. Полная старуха, хромая, протиснулась в дверь и, замерев, принялась креститься. Стоявшие позади нее слегка подталкивали ее, пытаясь войти, но, пока та не исполнила свой ритуал, они вынуждены были стоять в дверях. Зашла молодая женщина с целым выводком детей. Словно переломившись, она сотворила поклон, коснулась рукой пола и принялась рассаживать своих детишек на лавке. Пока она развязывала им платки, они, сонные, клонились друг к другу, послушно сидя рядком.
Возле большой иконы «Троеручицы», где обычно было много свечей, стоял молодой парень с молитвословом в руках и, путая и сбиваясь, читал приготовление ко причастию. Возле него – небольшая группа прихожан, тех, кто не умел сам читать; они со вниманием слушали слова и шепотом повторяли за чтецом прошения. Сторож хлопнул дверями зимней части и, улыбаясь и кланяясь знакомцам, торжественно и бережно вынес самовар. С еле слышным сипением самовар дымил и дышал жаром. Сторож водворил его на клиросе на подоконник, и клирошане подносили к нему зябнущие руки. Одна женщина, доставши кошелек, обронила несколько монет, которые звонко заплясали на полу, а одна копейка встала на ребро и укатилась под лавку. И теперь ее хозяйка, встав на колени, шарила рукой в пыли, впотьмах – будто иллюстрируя евангельскую притчу, обретала потерянную драхму. Возле самого клироса стояли двое – мужчина и женщина средних лет, они не суетились, а недвижно устремляли свои радостные взоры на золоченый иконостас. В их сияющих глазах отражались свечи. Трепетно, почти не дыша, они внимали тихому чтению входных молитв, ощущая себя более на Небе, чем в храме. Эти двое, муж с женой, старались не пропускать ни одной службы, а уж в такой праздник, как сегодня, они, конечно же, были в первых рядах. В честь престола не жалели масла и возжигали все лампады. Серебряные оклады древних образов отражали огоньки, и лики икон словно оживали.
Отец Георгий повернулся к народу и вполголоса произнес: «Простите мя, отцы и братия», при этом он слегка склонил голову. Те, кто это заметил, ответили ему поклоном: «Бог ти простит, отче честный, прости и ты нас, грешных, и благослови». Осенив народ рукой крестообразно, батюшка скрылся в алтаре, и боковая дверь затворилась, явив образ архидиакона Евпла.
– А вдруг его там не будет?
– Куда он денется? Сегодня Покров. Вся округа знает этот праздник и в церковь сбежится. Хошь не хошь, а служить придется.
– Лады. А как, если миряне начнут гоношиться?
– Видишь маузер? Как думаешь, сколько людей в церкви останется, если я стрельну пару раз? С ними построже надо. Мы все-таки власть представляем, не так себе гуляем.
– А что, если поп сбежит?
– Как?
– Запросто. У них там в алтаре, под престолом… ну, на котором он там свои причиндалы раскладывает, есть подземный ход. Мы зайдем, а он шасть туды, так мы его и видели.
– С чего ты взял?
– Как пить дать… Знамо дело, в каждой церкви такое есть – тайный подземный ход. На всякий случай…
– Ты что, сам видел?
– Ну, видать не видел. Кто же такое покажет? На то он и тайный. Но слышать слышал. Так что надо не проворонить. Быстро заходим, быстро берем его под белы рученьки и уводим.
Не в пример голубым ризам, подризник отца Георгия, как говорится, видал виды. Из простой льняной ткани с нехитрым узором по краю подола, он уже утратил прежнюю белизну, обзавелся парой аккуратных заплат, сидел мешковато и только условно мог символизировать чистоту священнического служения. Меж тем, надевая его, батюшка читал слова: «Возрадуется душа моя о Господе, облече бо мя в ризу спасения…» Зато, возлагая на себя епитрахиль, набедренник, пояс, поручи и фелонь, жестковатые и тяжелые, священник представлял себя воином, надевающим доспехи. Он словно собирался на битву.
Облачившись, он звякнул рукомойником – «умыю в неповинных руци мои…», – вытер ладони о рушник и встал перед жертвенником, на котором стояли святые сосуды. Нечасто приходилось служить на столь дорогих сосудах. Позолоченного серебра дискос со звездицею были укомплектованы лжицей изящной работы, а потир был поистине шедевром ювелирного искусства – на нем были финифтяные образочки, украшенные лентами из блестящих стразов. Внутрь потира был вделан серебряный вкладыш, что позволяло теплоте, благодаря двойным стенкам сосуда, долго не остывать. Памятуя и том, что «сокровище явленное крадомо бывает», отец Георгий старался реже использовать его на службах, а лишь в особо торжественные дни – Пасху и Покров.
На подоконнике под салфеткой на медном блюде лежали пять служебных просфор, серые (из плохой муки), пузатые, они были уложены ровной горкой, а маленькие просфорки с уже вынутыми частицами находились в двух больших корзинах на лавке, прикрытые полотенцем. Вино, ставшее большой редкостью, чудом уберегли в церковном подполе. Из темной бутыли, пахнувшей плесенью и лишившейся от времени всяческих наклеек, в серебряную чашицу излилась тягучая струя выстоявшегося красного виноградного вина. На дне чашицы было налито чуть воды, и винный поток, влившись, заклубился рубиновыми кудрями, творя святое соединение. Беречь вино сегодня не имело смысла; как правило, в этот день прихожане причащались всем храмом.
Пономарил все тот же сторож, который только что дымил самоваром. Теперь он, благословясь, раздувал кадило. Делал он все ловко, в каждом движении его чувствовался богатый опыт церковной службы. Несмотря на возраст – а ему было за шестьдесят, – двигался он шустро, все успевал. Вера, впитанная им с молоком матери, придавала ему, при его невысоком росточке и невыразительной внешности, черты неподдельного достоинства и внутреннего благородства. Подвесив на крюк пышущее огненными углями кадило, он поправил коврик у престола, хозяйским глазом окинул алтарь и, убедившись, что все готово, удалился.
– Слышь, а на кой он нужен, этот поп? Чё он натворил-то?
– Враг он советской власти. Против действий Помгола крестьян агитировал в своих проповедях и вообще по деревням с пропагандой своей ходит, баламутит людей. Да и чего только за ним не водится. Одним словом, сеет религиозный дурман, охмуряет доверчивых людей. Ему неоднократно предписывалось вести свои молебствия в пределах культового здания, так нет…
– А я-то думал, он безобидный, а он политический.
– Попы все политические, если не явно, то тайно. В них всегда скрытый враг. Они при царе неплохо жили, им власть наша рабоче-крестьянская не по нутру. Пока старухи, несознательный элемент, им еще потакают, они и живы, вражины. А помрут эти старухи неученые, так и попы сгинут, как тараканы на морозе. При коммунизме не будет ни церквей, ни попов.
– Меня поп читать учил…
– Ну и что? Они, им доверься, и не тому еще научат. Они нас в рабы с детства записали! Раб Божий, поди, говорит, к доске… А мы не рабы… Рабы не мы.
– Что теперь с ним будет?
– Органы разберутся. Наше дело доставить его в губернию. Пусть предстанет перед судом и расскажет, контра, как он советской власти вредил. А оттуда в тюрьму, на лесозаготовки. Там на своих нежных ручках поповских натрет мозоли и поймет, почем он, хлебушек крестьянский.
Батюшка выбрал из пяти просфор самую ровненькую и положил на тарель. Широкое копие легко взрезало податливую хлебную плоть. Священник совершал проскомидию. Приготовление к литургии он служил в одиночку. Дьякон умер два года назад. И теперь, без диаконского сослужения, отец Георгий уже привык литургисать. Поглядывая в служебник, он тихо произносил: «Жрется агнец Божий…» Редко ему приходила на ум вселенская значимость свершаемой жертвы, но сегодня какое-то особое состояние, словно облако, окутало его, и, вырезая агнец, он вживую представлял картины крестной жертвы Спасителя. Вот Он висит на древе крестном, и римский воин «копием ребра Его прободе, и абие изыде кровь и вода». Сдерживая нежданные слезы, батюшка молча вылил содержимое чашицы в потир, помедлил, вновь наполнил чашицу, перекрестил и добавил в чашу. Богородичная просфора с монограммой Богоматери привела на память бесстрашное стояние Девы Марии у Креста Господня: «…Прими, Господи, жертву сию, в пренебесный твой жертвенник».
Церковный народ прибывал в храм. Под купол поднимался пар от множества дыханий. Свершали земные поклоны. Поднимаясь на цыпочки, лобызали образа. Отгибая фитили, возжигали свечи. В широкой коробке, перебирая, отыскивали свои поминальники. Обнимались и оживленно приветствовали друг друга те, кто лишь пару раз в году сподоблялся выбраться в церковь. Царили оживление и праздничная веселость. Староста, большой седой старик, полупоклоном приветствуя входящих, напоминал: «После службы не разбегайтесь, в зимний храм теперь переходим, надобно будет помогать – переносить все».