Глава 4. Тупик в классовой борьбе
До сих пор мы касались событий в СССР с точки зрения их влияния на положение внутри страны, оставляя в стороне международные события и положение на международной арене. Однако естественно, что развитие событий в СССР следует рассматривать и во всемирном контексте соотношения сил на международной арене, дипломатии крупных держав, положения рабочего движения на Западе и революций на колониальном Востоке. Ибо все эти факторы оказывали почти постоянное воздействие на ход событий в СССР и, в свою очередь, испытывали на себе их влияние.
«...Русским большевикам, — говорил Ленин, — удалось пробить брешь в старом империализме...»
В этом емком замечании — суть отношения первых большевиков к собственной роли и к положению в мире. Октябрьская революция не рассматривалась как явление чисто русское: то, что случалось в
«самом слабом звене в цепи»,
очевидно, не считалось самостоятельным и самодостаточным явлением. Несмотря на прорыв в России, империализм — экспансионистский капитализм крупных промышленно-финансовых корпораций — оставался господствующей силой в мировой экономике и политике; рабочему классу еще предстояло разбить другие звенья цепи. Где, как и когда сделает он это — вот вопрос. Будут ли прорваны одно или несколько звеньев на Западе? Или найдется еще одно слабое звено на Востоке — в Китае или Индии? Каков бы ни был ответ, ясно, что в основе всего лежала концепция универсального характера революции, а также международного характера, масштабов и судьбы социализма.
Эта идея имела глубокие корни в классическом марксизме, причем это не был лишь идеологический постулат, но вывод, сделанный из всеобъемлющего анализа буржуазного общества. Конечно же, даже в 1789 году находились такие люди, как Кондорсе и Клутс или якобинцы-космополиты, которые мечтали о всеобщей «республике народов». Однако их мечты находились в противоречии с реальными возможностями и задачами времени. Революция могла лишь вытащить Францию из состояния феодальной и послефеодальной разобщенности и превратить в современное государство-нацию. Дальше этого она пойти не могла. Еще не существовало материальных условий для наднациональной организации общества. Лишь в XIX веке промышленный капитализм начал создавать эти условия. С помощью современной технологии и международного разделения труда он создал мировой рынок, а с ним и экономический потенциал мирового общества. Еще в 1847 году Маркс и Энгельс писали в «Манифесте Коммунистической партии»:
«Крупная промышленность создала всемирный рынок... (который) вызвал колоссальное развитие торговли, мореплавания и средств сухопутного сообщения... Потребность в постоянно увеличивающемся сбыте продукции гонит буржуазию по всему земному шару... Буржуазия... сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров, она вырвала из-под ног промышленности национальную почву... На смену старой местной и национальной замкнутости и существованию за счет продуктов собственного производства приходит всесторонняя связь и всесторонняя зависимость наций друг от друга».
Социализм призван был продолжить начатое капитализмом. Основываясь на
«всесторонней зависимости наций друг от друга»,
он организует их производительные силы в международном масштабе и дает возможность обществу соответствующим образом перестроить свой образ жизни. При капитализме стремление к международной интеграции развивалось неосознанно, вслепую, скачками, подобно многим другим противоречивым тенденциям; при империализме оно находит свое искаженное выражение в завоевании и экономическом угнетении слабых сильными. Социализм, используя возможности, открытые, но не реализованные капитализмом, сознательно создаст международное общество. Для Маркса, Энгельса и их ближайших друзей все это были элементарные идеи, почти трюизмы, на которые нет смысла тратить слова. Более чем через 40 лет после написания «Манифеста Коммунистической партии», в 1890 году, Энгельс писал в своем послании французским социалистам:
«Ваш великий соотечественник Сен-Симон был первым, кто предвидел, что союз трех великих западных наций — Франции, Англии, Германии — есть первое международное условие для политического и социального освобождения всей Европы. Я надеюсь еще увидеть, как этот союз — ядро будущего европейского союза, который навсегда покончит с войнами между правительствами и между народами, — будет осуществлен пролетариями трех наций».
Сколь медленно работает официальное мышление, видно из того, что лишь через три четверти века — и через 120 лет после появления «Манифеста Коммунистической партии» — наши государственные и общественные деятели дошли до подобной идеи и сделали робкую и осторожную попытку осуществить ее — или, может, спародировать? — в виде Общего рынка.
А последовательность, с какой классический марксизм выступал против любых претензий на национальную обособленность при социализме, явствует из слов, сказанных незадолго до смерти Энгельсом в письме известному французскому социалисту Полю Лафаргу, Энгельс предупреждал Лафарга против излишнего возвеличивания французского социализма и отведения ему высшей или исключительной роли.
«Но ни французам, — писал он, — ни немцам, ни англичанам, никому из них в отдельности, не будет принадлежать слава уничтожения капитализма; если Франция — может быть — подаст сигнал (к революции. — Авт.), то в Германии... будет решен исход борьбы, и все же еще ни Франция, ни Германия не обеспечат окончательной победы, пока Англия будет оставаться в руках буржуазии. Освобождение пролетариата может быть только международным делом. Если вы попытаетесь превратить это в дело одних французов, вы сделаете это невозможным. То, что руководство буржуазной революцией принадлежало исключительно Франции, — хотя это было неизбежно благодаря глупости и трусости других наций — привело, вы знаете куда? — к Наполеону, к завоеванию, к вторжению Священного союза. Желать, чтобы Франции в будущем была предназначена такая же роль, — значит хотеть извращения международного пролетарского движения, значит сделать Францию... посмешищем, ибо за пределами вашей страны смеются над этими претензиями».
Я привел все эти цитаты, столь характерные для классического марксизма, поскольку мне представляется, что они дают ключ к пониманию большевизма и взаимоотношений между русской революцией и миром. Большевики воспитывались в традициях, сущность которых выразил Энгельс, и даже после того, как «центр революции» передвинулся из Западной Европы в Россию, они по-прежнему считали установление социализма международным процессом, а не чисто русским «явлением». В их глазах собственная победа являлась прелюдией к всемирной или по крайней мере европейской социалистической революции. История показала, что их надежда на неминуемую всемирную революцию оказалась тщетной. Однако далеко не всегда ретроспективный взгляд на события помогает ясно увидеть в них то, что различают современники, чей взгляд, хотя отчасти и ошибочный, смело устремлен в будущее. Большевики начали с той посылки, что катастрофа 1914 года стала провозвестницей эпохи мировых войн и революций, эпохи упадка капитализма. Посылка была исторически правильна. Следующие десятилетия были действительно наполнены гигантской борьбой между революцией и контрреволюцией.
Революция 1918 года свергла империи Гогенцоллернов и Габсбургов и, хотя и на короткое время, создала Советы рабочих депутатов в Берлине, Вене, Мюнхене, Будапеште и Варшаве. И даже после поражения революций в Германии, Австрии, Венгрии и других странах капиталистическая система не обрела прежней стабильности. Ее потрясали кризисы, а мировая депрессия 1929 года поставила ее на грань распада. Сначала имущие классы сохранили свое господствующее положение, согласившись на экономические и политические реформы, за которые тщетно боролись поколения социалистов до свершения русской революции. Фашизм и нацизм выступили в качестве спасителей капитализма. Подъем революционного движения в колониях и китайская революция 1925—1927 годов придали кризису новый размах и глубину. В Европе, на которую пала тень «третьего рейха», Австрию и Испанию потрясали гражданские войны, а Франция стала ареной бурной классовой борьбы периода Народного фронта.
Все это показывает, насколько огромен был революционный потенциал десятилетий между двумя мировыми войнами. Вторая мировая война вновь продемонстрировала кризис и распад социальной системы. В оккупированной нацистами Европе народ боролся не только за национальную независимость: во многих оккупированных странах свирепствовала гражданская война. Революционные бои послевоенных лет во Франции, Италии и Греции стали уже достоянием истории. В Восточной Европе произошли изменения, вызванные революцией сверху. Со времен наполеоновских войн Европа не испытывала таких социальных потрясений.
Большевики очень хорошо понимали эпоху, в которую они вышли на авансцену мировой истории. Это была эпоха мировых войн и революций. Тот факт, что многие революции не удались или потерпели поражение, вовсе не ставит под сомнение посылку, на которой основывались большевики. Люди, вступившие в борьбу, не признают поражения, пока не началась сама битва, — ведь именно в сражении решается судьба борьбы. Ленин и его товарищи обычно сами не начинали битвы — чаще всего эти испытания силы навязывались им. Революционеры, возможно, подобно английским солдатам, считали, что важно выиграть последний бой, а во всех других надо быть готовыми и к поражениям.
Ленин и его последователи отстаивали универсальный характер революции и по другой причине. Они мало надеялись на построение социализма в одной России. Находясь в изоляции от передовых промышленных стран, опираясь лишь на собственные ресурсы, Россия не смогла бы преодолеть в конечном счете экономическую отсталость, низкий уровень цивилизации и слабость рабочего класса; она не смогла бы предотвратить подъем бюрократии. Все большевики — включая даже Сталина — надеялись на первых порах, что Россия войдет в состав европейского социалистического сообщества, во главе которого встанут Германия, Франция или Англия, которые помогут России подойти к социализму естественным и цивилизованным путем, без всяких жертв, насилия и социального неравенства, что было бы неизбежно при индустриализации в Советском Союзе в случае его изоляции. Еще в 1914 году Ленин выдвинул лозунг «Соединенных Штатов социалистической Европы», хотя позднее он высказывал сомнения, но не относительно самой идеи, а относительно того, правильно ли она будет понята; затем в 1918 году он заявил: