После 20-минутной перестрелки несколько немецких танков были подбиты, остальные отступили.
Увидев, что за переправу можно быть спокойным, Петровский уехал в Жлобин, на передовой командный пункт дивизии, где наши бойцы отражали ожесточенные контратаки немцев.
2
Первые дни боев корпуса показали, что «непобедимую армию» можно не только сдерживать, но и обращать в бегство.
В наших частях царило радостное возбуждение.
О настроении Леонида Григорьевича говорит его коротенькое письмо домой:
«Всю ночь ездил, заснул в машине, меня качнуло, а голова в окошко и фуражка с головы скок. Я проснулся, бац, где фуражка? Хорошо — недалеко уехали, вернулись и взяли.
У нас сегодня полный выходной, враг сидит смирно после того, как мы ему немного побили морду. Мы первые отбили его наступление и отбили все попытки наступать».
В это время ухудшилось положение наших войск на Смоленском направлении. Попытки остановить продвижение врага на восток не приносили успеха.
10 июля немцы форсировали Западную Двину и начали развивать наступление на Смоленск. Около 12 часов дня 12 июля 63-му корпусу была поставлена задача вместе с 66-м корпусом наносить концентрические удары на Бобруйск. Начало наступления — 8.00 13 июля.
Несомненна необходимость и своевременность наступления 21-й армии, в том числе, естественно, и 63-го корпуса. Здесь не место для подробного анализа расстановки и соотношения сил, но нужно признать прямо: в организации этого наступления бросается в глаза общий порок всех наступательных действий начального периода войны — чрезвычайная поспешность и отсутствие даже минимально необходимой подготовки.
Полученный 12 июля приказ о переходе в наступление был для 63-го корпуса полной неожиданностью, так как до этого не было не только каких-либо предварительных распоряжений, но даже самой общей ориентировки на будущее. Согласно приказу корпус должен был форсировать Днепр и начать наступление с рубежа западного берега. На подготовку, перегруппировку и подтягивание частей оставалось около суток. Положение осложнялось тем, что части корпуса занимали оборону на широком фронте.
Глубокой ночью 13 июля через Днепр переправилась группа наших разведчиков. В это же время полки первого эшелона дивизии подтягивались и маскировались на восточном берегу. Бойцы тихо готовили к переправе рыбацкие лодки, плоты, сплавной лес. Переговаривались редко и только шепотом, никто не курил. В районе Жлобина подручными средствами удалось восстановить взорванный пролет железнодорожного моста.
Утром заговорили наши орудия. Под прикрытием артиллерийской подготовки части 63-го корпуса начали переправу.
Наш артиллерийский налет был для гитлеровцев явно неожиданным. Только когда наши бойцы вышли на западные окраины Рогачева и Жлобина, немцы, прячась за железнодорожными насыпями, за каменными зданиями, стали оказывать сопротивление, которое усиливалось с каждым часом. Во многих домах засели вражеские автоматчики.
Но наши красноармейцы буквально выкорчевывали фашистов штыком и гранатой.
Первым ворвался в Жлобин батальон 437-го стрелкового полка. Когда на следующее утро гитлеровцы попытались окружить батальон, то встретили такой отпор, что не только не осуществили свое намерение, но вынуждены были отступить еще.
Чтобы оценить значение этой победы, достаточно констатировать еще раз тот факт, что Рогачев и Жлобин были первыми городами, отбитыми Красной Армией у врага в Великую Отечественную войну.
15 и 16 июля части корпуса продолжали продвигаться на запад, не давая гитлеровцам закрепиться на выгодных рубежах и отбивая многократные контратаки. Только на западном берегу реки Друть немцам удалось закрепиться. Наверное, не мог не вспомнить Леонид Григорьевич Петровский, как форсировали войска 5-го стрелкового корпуса речку Друть с ходу — было то на маневрах 37-го года.
Надо ли говорить, что Петровский постоянно находился в передовых наступающих частях, причем всегда там, где создавалось тяжелое положение? Все годы военной службы был он верен лучшим воинским принципам, и последние сражения, конечно, не были исключением. С удвоенной энергией шли красноармейцы в бой, видя, что их командир с ними.
Не допуская расслабленности у бойцов и командиров в мирное время, Петровский не пренебрегал «мелочами» и на фронте, не уставая повторять, что солдатская выправка — один из факторов боевого настроения бойца. Не раз — на неискушенный взгляд, быть может, и не вовремя — он устраивал смотры формы одежды командиров. Как-то батальонный комиссар Левко уловил пристальный взгляд комкора и тут же понял, чем не доволен командир: кобура с наганом болталась на ремне в прямом смысле этого слова. Как ни силился Левко подтянуть ремень, ничего не получалось,— ремень был застегнут на последнюю зарезку.
Петровский, видя его смущение, приказал просверлить в ремне новое отверстие и доложить об исполнении. Через минуту-другую батальонный комиссар доложил:
— Ваше приказание выполнил.
— Молодец! — улыбнулся Петровский.
Как уже говорилось, Леонид Григорьевич в штабе не засиживался, проводя почти все время в войсках. Тем не менее штаб корпуса работал с полной нагрузкой. Петровский обыкновенно после получения приказа из штаба армии излагал начальнику штаба корпуса свой замысел и дополнительные указания по разработке оперативных документов. Не забывал комкор и о том, что контроль исполнения — основной рычаг управления войсками. Он не оставлял ни одного участка работы вне поля своего зрения. Еще один характерный штрих стиля руководства Петровского: он умел добиваться безусловного выполнения боевого приказа, причем делал это спокойно, без какой бы то ни было нервозности, находя форму, не допускающую сомнения в его правоте.
Расскажу об одном из эпизодов, свидетелем которого в мне довелось быть.
Части 154-й стрелковой дивизии замедлили наступление, натолкнувшись на сильное сопротивление гитлеровцев, которые укрепились на господствовавшей там высоте. Оценив обстановку, командир корпуса приказал: на рассвете силами одного полка атаковать врага и захватать высоту.
Утром Петровский появился в расположении полка, которому предстояло выполнить задачу. Атака задерживалась.
— Немцы палят так, что голову нельзя поднять,— объяснил командир полка.
Петровский выслушал его, молча повернулся и пошел вдоль окопа. Командир полка следовал за ним. Дойдя до конца окопа, Петровский взобрался на передний бруствер и спокойно пошел вдоль окопа. Командиру полка пришлось последовать за ним.
Как и предполагал Петровский, гитлеровцы брали, что называется, на испуг. Они вели яростную, но бесприцельную стрельбу из автоматов и пулеметов. Петровский прошел вдоль бруствера и спустился в окоп.
— Так вы говорите, нельзя голову поднять?
Командир полка, смутившись, молчал.
— Даю вам на подготовку атаки два часа. Через два часа тридцать минут высота должна быть взята.
В назначенный час полк захватил высоту почти без потерь. Отмечу здесь по собственному опыту: в первые месяцы войны, когда наши бойцы остро ощущали недостаток боевого опыта, личный пример командира, его спокойствие и выдержка в критические минуты боя играли важную, если не решающую, роль.
Особое внимание Петровский уделял разведке, тщательному изучению противника. Он почти всегда присутствовал при допросе пленных. Перед засылкой в тыл противника разведывательной группы, как правило, сам проверял готовность группы и инструктировал ее. Хорошо зная состояние и расположение частей врага, он мог предвидеть его действия и своевременно парировать их. Помощник начальника разведки корпуса лейтенант Серегин — тот самый, которому Петровский помог с квартирой в Саратове, вспоминал, как Леонид Григорьевич сказал однажды:
— Эх, товарищ Серегин! Как мне самому хочется пойти в разведку… Но, увы, не имею права.
А семья Л. Г. Петровского в это время получает такое письмо:
«Мы пока воюем с немцами. Захватили пленных, они говорят, что много их побили. Правда, и нам нелегко. Сейчас сижу в штабной машине, а наша артиллерия бьет залпами по немцам. Пушки имеют свой тон, гаубицы — свой, а снаряды свистят в воздухе по-разному и создают своеобразную музыку, но очень противную и бьющую в ухо ввиду близости батарей.
Сегодня был на фронте дважды. Моего одного охранника ранило, мне же везет, хотя уже дважды ходил в атаку. Вернее, поднимал людей в атаку. На войне, конечно, всегда много трудностей и устаешь ужасно. Спать почти не приходится».
3
Во второй половине июля советские войска продолжали наступать на Бобруйско-Слуцком направлении, угрожая флангу главных вражеских сил группы армий «Центр». В междуречье Днепра и Березины развернулись ожесточенные бои.
Продолжал наступление и наш 63-й корпус. Но все чаще над нашими головами появлялись пикирующие бомбардировщики. Один из таких налетов застал Петровского в штабе корпуса, который расположился в бывшем пионерском лагере.
Самолеты сделали разворот и начали сбрасывать бомбы. Штабные офицеры поспешили в специально подготовленные на случай бомбежек окопы-щели. Петровский стоял, прислонившись спиной к дереву. Один из офицеров крикнул:
— Товарищ комкор, скорее в укрытие, бомбят ведь!
Петровский не пошевельнулся, продолжая наблюдать за самолетами. Ответил спокойно:
— В земле я еще успею належаться.
Командиры тут же перешли на шаг, кто-то и вовсе остановился. Один молоденький лейтенант даже демонстративно оперся о подобранный тут же фанерный щит с надписью «Когда я ем, я глух и нем», который, видимо, еще совсем недавно был назиданием для ребятишек…
Петровский последовательно вел борьбу с «воздушной» болезнью, особенно сильно распространенной в первые дни войны. Усилия его не пропали даром: вскоре в корпуса «воздушная эпидемия» заметно ослабела, не переходя, впрочем, «за грань разумной осторожности.
Спокойствие и выдержка командира корпуса не переставали восхищать подчиненных. Хорошо помню фигуру Петровского, стоящего с биноклем в руках на крыше высокого дома — наблюдательного пункта.