Элизабет решила надеть сиреневый шифон, так как ее траур кончался только в ноябре. Носить черное последние шесть месяцев не обязательно, но белый цвет такой безжизненный, а серый — такой гнетущий! Джентльменам легко, думала она: креповая повязка на руке, и одевайся во что хочешь. Фиц предпочел бы, чтобы она надела свои жемчуга, бесспорно, лучшие в Англии, но она предпочла аметистовое колье и широкие аметистовые браслеты.
Вверху лестницы она столкнулась с Ангусом Синклером и Каролиной Бингли.
— Моя дорогая Элизабет, вы — воплощение ваших собственных садов, — сказал Ангус, целуя ей руку.
— Это можно истолковать, как обширность и безвкусие, — сказала мисс Бингли, очень довольная своими янтарно-бронзовыми блестками и потрясающими желтыми сапфирами.
Элизабет ощетинилась.
— Право, Каролина, не можете же вы и правда считать сады Пемберли безвкусными?
— Да, могу. И еще, я не понимаю, почему разбить их предки Фица не заказали Иниго Джонсу или Кэпебилити Брауну? Такая прозорливость во всем, что касается высшей моды!
— Значит, вы не видели желтые нарциссы, заполнившие траву под миндальными деревьями в полном цвету, или лощину, где подснежники почти касаются ветвей плакучих розовых вишен, — с едкостью сказала Элизабет.
— Да, признаюсь, не видела. Мои глаза уже предостаточно оскорбили оранжевые бархатцы, пунцовый шалфей и еще какие-то там синие, — сказала Каролина, не собираясь признавать поражение.
Ангус перевел дух и засмеялся.
— Каролина, Каролина, это нечестно! — вскричал он. — Фиц стремился воспроизвести тут Версаль, где действительно есть безобразно негармонирующие клумбы. Но я всецело на стороне Элизабет. Цветущие полянки Пемберли это же приют Оберона и Титании.
К этому моменту они уже сошли с последней ступеньки парадной лестницы и входили в комнату Рубенса, пышно пунцовую, кремовую и позолоченную с мебелью в стиле Людовика Пятнадцатого.
— Ну, уж это, — сказал Ангус, широким жестом обводя комнату, — вы, Каролина, раскритиковать не сможете. Поместья других джентльменов могут быть увешаны портретами предков (по большей части очень скверно написанными), но в Пемберли видишь высокое искусство.
— Я нахожу обнаженных толстух отвратительными, — презрительно сказала мисс Бингли, но тут она увидела Луизу Хэрст с Букетиком и направилась к ним.
— Эта женщина кислее лиссабонского лимона, — шепнул Ангус Элизабет.
В сиреневом глаза ее казались почти фиолетовыми; они смотрели на него с благодарностью.
— Обманутые надежды, милый Ангус. Она так нацеливалась на Фица!
— Ну, это знает весь свет.
Вошел Фиц с герцогом и герцогиней, и вскоре всех развлекла веселая предобеденная беседа. Ее муж, заметила Элизабет, выглядел особенно довольным собой, как и мистер Спикер, большой приятель Фица. Они занимаются выкраиванием империи, и Фиц станет премьер-министром, едва коронованные головы Европы разберутся с отречением Бонапарте. Я это знаю так же точно, как тела моих детей. А Ангус догадался и очень огорчен, потому что он не тори. Борец за вигизм — вот кто такой Ангус, более прогрессивный и либеральный. Не то чтобы это было очень весомо. Тори защищают привилегии землевладельцев, тогда как виги более преданы правам бизнеса и промышленности. А бедняки не заботят ни тех, ни других.
Парментер доложил, что кушать подано, и это потребовало довольно длинной прогулки до малой парадной столовой, украшенной парчой соломенного цвета, позолотой и фамильными портретами, хотя и написанными не так уж скверно, будучи кисти Ван Дейка, Гейнсборо, Рейнолдса и Гольбейна.
Чарли и Оуэн пришли настолько рано, что не навлекли на себя порицания Фица, втайне довольного. Последний раз он видел своего сына на похоронах миссис Беннет и теперь обнаружил, что Чарли повзрослел и физически, и умственно. Нет, по-настоящему удовлетворительным он никогда не будет, но больше он не выглядел изнеженным слюнтяем.
Элизабет посадила Чарли по одну руку Лондонского епископа, а Оуэна по другую; они могли беседовать о латинских и греческих авторах, возникни у них такое желание, но оно не возникло. Презрительно взглянув на Каролину Бингли, свою главную очернительницу, Чарли принялся развлекать весь стол историями о своих приключениях, когда он знакомил Оуэна со Скалистым краем; тема была безупречной, с окраской мягкого юмора, в самый раз, чтобы позабавить столь разношерстных слушателей. Сестра Мэри не упоминалась, но Элизабет опасалась, что они не нашли никаких ее следов. Если ее целью был Манчестер, значит, она еще далеко до него не добралась.
Омары, просто приготовленные на открытом огне и сдобренные лишь растопленным маслом, были только-только унесены, когда до всех ушей в столовой донесся шум какой-то неурядицы снаружи. Кто-то визжал и вопил, Парментер пытался перекрикивать, а смутный хор мужских голосов свидетельствовал, что его поддерживают несколько лакеев. Створки двери распахнулись, все головы за столом обернулись.
— Лидия! — ахнула Элизабет, вставая.
Ее сестра выглядела шокирующе. Где-то она попала под ливень — ее легонькое платье промокло насквозь и бесстыже облепляло затянутую в корсет фигуру. Если она вышла в шляпке, та исчезла; она была без перчаток, и бросалось в глаза, что она игнорировала все условности траура. Ее платье было ярко-красным — клеймя ее, как потаскуху — с очень низким вырезом. Никто не причесал ей волосы, которые растрепанно торчали во все стороны, а ее лицо покрывал своеобразный узор из соплей и размазанной косметики. В руке она сжимала лист бумаги.
— Сукин ты сын, Дарси, — взвизгнула она. — Бессердечное чудовище с ледяной кровью! Трахнутый сукин сын! Трахнутый мудак. Говнюк!
Ее слова падали в безмолвие такое глубокое и потрясенное, что женщины не сообразили попадать из-за них в обморок! Согласно обычаю Элизабет сидела в нижнем конце стола, ближнем к дверям, а Фиц в его верхнем конце в пятнадцати футах дальше от них. При появлении Лидии он весь напрягся, но не встал, а когда она произнесла непроизносимое, его лицо не отразило ничего, кроме брезгливого отвращения.
— Ты знаешь, что тут говорится? — вопросила Лидия, все еще визгливо и размахивая листом. — Мне сообщают, что мой муж умер, погиб в бою в Америке. Бессердечный ты, жестокий мудак! Мудак! Мудак! Ты отослал туда Джорджа, Фицуильям Дарси, ты и никто другой! Он был занозой, вот как и я заноза, родственники твоей жены, от которых ты всегда хотел избавиться! — откинув голову, она жутко завыла. — О, мой Джордж, мой Джордж! Я любила его, Дарси, я любила его! Двадцать один год брака. Ну да, с глаз долой и из головы вон! Чуть Бонапарте дал тебе зацепку, ты использовал свое влияние, чтобы спровадить Джорджа воевать в Испании, оставив меня перебиваться на капитанское жалованье, ведь ты отказался помочь мне! — Очередной жуткий вопль. — Ах, мой Джордж, мой Джордж! Погиб в Америке, его косточки в могиле, которую я никогда не увижу! Трахнутый ты сукин сын, Дарси! Говнюк!
Чарли привстал, но Элизабет удержала его.
— Нет, пусть она выговорится, Чарли. Она уже наговорила слишком много. Попробуй остановить ее сейчас, и нам только драки не хватает!
— Я была так счастлива, когда он уцелел в Испании, мой Джордж! Но тебе этого было мало, Дарси, верно? Ему полагалось умереть в Испании, а он не умер. И ты пустил в ход свое влияние, чтобы спровадить его в Америку! Между этими двумя жуткими кампаниями я видела его меньше недели, а теперь он погиб, и ты можешь радоваться! Да только недолго! Я кое-что про тебя знаю, Дарси, и я очень даже живая!
Внезапно она рухнула на пол. Элизабет и Чарли бросились к ней, помогли встать на ноги и увели из столовой.
— Боже великий, ну и представление, — сказала Каролина Бингли. — Фиц, где ваша невестка пополняет свой лексикон?
Это напомнило герцогине Девонширской, миссис Спикер и Букетику о словах Лидии; они все три попадали на пол.
— Полагаю, — сказал Фиц ровным голосом, когда ее увели, — продолжать этот достопамятный обед нам придется в сокращении.
— Не-за-бы-ваемый! — промурлыкала мисс Бингли.
Ангус предпочел все это проигнорировать.
— Ну, лично я отказываюсь обойтись без тюрбо, — сказал он подчеркнуто бодро.
Вернулся Чарли, очень озабоченный, как заметил Оуэн.
— Я приношу мамины извинения, папаша, — сказал он отцу. — Она укладывает тетю Лидию в постель.
— Благодарю тебя, Чарли. Ты останешься дообедывать?
— Да, сэр.
Он сел, втайне мучительно сострадая своему отцу. Поведению Лидии извинений не было… ах, почему отвратительная Каролина Бингли должна была присутствовать при этом? Скандальная сцена станет достоянием всего Лондона, едва она вернется в Лондон.
Лондонский епископ анатомировал этимологию непристойных слов в поучение Оуэну и приветствовал соучастие Чарли.
— Вы знаете стихи Катулла? — спросил епископ.
Лицо Чарли просветлело.
— Знаю ли?
* * *
Вернувшийся с грузом рыбы и ракообразных, Нед Скиннер оставался у себя и явился к Фицу в его Парламентскую библиотеку, чуть только заметно ошарашенные гости разошлись по своим апартаментам.
— Почему Парментер и его подручные допустили ее в столовую? Что на них нашло? — спросил Нед.
— Страх. Опасения. Нежелание силой остановить сестру их госпожи, которую они преданно любят, — сказал Фиц со скрупулезной беспристрастностью. — К тому же, полагаю, они и не подозревали, что произойдет в столовой, свое изысканное словоблудие она приберегла для моих гостей, стерва. И она была пьяна.
— Это правда? Джордж Уикхем действительно погиб?
— Так говорится в письме, и оно подписано его полковником.
— Жаль, что она не отправилась в Америку с ним. Она, конечно же, присосалась бы к какому-нибудь колониальному олуху и осталась бы там. Меня ставит в тупик, почему она не подцепила сифилис.
— А меня ставит в тупик, почему у нее никогда не было детей.
— Ну, она так легко не попадется. А уж если случится, ей известно, куда пойти, чтобы от него избавиться. Она же никогда не знает, кто отец.