Такое прошлое не умещалось у меня в голове. «То есть мы с тобой не поджигали порох? Не катались с ткачихами на байдарке? Ты не давал мне „Заратустру" на длительное хранение? Я не застёгивал тебе ширинку, а ты не читал моих конспектов по йогам?»
— Именно так, у нас теперь разное прошлое. И настоящее. Я тут с тобой сижу, но запомни твёрдо — меня здесь нет и не было. За мою голову американцы много тебе дадут. Возьмёшь?
— Расслабься, ты здесь никому не нужен.
— Да, ты прав, хотя это мне и не нравится. Америка нас победила. Но я-то остался жив. Может, это и к лучшему. Я им ещё покажу! Вот только пластическую операцию сделаю. Это несложно, видимость — она и есть видимость. С голосом хуже, его легко опознать. С голосом наши хирурги тоже неплохо работают, но ребята говорят, что есть риск вообще онеметь. Может, это и к лучшему, никому ничего во сне не сболтнёшь лишнего, но мне пока что не по нутру, я ещё не готов навсегда замолчать. Погожу. Может, ещё пригожусь. Впрочем, не знаю, что я мог бы сказать. По большому счёту, я ничего не знаю. Кроме того, что в руководстве сидят одни мудаки. Один — мудак, другой — сволочь. Но это и без меня каждому американцу ясно, особенно насчёт моего непосредственного начальника. Никому не говорил, а тебе скажу — звать его генералом Мясорубкиным. Это он меня вербовал, прельстительно обещал, что сверхчеловека из меня сделает, а теперь сказал, что я по ночам кричу, не вышло, мол, из тебя супермена, родине отработанный материал не нужен, тем более с такой коленкой, даже если она хромированная. Знаешь, что он ещё сказал? Твой лазер тоже никому не нужен, им только сосульки сшибать. Мол, нужно было водородной бомбой всю Анголу с потрохами накрыть, тогда никаких проблем бы и не было. Не имеет никакого понятия о высокоточном оружии и последних тенденциях в убийственном деле. Ребята из моей группы недовольны, вся жизнь прахом пошла. Не хотел бы я, чтобы такой мудак вечно жил».
Я вскипятил воду, заварил чай. Гашиш отказался. «Горячего не пью, обжёгся, пей сам», — сказал он и попросил холодной воды запить таблетку. Пояснил: «Это успокоительное, не хочешь попробовать?» В качестве своего варианта успокоительного я предложил ему сыграть в шахматы. «Играй сам, я в другие игры играю, подвижные». Да, человека с таким прошлым трудно отвлечь от настоящего. Тем не менее ножичек он вернул. «Извини, лезвия не открываются, заржавели. А вот штопором можно пользоваться, может, ещё пригодится».
—Тебе бы бабу. Чтобы повыпуклей, томную, добрую.
— Так они у вас здесь все белые и будто дохлые. Щёки румянят и глаза подводят, я к таким касательства не имею. Нет, я теперь чёрненьких только люблю, они поживее будут, посговористей. И намного дешевле. Лично я обходился шоколадками. Мне их сбрасывали на парашюте, недостатка в сладком не было. Шоколадку давал после того. И все были довольны. У них, между прочим, настоящий голод, трахайся — не хочу. Сам-то чёрненьких пробовал? А жену мне нельзя, я по ночам кричу, могу секрет выдать.
Голова у Гашиша стала седее одуванчика, вот-вот пух облетит, а кожа прокалилась солнцем дочерна, будто в чужую шкуру влез. Урождённые москвичи принимали его за выходца из Средней Азии и брезгливо шарахались. Боялись, что от него воняет какой-нибудь падалью. И вообще — мало ли что. Может, ты вшивый? Чахоточный? Сглазишь? Или это перед тобой серийный убийца из нового иностранного кинофильма про призраков? Что-то в Гашише такое чувствовалось, что хотелось уступить ему дорогу. Тем более что верхнюю губу прорезал шрам. Я предложил Гашишу отрастить усы, но он наотрез отказался. Видно, хотел выглядеть пострашнее. Заходя в продовольственный магазин, Гашиш обыскивал его рысьим взглядом. То ли боялся, что его выследили, то ли сейчас выхватит пистолет и сам застрелит. А может отвык от того, что в магазине платят деньги, а не грабят его. Идя по улице, никогда не держал руки в карманах. «Ногти можно не стричь, ладони можно с мылом не мыть, но руки должны быть на подхвате. Всегда. Мало ли что. Хорошо, что меня в ногу ранили, а не в руку. Рука важнее». Словом, мой друг никак не мог успокоиться.
«Поехали лучше в горы на лыжах кататься, ты снега давно не видел, белое действует на психику положительно», — предложил я. Гашиш неожиданно согласился: «В горы — так в горы, там меня никто не знает, там удобнее прятаться». Вот мы и поехали на Карпаты, в деревню Грабовец.
Ехали поездом дальнего следования до станции Стрый. Мне, как работнику железнодорожной газеты, полагался бесплатный купейный билет. Гашишу билет от его ведомства тоже полагался, но он был обижен на генерала Мясорубкина и опасался слежки, так что поехал он на свои деньги. Он жил в джунглях, а зарплата шла в Москве, удалось скопить. Что ж, ему виднее, билеты тогда были дешёвые даже в купе.
В Стрые мы пересели на неспешную электричку. Долго стояла на станциях, ехала медленно, будто вагоны тащил паровоз. Наверное, вдалеке от Москвы в проводах не хватало напряжения. Рядом с нами сидел высокий парень. Он был тощ несмотря на ватник. Увидев наши лыжи, он широко улыбнулся и гордо представился: волейболист. Гашиш от него отодвинулся и не стал поддерживать разговор. Я чувствовал, как у Гашиша под курткой напряглись мышцы и сжалось сердце. Так что беседу поддерживал я. Обычная вагонная трепотня: хорошее ли там у вас продовольственное снабжение, не помогли бы вы мне прописаться в Москве, не знаете ли вы какого-нибудь знаменитого тренера, чтобы он квалифицированно посмотрел на мои длинные руки, которыми — левой и правой — я убойно гашу. Вопросы не вызвали у меня затруднений, я отвечал односложно и отрицательно. Но, похоже, волейболист не огорчился, он просто так спрашивал, чтобы ехать не скучно было. Приятный паренёк. Он не рассчитывал прописаться в Москве. Когда мы сошли в Славском, Гашиш оглянулся и сказал: «Опасаюсь я этих волейболистов. Сопля-со-плёй, но кинетическая сила удара у волейболистов чудовищная, следует быть настороже. Мало ли что».
Электричка прибыла в Славское уже затемно. Хорошо, что луна — полная и снег — чистый-чистый, всё-таки кое-что видно. От Славского до деревни — два перевала с рюкзаком и лыжами. В рюкзаках — говяжья тушёнка и чистый спирт в канистре. Банки тушёнки — из стратегических запасов, в жёлтом машинном масле. Спирт — оттуда же. Это Гашиш по своим каналам достал, просто так — не купишь. Знающие люди так посоветовали — снабжение в Грабовце, мол, неважное, не стратегическое. Какая может быть стратегия на окраине огромной страны? Людей много, стратегии на всех не хватает, самим её мало. А ещё за плечами — спальный мешок и много другого, без чего человек не может. Включая спички и дорожные магнитные шахматы. Не тащить же в такую даль нормальную доску. В неё спирт не нальёшь. Можно, правда, соли насыпать.
Тропу на горе потеряли сразу же. Гашиш, наверное, хорошо ориентировался по звёздам, но то было в другом полушарии, здесь они были помельче. Снег лежал глубокий, проваливались по пах. Гашиш ходить по снегу отвык, но мне маршрут давался ещё труднее, в моей газетной жизни ничего тяжёлого не встречалось, на работу ездил в метро. Я отсчитывал сто шагов и валился в снег, мычал, хватал губами жёсткие кристаллы. Они таяли, я потихонечку оживал. Гашиш стоял рядом и посмеивался: «Кто ты там? Библиотекарь, историк, филолог? А вот я — путешественник. В джунглях труднее было, там дышать нечем, всё ядовитое и дизентерийное». Кажется, Гашиша отпускало, коленка ему не мешала верно оценивать свои силы. Видно, врачи в его ведомстве и вправду умели делать надёжные запасные части. Но в вечную жизнь мы оба всё равно не верили. Нас учили, что жизнь человеку даётся один раз и жить её надо сразу, набело и не думая о последствиях. Я падал в снег и думал, что мы оба свой шанс упустили.
Тут десятью метрами выше мы увидели человека, похожего на ходячее дерево. Он шёл по-твёрдому, размахивал руками и горланил песню. Голова у него моталась влево-вправо. Он тоже увидел нас. Оказалось — лесоруб Иван, сегодняшнюю норму уже вырубил, идёт из леса домой, сегодня у него — именины, стол — накрыт, имеются жена и сынишка, живут втроём — вот и вся биография, всё как у людей, больше нечего рассказать. «Круглый день на свежем воздухе, на здоровье не жалуюсь». Кроме того, в избе комната есть незанятая, он её жарко натопит и с удовольствием сдаст нам за чистый спирт. «Денег не надо, на них ничего не купишь, если повезёт — только хлеб. А" зачем человеку хлеб, если есть питьевой спирт?» Я не стал отвечать на вопрос и уж тем более спорить. Мы поспешили за Иваном по запорошенной тропке, которую он ежедневно набивал утром и вечером своим деревянным шагом.
Иван обладал выдающимися нижними конечностями, шаг у него был ходульный, шёл налегке; он родился здесь, за ним не поспеть. С перевала ткнул плакатной рукой вниз: «Вот он, родной Грабовец, моя хата — с самого краю, здесь и будете жить». На письме его речь выглядит литературно, но на самом деле слова выталкивались из гортани с трудом, они были какими-то костистыми, края неровные, цепляющиеся за язык, а сам Иван во время диалога напоминал животное, неплохо научившееся человеческому языку. Я часто его переспрашивал.
Мы с Гашишом надели лыжи и широкими дугами заскользили по склону. Иван же сел на снег и покатился на овечьем тулупе вниз, никаких лыж ему не требовалось. Деревенские лампочки горели не ярче звёзд, терзаемый лыжами снег брызгал в глаза, временами я переставал понимать, куда меня несёт — то ли на тусклое электричество, то ли на самый верх. Чёрт его разберёт. Местному жителю заморочить столичного ничего не стоит, тем более что Карпаты всегда славились колдунами. Здесь их почему-то называют мольфарами, что служит доказательством культурного своеобразия данного региона.
Стол был и вправду накрыт. Солёные огурцы, варёные яйца, холодная картошка, сало, что-то, наверное, ещё. А что — не помню, пили свекольную самогонку, зверски крякали от альдегида. Всё, конечно, своё, включая свиные кишки с гречкой. Пиликала скрипочка, гудела сопелка, рвал космос варган. Хозяйка, правда, сказала, что это вовсе не варган, а дрымба. Гости согласно закивали: дрымба, именно дрымба. А как же ещё? А варгана мы никогда не видели. Даже по телевизору. Тем более что телевизоров здесь не бывает. Останкинская телебашня далеко-далеко, сигнала нет, денег — тоже. Так что вся надежда — на личный опыт встреч с интересными людьми, которым вообще-то нельзя верить, они ведь не понимают по-нашенски.