Я бродил по квартирам в противогазе и прыскал по тёмным углам из пульверизатора. Много чего повидал. Умирающих стариков, по которым ползли клопы, отсасывая последнюю кровь. Стойких костистых старух, которые говорили мне «молодой человек» и совали миллион «на трамвай», — по-советски боялись, что если не дать на лапу, то работа окажется плохо сделанной, тараканы оживут обратно. Для успокоения нервных старух деньги приходилось брать. А не то помрут от огорчения. Никогда не видел такого количества насекомых. Советская власть утверждала, что победила паразитов, но, как всегда, врала. Наконец-то я воочию убедился, что человек на этой планете — в видовом меньшинстве.
Получив очередной заказ, я отправился в высотку на Котельнической набережной. Здание выветрилось и обветрилось, потрескалось от трения об атмосферу, покрылось известковым налётом от столичного выдоха. В скором времени оно превратится в живописные руины, которые облепят повизгивающие от познавательного восторга экскурсанты. Руины затянет травой и кустами, а любознательные граждане услышат рассказ о том, что когда-то здесь жили знатные советские учёные, писатели и номенклатурные работники средней руки. Экскурсантам пояснят, сколько тонн мрамора израсходовали на отделку вестибюлей, сколько романов написали бывшие обитатели руин, сколько они сделали изобретений и гадостей. Что ж, дело прошлое, можно и рассказать. Экскурсанты же будут внимать и от души радоваться тому, что родились попозже, они ещё живы и им предстоит полная ярких впечатлений долгая жизнь. Чтобы ощутить эту радость, люди, наверное, и записываются на экскурсии по руинам.
Лифт поволокся наверх, застонал натруженными боками, заскрежетал усталыми тросами. Подъём давался ему с одышкой. Я бросил взгляд в засмотренное зеркало и остался доволен собой: незаметен и аккуратен, умеренно сед, лицо слегка скорбное, как у похоронного агента или ветеринара, явившегося сделать смертельный укол любимому домашнему животному.
Я позвонил в дверь. Открыл мужчина — старше, выше и худее меня. Голова маленькая, нахохленная, птичья. Под стать ей и нос, загибающийся клювом. Худая шея торчит из мохнатого свитера с круглым горлом. Настоящая птица. Но не певчая, а хищная. Стервятник? Кожа — чистая, ошкуренная, видно, что человек питается регулярно. Интересно, чем? Хозяин посмотрел на меня круглым оком, брезгливым взглядом, каким обнаруживают неприятный предмет. Несвежую скатерть с винным разводом или дохлую мышь. С предметом нужно было что-то делать — выкинуть в мусоропровод, отнести в прачечную. Клюв раскрылся, тонкая губа шевельнулась, обращаясь к обитаемому пространству, хозяин проклекотал: «Заинька, мы кого-нибудь ждём?» Потом канул, не успев запомнить мою внешность. Вряд ли писатель — писатели всякими людьми интересуются, даже ликвидаторами. Наверное, учёный, до одури думающий очередную мысль про закон природы или какой-нибудь механизм.
На месте хозяина очутилась Заинька — будто супружеская пара мгновенную рокировку сделала. Дама неопределённых зрелых лет. Мимика скупая, ушки невыразительно прижаты к черепу, лицо — обожжённая глина. «Наверное, пластическая операция», — подумал я. Как и её муж, она тоже не стала разглядывать меня, обратилась вежливо: «молодой человек». Ко мне никто уже давно так не обращался. Гражданин, мужчина, старик, братан, отец... До «деда» пока не дошло. Упруго, словно гимнастка, Заинька провела меня в кабинет. Ей бы пошла военная форма или балетные тапочки. Носки ног у неё и вправду разлетались шире обычного, шаг чёткий, строевой. «У моего мужа в книгах завелись тараканы, а он ужасно брезглив, пуглив и нервен. В кабинет не может зайти, у него случается горловой спазм, потому что у моего котика повышенный рвотный рефлекс».
«Блюёт, что ли?» — наивно спросил я. Хозяйка поморщилась от грубого слова. «Это вы блюёте, а моего котика подташнивает, ну, иногда тошнит самую капельку. У литературных работников это бывает, люди чувствительные. Словом, ответственная работа стоит, а он ведь председатель жюри премии „Гусиное перо“, скоро вручать. Уф, наговорила лишнего, вы ведь, наверное, далеки от искусства? Или я не права? Вряд ли вы и меня видели на балетной сцене. В общем, сделайте хоть что-нибудь, я вас отблагодарю». И скрылась на кухню. Запахло кофе. Я про такую премию слышал, лауреату полагалась позолоченная чернильница и воз писчей бумаги. Странно, муж похож на птицу, а она называет его котиком. Впрочем, и жена не имеет ничего общего с зайчихой. У зайчихи — усы и длинные уши. А у этой и посмотреть не на что. Эти господа в зоопарке, что ли, никогда не были?
Я огляделся. По периметру — стеллажи. Комната большая, значит, книг здесь тысячи три. Корешки — знакомые, нам есть о чём говорить. Отчетливо пахнет одеколоном. Наверное, чтобы запах блевотины отбить. Добротное кресло, обитое кожей. Огромный стол, обит зелёным сукном. На столе — мой сборник. Раскрыт. Я подошёл ближе, прочёл:
Земля с повышенным содержанием картошки, кислой капусты, ржаного хлеба. Всё это легко претворяется в живую воду, бродящую по стожильным рекам.
Земля, политая солёным потом, липкой разноплемённой кровью, земля, сдобренная светом, просеянным сезонными облаками -перистыми, кучевыми, свинцовыми. Тело моё слеплено из местной глины с добавлением перечисленных элементов судьбы. Оттого — с ветром и небом на «ты».
Что ж, стихи неплохие. На полях и вправду стоял красный восклицательный знак. Может, мне премия светит и позолоченная чернильница? Надо как следует тараканов выморить, чтобы председатель жюри сумел сборник до конца прочесть. Там, поближе к концу «Линии жизни», есть стихи и посильнее. Я натянул противогаз и стал тщательно прыскать. Аккуратнее, ещё аккуратнее, надо книги этой гадостью не попортить. А то хозяин обидится и премию мне не выпишет. Прусаки выползали из умных книг, срывались вниз, корчились на паркете и от света дохли. Некоторые бегали по потолку, пришлось разуться, встать на хозяйское кресло и пустить мощную струю вверх. Пол был усыпан трупами и напоминал поле генерального сражения после окончания битвы. Да, человек — это звучит гордо. Царь зверей, император среди тараканов...
Тяжело дыша, я прошёл на кухню. Намётанным движением сорвал противогаз, заблестел потом, закашлялся от свежего воздуха. «Готово, тараканы сдохли с гарантией, можете дальше на здоровье читать и писать, больше дурно не станет. Только трупы уберите и комнату проветрите». Котик держал кофейную чашку на уровне глаз, будто загораживался от меня, по его горлу прокатилась мощная нутряная волна. Неужели я так ему неприятен, что его вот-вот стошнит? Не хотелось бы, чтобы он при мне блевал. Да, действительно, от меня несло химией, непривычному человеку это неприятно. А может, я неправильно толкую факты? Может, он сейчас чашку на блюдце выплеснет, может, он лауреата назначает по кофейной гуще? — беспокоился я. «Я лишнего не требую, я только прошу: вы до конца прочтите, там ещё лучше будет». Наверное, в голове у меня затуманилось от кислородного голодания, совершенно не к месту я прочёл:
Я памятник тебе воздвиг. Нерукотворный. Из остывших снов, обрывков поцелуев, из своего ребра. Из вина, превращённого в кровь. Из крови, претворённой в хмель. Из крови, перелитой в кровь.
Из глины птичьей и выпавших из клюва слов.
Декламируя это короткое стихотворение, я смотрел на Заиньку. А на кого ещё мне было смотреть? Не на Котика же. Оли тоже поблизости не было. На первом слове Заинька вопросительно дернулась, на последнем же возопила: «Сексуальный маньяк!» Котик же посмотрел на меня так, будто сейчас мне глаз то ли выцарапает, то ли выклюет. «Это я насчёт премии беспокоюсь, я от души творил», — хотел объясниться я, но не успел. Заинька встала на задние лапки, пошарила в буфете и извлекла деньги. «Надеюсь, хватит?» — с издёвкой спросила она и развернула меня испепеляющим взглядом по направлению к двери. Вдогонку я услышал: «Вот тебе и хвалёная „Выжженная земля". И этот на лапу требует. А ещё называется маньяк».
Я вышел из квартиры и прочёл на медной табличке: Ябеджебякин. Тот самый. Который отвергал мои стихи, посланные в газеты и журналы. Ошибки быть не могло — фамилия редкая, внешность неприятная. На секунду мне показалось, что именно таким я его себе и воображал в молодости. Но это было не так. Я воображал его жирным, а этот оказался худее меня. Я думал, что у того воняет изо рта, а от этого пахло свежим одеколоном. Тому я хотел плюнуть в рожу, а этого я избавил от тараканов и получил денег. Оплёванным чувствовал себя я. А про Заиньку я вообще никогда ничего не знал и не думал.
По Вшивой Горке я поплёлся к метро, меня ждал следующий заказ. Глаза слипались — ночью читал. По пути боялся, что Заинька накатает жалобу и назовёт сексуальным маньяком. У меня уже бывали производственные неприятности. Гашиш организовал бизнес так, как его учили: каждый следил за каждым. Вот ему и доложили, что у меня в окне ночью горит свет. Действительно, я ночами читал — днём занимался убийством. Гашиш назначил мне встречу—причём не в покойном офисе, а на улице, где перекладывали асфальт. Отбойные молотки стучали в висках. «Зато не подслушают!» — довольно сказал Гашиш. Потом приступил к делу: «Ты уж меня прости, но я обязан тебя предупредить. В твоём договоре сказано: ликвидатор должен быть утром свежим, ему следует как следует выспаться. Всё-таки мы имеем дело с ядами. Вот я и организовал тотальную слежку — чтобы люди ночью водку не пили, не пялились в телевизор. Я тебя понимаю, тебе от вредных привычек уже не избавиться, но наружка не должна об этом знать. А не то другие разбалуются. Но ты у меня — случай особый, я тебя неизвестно за что люблю и лично тебе разрешаю ночами книжки читать. Только ты будь хитрее. Как пробьёт полночь, гаси в комнате свет, а сам иди в сортир, там наслаждайся словесностью хоть до утра. С улицы свет в сортире не виден, я сам проверял». После этого разговора я так и поступал, хотя мне это было неприятно. Только читал не в туалете, а в ванной. Всё-таки там просторнее. Отворачивал потихонечку кран и воображал, что сижу на берегу прохладного ручья. Получалось. Иногда мне даже мерещилось, что ранние птахи поют.