— Но вы-то, если продолжить вашу аллегорию, всё-таки умрёте?
— Смерть не имеет значения. Видите ли, вера в Исток предполагает, что жизнь зиждется на гармоническом равновесии. На каждого человека, живущего воровством и убийством, должен быть другой, который даёт и спасает. Этому постоянно учил мой настоятель, и в нашем храме существовало понятие «лавина зла». Представьте себе, что купец в лавке дал вам слишком много сдачи. Вы забираете её и уходите, радуясь своему везению. Купец же, заметив свою ошибку, злится и на вас, и на себя — поэтому следующего покупателя он обсчитывает. Тот в свою очередь, заметив недостачу, тоже сердится и, очень возможно, вымещает свой гнев на ком-то другом. Лавина растёт, захватывая всё больше и больше народу. Исток учит нас творить одни только добрые дела, быть честными, воздавать добром за зло и тем останавливать лавину.
— Всё это похвально, но с жизнью несовместимо. Когда волк нападает на стадо, не станете же вы скармливать ему ягнят, чтобы он убрался! Однако теперь не время для богословских дискуссий — и вы уже доказали, что чувствуете, на деле.
— Могу я задать вам вопрос, дун Геллан?
— Разумеется.
— Я наблюдал за вами во время боя, и вы были не похожи на других. Среди резни и страха вы один сохраняли спокойствие. Отчего это?
— Мне нечего терять.
— А жизнь?
— Ах, ну да, жизнь… Вы хотите знать что-нибудь ещё?
— Нет. Но позвольте сказать вам вот что: все дети — создания радости, и все люди способны любить. Вам кажется, что вы лишились всего, но ведь было время, когда ваши дети ещё не родились и с женой вы ещё не были знакомы. Быть может, есть где-то женщина, которая наполнит вашу жизнь любовью и родит вам детей, которые принесут в дом радость?
— Уйди прочь, священник, — тихо ответил Геллан.
Нездешний, вернувшись на стену, наблюдал за врагом. Командир окончил речь, и солдаты сидели, угрюмо глядя на форт. Нездешний потёр глаза. Он знал, что чувствуют вагрийцы. Ещё утром они были уверены в своём мастерстве, надменны и горды. Теперь, осознав своё поражение, они пали духом.
Он понимал их отчаяние. Неделю назад он был Нездешним, убийцей, уверенным в своём мастерстве и не знающим за собой вины.
Теперь он более одинок, чем за всю свою жизнь. Не странно ли, что одиночество мучает его среди такого множества народу? Он никогда не испытывал такого чувства, даже когда жил один в горах или в лесу. Разговор с Гелланом задел его за живое, и он, как всегда, старался отшутиться. Из всех людей, кишевших у него в памяти, об одном Геллане он вспоминал с теплотой.
Но что он мог сказать Геллану? «Вижу, дружище, ты остался в армии. Я-то? Я, видишь ли, стал наёмным убийцей. За деньги я убью кого угодно, вон даже короля вашего убил. Это было легко — я выстрелил ему в спину, когда он гулял в саду».
А может быть, ему следовало рассказать, как убили его семью? Быть может, Геллан понял бы его отчаяние, понял, до чего это отчаяние довело друга? Да нет, откуда? Геллан сам потерял семью.
Всё этот проклятый священник. Не надо было отвязывать его от дерева. Священник обладает волшебным даром: коснувшись одежды разбойника, он почувствовал зло. Нездешний, запятнав его чистоту, превратил его в убийцу. Но разве священник не отомстил ему, коснувшись его своей святостью?
Он улыбнулся.
С севера примчался вагрийский всадник и осадил коня перед командиром. Через несколько минут вагрийцы вскочили в сёдла и отъехали на восток.
Нездешний потряс головой и ослабил обе тетивы арбалета. Дренайские солдаты бросились на стены поглядеть, как уходит враг, и над фортом грянуло нестройное «ура». Нездешний сел, а Ванек зевнул и потянулся.
— Что стряслось? — спросил он, садясь и снова зевая.
— Вагрийцы уходят.
— Это хорошо. Боги, ну и голоден же я.
— Ты всегда дрыхнешь посреди боя?
— Не знаю, это мой первый бой — если не считать того, в котором мы захватили обоз, а это была скорее бойня. Я дам тебе знать, когда приобрету некоторый опыт. Ты допил моё огненное зелье?
Нездешний отдал солдату наполовину пустую флягу и побрёл к замку. Повар открыл бочонок с яблоками — Нездешний взял две штуки и съел. Потом он поднялся по винтовой лестнице на башню, вышел на солнце и увидел Даниаль. Облокотясь о парапет, она смотрела в сторону севера.
— Всё кончено, — сказал он. — Опасность миновала.
— Да, на время, — обернулась она. На лице её играла улыбка.
— Большего от жизни ждать не приходится.
— Останься, поговорим, — сказала она.
Он смотрел, как горят на солнце её золотисто-рыжие волосы.
— Мне нечего сказать.
— Я боялась за тебя во время боя. Я не хотела, чтобы ты умер, — торопливо проговорила она, когда он уже направился к лестнице.
Он остановился и постоял несколько мгновений к ней спиной, а после обернулся.
— Мне жаль, что так случилось с мальчиком, — сказал он мягко. — Но его рана была смертельной, и он мучился бы ещё много часов, а то и дней.
— Я знаю.
— Вовсе мне не нравится убивать мальчиков. Не знаю, зачем я это брякнул. Я не слишком-то лажу со словами… и с людьми тоже. — Он подошёл к зубцам и стал смотреть, как солдаты запрягают в повозки волов, готовясь к долгой дороге в Скултик. Геллан вместе с Сарваем и Йонатом распоряжался сборами. — Когда-то я был офицером — да мало ли кем я был. Мужем. Отцом. Он так мирно лежал там, среди цветов. Точно уснул на солнце. Накануне я учил его скакать на пони через низкие барьеры. А назавтра ушёл на охоту… и он просился со мной. — Он уставился на серые камни внизу. — Ему было семь лет, а они его всё равно убили. Девятнадцать подонков, изменников и дезертиров.
Он почувствовал на плечах её руки и повернулся. Даниаль немногое поняла из его рассказа, но его боль передалась ей. Он сел на парапет, притянул её к себе, приблизив её лицо к своему, и ощутил на щёках её слёзы.
— У него был такой мирный вид, — сказал он.
— Как у Куласа, — прошептала она.
— Да. Я разыскал их всех — на это у меня ушли годы. За их головы назначили награду, и я тратил всё, что получал, на розыски остальных. Когда я настиг последнего, я хотел, чтобы он узнал, за что умирает. Я сказал ему, кто я, но он ничего уже не помнил. Так и умер, не вспомнив.
— Что ты почувствовал тогда?
— Пустоту.
— А теперь что чувствуешь?
— Сам не знаю — и знать не хочу.
Она взяла его лицо в ладони, повернула к себе и поцеловала — сперва в щёку, потом в губы. И отстранилась, заставив его подняться.
— Ты подарил нам жизнь, Дакейрас, детям и мне. Мы всегда будем любить тебя за это.
Он не успел ответить — внизу снова грянуло «ура».
Прибыл Карнак с четырьмя сотнями солдат.
Глава 9
Геллан велел отодвинуть повозки, загораживающие брешь, и Карнак въехал в форт с десятью своими офицерами. Это был огромный, тучный человек, казавшийся старше своих тридцати двух лет. Он спешился перед Гелланом и усмехнулся.
— Боги, да вы настоящее чудо! — Отстегнув свой зелёный плащ, он набросил его на седло и вскричал: — Все сюда! Я хочу видеть героев Мазина. Это и тебя касается, Ванек, — и тебя тоже, Парак!
Двадцать пять уцелевших солдат вышли вперёд, ухмыляясь до ушей. Многие были ранены, но держались браво перед обожаемым командиром.
— Боги, как же я вами горжусь! Вы дали отпор самому что ни на есть цвету вагрийской армии. Более того — вы захватили столько провизии, что нам её хватит на целый месяц. Но самое главное, вы показали, какие чудеса способно творить дренайское мужество. Ваш подвиг воссияет, как факел, на всю страну — и я обещаю вам, что это только начало. Верх сейчас не наш, но нам ещё не конец, пока у нас есть такие люди, как вы. Мы обернём эту войну против неприятеля и заставим его поплатиться за всё — вот вам моё слово. А сейчас мы отправимся в Скултик, где и отпразднуем на славу. — Он опустил мощную ручищу на плечо Геллана. — Ну а где же ваш колдун?
— Он в замке, командир. Откуда вам известно о нём?
— Потому-то мы и здесь, старина. Он связался ночью с одним из наших священников и сообщил ему о вашем бедственном положении. Чёрт возьми, этот день может стать для нас поворотной вехой!
— Надеюсь, командир.
— Вы действовали молодцом, Геллан.
— Я потерял почти половину своих людей. Надо было бросить обоз ещё третьего дня.
— Чепуха, любезный! Если бы мы не поспели вовремя и вас перебили всех, я бы ещё согласился с вами. Но победа стоит потерь. Скажу откровенно — такого я от вас не ожидал. Не то чтобы я сомневался в вашем мужестве, но очень уж вы осторожны.
— В ваших устах это звучит как оскорбление.
— Возможно. Но отчаянные времена требуют отчаянных действий. Осторожностью вагрийцев не прогонишь. И усвойте себе, Геллан, — я произнёс нынешнюю речь не только ради красного словца. Победа в самом деле будет за нами. Верите вы в это?
— В ваши слова трудно не верить, командир. Люди уверены, что если вы захотите перекрасить небо в зелёный цвет, то влезете на гору и сделаете это.
— А что думаете вы на этот счёт?
— К стыду своему, я с ними согласен.
— Люди нуждаются в вождях, Геллан. В парнях с огнём в груди. Войску, павшему духом, победы не видать — запомните это.
— Я это знаю, командир, — вот только оратор из меня неважный.
— Пусть это вас не беспокоит. Говорить буду я. Вы славно потрудились нынче, и я горжусь вами. Известно вам, что Пурдол всё ещё держится?
— Рад это слышать.
— Завтра я отправляюсь туда.
— Но город окружён.
— Знаю — но главное в том, что крепость держится. Пурдол связывает львиную долю вагрийских сил.
— Не дерзну спорить, но ваша жизнь кажется мне гораздо более важной. Говорят, за вашу голову назначено десять тысяч золотом — почти столько же, сколько за самого Эгеля.
— Разве вы уже забыли, что я сказал только что об отчаянных временах?
— Если они узнают, что вы в Пурдоле, они удвоят свои усилия и стянут туда ещё больше войск.