око в левом боку.
Кадорас открыл глаза и прошептал:
— Неплохое место для ночлега.
— Зачем ты вернулся за мной?
— Кто его знает. Дай-ка попить. — Нездешний бережно прислонил умирающего к дереву, принёс флягу и напоил его. — Я всё время ехал за тобой. Нашёл надира, которого ты убил, и понял, что ты переоделся в его платье. Тогда я догадался, что ты задумал какую-то сумасбродную штуку.
— К примеру, напасть на надирский стан в одиночку?
Кадорас хмыкнул и поморщился.
— Глупо, да? Но я никогда прежде не совершал ничего героического. Дай, думаю, попробую разок… Похоже, первый раз станет для меня и последним.
— Может, вынуть из тебя стрелы?
— К чему? Ты меня на куски раздерёшь. Знаешь, за все эти годы я был ранен только однажды — да и то неглубоко, в лицо. Так я и заработал этот уродливый шрам. Странно, правда? Всю жизнь я творил чёрные дела — а стоило совершить добрый поступок, как меня убили. Где же тут справедливость?
— Зачем ты это сделал? Скажи правду!
Кадорас запрокинул голову и закрыл глаза.
— Хотел бы я сам это знать. Как по-твоему — мы продолжаем жить после смерти?
— Да, — солгал Нездешний.
— Но можно ли одним-единственным поступком загладить совершённое тобой зло?
— Не знаю. Надеюсь, что да.
— Вряд ли. Знаешь, я никогда не был женат. Так и не встретил женщину, которой пришёлся бы по душе. Ничего удивительного — я и сам себе не слишком-то по вкусу. Слушай: не верь Дурмасту. Он продал тебя. Каэм заплатил ему за то, чтобы он привёз доспехи.
— Я знаю.
— Знаешь? И всё-таки поехал с ним?
— Жизнь — загадка. Как ты?
— Смешной вопрос. Я не чую ног, а спину точно огнём припекает. У тебя когда-нибудь были друзья, Нездешний?
— Были когда-то.
— Хорошо это, когда они есть?
— Хорошо.
— Могу себе представить. Слушай, ехал бы ты. Надиры того и гляди будут здесь.
— Ничего, я подожду.
— Нечего тут в благородство играть. Ступай и добывай свои доспехи! Недоставало ещё, чтобы я умер зазря. И возьми мою лошадь — не хочу, чтобы на ней ездил какой-нибудь собакоед. Гляди только в оба — эта гнусная скотина отгрызёт тебе руку, если зазеваешься.
— Я буду осторожен. — Нездешний взял руку Кадораса и пожал её. — Спасибо, друг.
— Ступай. Я хочу умереть один.
Глава 17
Сарвай спал чутко. Он прикорнул на стене, завернувшись в толстое одеяло и подложив под голову подобранное у конюшни разбитое седло. Он промёрз и даже сквозь кожаную подкладку и шерстяную рубаху ощущал каждое звено кольчуги. Спать в доспехах всегда неудобно, а уж под ветром и дождём — просто невыносимо. Сарвай повернулся и оцарапал ухо о бронзовую застёжку. Выругавшись, он сел, достал нож, перепилил мокрый ремешок и скинул ненавистную бляху со стены.
Над головой прокатился гром, ливень обрушился на камни с новой силой. Сарвай пожалел, что у него нет дождевика из промасленной кожи, — но даже он не спас бы в такую бурю. Рядом безмятежно спали Йонат и Ванек, ничего не ведая о разбушевавшейся непогоде. Они даже порадовались бы грозе — хоть какая-то передышка защитникам, вконец измотанным ночными атаками.
Молния прорезала небо, озарив замок, торчащий среди серых гранитных гор, как сломанный зуб. Сарвай встал и потянулся. В заливе плясали и раскачивались на якорях вагрийские триремы. В гавани стояло теперь больше пятидесяти судов, и армия Каэма выросла почти до шестидесяти тысяч человек. По уверениям Карнака, это означало, что вагрийцы дошли до крайности.
Сарвай был в этом не столь уверен. За последние две недели защитники потеряли около тысячи человек, и примерно столько же вышло из строя вследствие тяжких ран. Ветер то и дело доносил из лазарета крики страждущих.
Храброму кавалеристу Элбану из-за гангрены отняли ногу, и во время операции он умер. Сидрика, первого в полку шутника, стрела поразила в горло. В памяти Сарвая мелькали имена, лица и обрывки видений. Геллан ещё жив, но очень устал. Он сильно поседел, впалые глаза обведены красными кругами. Только Карнаку всё нипочём. Сбросил, правда, немного жира, но его размеры по-прежнему внушают трепет. Накануне, во время передышки, он явился на участок Сарвая.
— Ещё на денёк ближе к победе, — сказал он. Из-за широкой ухмылки его лицо в предвечернем свете казалось совсем мальчишеским.
— Надеюсь, — ответил Сарвай, обтирая меч от крови и вкладывая в ножны. — А вы похудели, генерал.
— Открою тебе секрет: худой такого нипочём бы не выдержал. Мой отец был толще меня вдвое, а дожил до девяноста с лишним.
— Здорово. Мне до двадцати пяти бы дожить.
— Им нас не одолеть — кишка тонка.
Сарвай не стал спорить с командиром, и Карнак прошёл дальше, к Геллану.
Гром, на слух Сарвая, откатывался к востоку. Перешагивая через спящих солдат, Сарвай дошёл до башни и поднялся по винтовой лестнице. На ступеньках тоже спали — там хотя бы было сухо. Он наступил кому-то на ногу, но солдат только заворчал и не проснулся.
На верхушке башни сидел, глядя на залив, Геллан. Дождь теперь едва моросил, словно какой-то злобный бог вспомнил, что до рассвета всего лишь час, а вагрийцам для штурма нужна хорошая погода.
— Вы что, совсем никогда не спите? — спросил Сарвай.
— Как-то не испытываю в этом нужды, — улыбнулся Геллан. — Подремлю немного, и мне довольно.
— Карнак говорит, что победа близка.
— Вот и славно. Пойду укладывать вещи.
Сарвай присел рядом с Гелланом.
— Кажется, будто мы здесь уже целую вечность, — а то, что было раньше, вспоминается, как сон.
— Мне это чувство знакомо.
— На меня сегодня наскочили двое, так я убил их, думая при этом о прошлогоднем бале в Дренане. Тело думает само за себя, пока разум блуждает где-то.
— Не отпускай его слишком далеко, дружище. Бессмертных среди нас нет.
Настало молчание, и Геллан задремал, прислонившись головой к камню. Немного погодя Сарвай сказал:
— Вот было бы здорово проснуться сейчас в Дренане.
— И оставить дурной сон позади?
— Да… Сидрик погиб вчера.
— Я не слышал.
— Стрела попала ему в горло.
— Быстро, значит, умер?
— Да. Надеюсь, что и я уйду быстро.
— Попробуй только — и жалованья тебе больше не видать.
— Жалованье? Что-то припоминаю. Мы, кажется, получали это регулярно, когда мир ещё был в здравом уме?
— Представь только, сколько ты огребёшь, когда всё это кончится!
— Кончится? — повторил Сарвай. Вспышка его веселья прошла столь же быстро, как гроза. — Это никогда не кончится. Даже если мы победим, мы на этом не остановимся. Мы погоним вагрийцев домой и устроим у них резню, чтобы впредь неповадно было.
— Ты хотел бы этого?
— Сейчас — да, а завтра — кто знает? К чему всё это? Узнать бы, как там дела у Эгеля.
— Дардалион говорит, что он намерен совершить прорыв где-то через месяц. Лентрийцы между тем одержали победу и вступили на дренайскую землю. Помнишь старого Железного Засова?
— Того старика на пиру? У него ещё зубов не было, и он ел только суп да мягкий хлеб?
— Да, его. Теперь он командует лентрийской армией.
— Не могу в это поверить. Тогда мы смеялись над ним.
— Смех смехом, а вагрийцев он погнал.
— Солоно им, поди, приходится. Они не привыкли к поражениям.
— В этом их слабость. Человеку или армии полезно иногда терпеть неудачу. Это всё равно что закалять сталь в огне — если не даст трещины, то станет ещё крепче.
— Карнак тоже ни разу не проигрывал.
— Я знаю.
— Значит, ваша доктрина подходит и к нему?
— Вечно ты с каким-нибудь подвохом. Отчего же? И к нему подходит. Когда Карнак говорит о неминуемой победе, он сам этому искренне верит.
— А вы?
— Ты мне друг, Сарвай, и я не стану говорить с тобой как командир. У нас есть вероятность, не более.
— Это я и сам знаю. Вы мне вот что скажите: победим мы, по-вашему, или нет?
— Почему ты думаешь, что из меня пророк лучше, чем из Карнака?
— Вам я доверяю.
— Я ценю это, но на твой вопрос ответить не могу.
— Думается мне, вы уже ответили.
В замке Карнак, выведенный из терпения приставаниями лекаря Эвриса, грохнул кулаком по столу.
— Я не позволю переносить раненых в замок! Как мне ещё растолковать это тебе, Эврис? Ты что, слов не понимаешь?
— Как не понять, генерал. Я говорю, что раненые у меня умирают десятками, а вам всё равно.
— Всё равно? Вовсе мне не всё равно, наглец проклятый! Аудиенция окончена — уходи!
— Аудиенция, генерал? Я думал, их только короли назначают, а не мясники.
Карнак мигом выскочил из-за стола, сгрёб субтильного лекаря за окровавленный передник и оторвал от пола. Подержав Эвриса так несколько мгновений, он швырнул его к двери. Лекарь ударился о стену и сполз на пол.
— Убирайся, пока я тебя не убил! — прошипел Карнак.
Дундас, молча наблюдавший за этой сценой, подошёл к лекарю и помог ему выйти в коридор, заметив мягко:
— Слишком уж далеко вы зашли. Сильно ушиблись?
Эврис освободился от его рук.
— Ничего страшного, Дундас. Меня не пожирает заживо гангрена, и черви не кишат в моих ранах.
— Попытайтесь же взглянуть на дело пошире. У нас много врагов, и угроза чумы — не последний. Мы не можем размещать раненых в замке.
— Думаешь, я до того туп, что мне надо всё разжёвывать, как это делает твой начальник? Я знаю, что у него на уме, и уважал бы его куда больше, если бы он сознался прямо. Долго мы крепость не удержим — стену придётся сдать, и солдаты отойдут в замок. Карнаку нужно будет разместить здесь бойцов — он не желает загромождать здание тысячью раненых, которых надо кормить, поить, обмывать и лечить. — Дундас промолчал, и Эврис улыбнулся: — Спасибо и на том, что не споришь со мной. Когда Карнак отступит, вагрийцы перебьют раненых прямо на койках.
— У него нет выбора.
— Без тебя знаю.
— Зачем вы тогда докучаете ему?
— Потому что он здесь! Его власть — его ответственность. И ещё потому, что он мне противен.