Что ждёт народ, не имеющий ничего своего?
Где их книги, их стихи, их архитектура, их философия? Где весь этот громадный каркас, из которого складывается цивилизация?
Надиры обречены стать пылью веков — они пронесутся по земле словно ураган и исчезнут.
Для чего они вообще живут на свете? Разрозненные, враждующие друг с другом племена никогда не станут единым народом.
В этом тоже есть своё благо — по крайней мере они никогда не обеспокоят народы юга. Им хватает своих забот.
Нездешний остановился отдохнуть в пещере на дальней стороне каньона. Достав скребницу, он вычесал репьи из шерсти коня и сводил его на водопой. Потом развёл костёр, сварил похлёбку из вяленого мяса и лёг поспать на пару часов. На долгом подъёме он то и дело оглядывался назад и впервые после переправы через реку заметил за собой погоню. Он поднимался к северу, а около двадцати надирских всадников спускались в каньон с юга.
Он поехал дальше. Всадники отставали от него часа на четыре, и за ночь он увеличит отрыв.
Погони он не боялся, но впереди вставал Рабоас, Священный Великан, и там охотники неминуемо сойдутся с жертвой.
Мысли его обратились к Кадорасу. Почему тот отдал жизнь за человека, которого едва знал, которого поклялся убить? Что побудило хладнокровного убийцу поступить подобным образом?
Нездешний усмехнулся.
А что побудило его самого спасти Дардалиона? Зачем он так яростно сражался за Даниаль и детей? Зачем он едет на верную смерть, взявшись за дело, обречённое на провал?
Перед ним возникло лицо Даниаль, тут же сменившееся бородатой топорной физиономией Дурмаста. Вновь пронеслось видение, явившееся ему в огне. Он не мог в него поверить, но разве Дурмаст прежде не убивал женщин и детей?
Солнце закатилось, а конь всё трусил вперёд. Стало прохладно, и Нездешний, отвязав плащ от седла, накинул его на плечи. С приходом ночи страх перед оборотнями усилился. Где-то они теперь?
Он оглядывался то по сторонам, то назад в густеющих сумерках, борясь с искушением зарядить арбалет. От длительной нагрузки механизм портится, а этих чудищ надо встречать во всеоружии.
Облака разошлись, и луна залила белым светом лесистый склон. Не хотелось ему ночью въезжать в чащу, но лес раскинулся далеко на запад и восток. С тихим проклятием Нездешний направил коня в гущу стволов.
В лесу его сердце забилось быстрее и дыхание участилось. Сквозь листву пробивались серебристые лунные лучи. Копыта глухо стучали по мягкому лесному ковру. Вот перебежал дорогу барсук, весь серебряный в лунном свете. Нездешний выругался и зарядил арбалет.
Ночную тишину огласил пронзительный волчий вой. Нездешний непроизвольно спустил курок, и стрела ушла куда-то вверх.
— Ну ты, остолоп, держи себя в руках! — сказал он себе.
Он вставил новую стрелу и снова натянул арбалет. Вой донёсся с востока, и Нездешний определил по звуку, что волчья стая травит свою добычу — вероятно, оленя — и что погоня близится к концу. Волки гнали зверя много миль, понемногу изматывая его, и теперь ему некуда деться.
Нездешний продолжил свой путь. Волки умолкли: значит, добыча опять ускользнула от них. Он натянул поводья, не желая пересекать им дорогу. Конь, заржав, попытался свернуть в сторону, но всадник удержал его.
Впереди, шагах в тридцати от него, из-за деревьев показался бегущий человек. Он был ранен и приволакивал левую ногу. В руке была зажата громадная дубина. Волк, бегущий следом, прыгнул на добычу. Человек обернулся и дубиной сокрушил ему рёбра. Волк отлетел футов на десять.
Человек был очень велик — Нездешний в жизни ещё не встречал таких здоровенных, — и в темноте казалось, будто на нём надета жуткая маска с белым наростом на лбу. Нижнюю часть маски занимал безгубый рот с торчащими клыками. В сумерках трудно было что-либо разглядеть, но ясно было одно — это не надир.
Из леса выскочили новые волки, и человек, взревев от досады и гнева, прислонился спиной к дереву. Хищники подкрадывались к нему с опаской, растянувшись широким полукругом. Один волк напал справа, и человек обернулся. В то же мгновение слева на него бросился другой. Человек отшатнулся — челюсти лязгнули у самого его горла. Он замахнулся дубиной, но третий волк уже кинулся на него.
И тут в шею зверя вонзилась стрела, пущенная из арбалета.
Нездешний заорал во всю глотку и пустил коня вскачь. Ещё один зверь рухнул, поражённый стрелой в голову. Волки разбежались.
Человек у дерева обмяк и повалился на колени. Нездешний спрыгнул наземь, привязал коня к высокому кусту, перезарядил арбалет и оглядел подлесок. Волки ушли — только вот вопрос, надолго ли?
Человек зажимал рукой глубокую рану у плеча.
— Повезло же тебе, приятель, — покачал головой Нездешний.
Человек поднял голову… и Нездешний остолбенел.
То, что он принял за маску, оказалось… лицом. Посреди лба сидел единственный глаз с двумя зрачками, окружённый золотистой радужкой. Носа не было вообще — только две затянутые перепонкой щели под глазом. На рот и вовсе страшно было смотреть — он напоминал формой букву «Л» и был усеян клыками, острыми, как наконечники стрел. Как-то раз Нездешний видел огромную белую рыбу с таким же ртом, и это зрелище навсегда осталось в его памяти. Тогда он здорово перепугался и поклялся никогда не входить в море.
Но это?!
Арбалет был заряжен, и Нездешний задумался: не лучше ли отойти назад и всадить обе стрелы в чудище, пока оно не набросилось на него. Но тут большой круглый глаз закрылся, и чудище повалилось наземь.
Упускать такой случай не стоило. Нездешний уже попятился к лошади, но какое-то противоречивое чувство заставило его вернуться к раненому.
Он зашил ему раны на руке и ноге, как когда-то Дардалиону, и перевязал их как умел. Великан был гол, если не считать побитой молью набедренной меховой повязки, — Нездешний завернул его в одеяло и развёл костёр.
По прошествии часа существо открыло свой единственный глаз и село. Нездешний предложил ему вяленого мяса — великан молча принял кусок и мигом его проглотил.
— Ты говорить-то умеешь?
Великан смотрел на него своим глазом.
Пожав плечами, Нездешний дал ему ещё мяса.
— Понимаешь хотя бы, что я говорю?
Существо кивнуло.
— Я не могу остаться здесь с тобой. За мной охотятся — и люди, и звери. Понимаешь?
Существо указало рукой на юг.
— Верно, они движутся с юга. Мне надо ехать, но я оставлю тебе еды.
Подойдя к лошади, Нездешний с минуту помедлил, потом развернул одеяло и достал из него два острых как бритва охотничьих ножа с костяными рукоятками.
— Возьми — авось пригодится.
Великан протянул невероятно длинные пальцы с тёмными кривыми ногтями и поднёс ножи к глазу. Увидев в лезвиях своё отражение, он заморгал и отвернулся, а потом, кивнув, встал, выпрямившись во весь свой громадный рост.
Нездешнему сделалось не по себе. Выражение лица великана трудно было разгадать, и в руках он держал два ножа.
— Будь здоров, приятель, — выдавил улыбку Нездешний. С этими словами он вскочил в седло, рывком отвязав узду.
Чудовище издало глухое ворчание, от которого конь в испуге попятился.
— Удоров ыател, — выговорило оно с трудом, скособочив от усилия голову.
Нездешний, ничего не поняв, только кивнул и тронул коня.
— Удь оров рыятел!
Теперь Нездешний понял, обернулся и помахал рукой.
— Будь здоров! — отозвался он и исчез во мраке.
Глава 21
На горном перевале к востоку от Пурдола двое молодых солдат завтракали хлебом и сыром, беседуя о легендарных шлюхах Пурдолского порта. Солнце светило ярко, и один из дозорных, Тарвик, ходивший в солдатах шестой год, подошёл к обрыву, глядя на простирающуюся к северу пустыню. Он был доволен, что получил такое назначение: караулить горную тропу куда как менее опасно, чем оборонять стену.
Он ещё улыбался, когда стрела вонзилась ему в горло и через нёбо вошла в мозг.
Второй солдат, увидев, что его товарищ покачнулся, спросил:
— Чего это ты, Тарвик?
Тарвик упал навзничь, ударившись головой о выступ скалы, и Милис раскрыл рот, увидев стрелу в его горле. Охваченный страхом, он бросился бежать. Другая стрела вылетела из-за скалы справа, просвистев мимо его головы. Работая ногами что было сил, Милис мчался к пещере. Что-то ударило его в спину, но он не остановился.
Вход в пещеру приближался. Милиса ещё дважды стукнуло в спину. Боли не было, он влетел под спасительные своды и только там замедлил бег.
Земля взмыла ему навстречу, и он рухнул лицом на камень. Он хотел встать — ноги не слушались его. Он попытался ползти, но чьи-то руки перевернули его на спину.
— Вагрийцы идут, — прошептал он.
— Знаю, — ответил вагриец, полоснув его ножом по горлу.
Одинокий, как всегда, он сидел над мутным, заросшим кувшинками прудом и смотрел на своё отражение в серебристом лезвии ножа. Он знал, что он чудовище, — это слово швыряли в него с самых ранних дней наряду с камнями, палками и копьями. За ним охотились конные с пиками, коварные волки с острыми клыками и барсы, что спускаются с гор по зимнему льду.
Но ещё никогда никому не удавалось поймать его — он был поразительно скор на ногу и страшно силён.
Он прислонился спиной к ивовому стволу и запрокинул большую голову, глядя на двойную луну над деревьями. Он знал теперь, что в небе не две луны, а одна, но его два зрачка видели всё не так, как обычные глаза. Он научился жить с этим, так же как и с прочими жутковатыми дарами, которыми наделила его природа.
Память у него была необычайно сильная, хотя он этого и не сознавал. Он ясно помнил миг своего рождения и лицо старухи, извлёкшей его на свет из красновато-чёрного туннеля Пустоты. Она закричала и уронила его, и он ушибся, ударившись о край деревянной кровати.
Потом вошёл мужчина и поднял его с пола. У мужчины был нож, но женский крик удержал его руку.
Какое-то время молодая грустная женщина с тёмными волосами кормила его грудью. Потом у него выросли острые зубы — молоко мешалось с кровью, и женщина плакала, когда кормила его.