Мы мчались над тихим, пустым городом. В рассветном небе изредка встречались попутные капсулы.
– Разве в такое время школа уже работает? – спросил я.
– Обычно нет, но я связался с главным педагогом и попросил нас встретить.
– Вы знакомы?
– Предлагаю не обсуждать наши отношения, – туманно ответил Лини.
Айла выключила переводчик и посмотрела на меня.
– Ты понимаешь, что у него на уме?
Я последовал её примеру.
– Вроде да. Он пытается нам помочь, но так, чтобы это было не слишком заметно. Видимо, не хочет рисковать своей головой.
– Да ну? Собирается сказать, будто нечаянно отвёз нас в школу? Ага, удачи! – фыркнула Айла.
Мы приземлились перед академией, где в этот ранний час ещё не успели собраться протестующие. Учеников и учителей тоже не было видно. Лини поднялся на крыльцо и нажал на кнопку. Пару минут спустя из двери выглянул сторож-крикк.
– Школа закрыта! – рявкнул он.
– У человеческих детей встреча с директором, – объяснил Лини.
Крикк смерил нас взглядом и пожал плечами.
– Подождите в коридоре. И пол не испачкайте! Недавно помыл.
Лини пропустил нас внутрь и ушёл. Мы сели на пол у кабинета директора, прислонившись спиной к стене. Не считая сторожа, который ещё водил по полу специальной машинкой, в школе никого не было. Пустой вестибюль с высоченным потолком казался особенно громадным без толпы учеников.
– Умираю от голода, – тихо пожаловалась Айла, но даже так её голос разнёсся эхом. – А ты?
– Всё было в порядке, пока ты об этом не сказала.
Так мы сидели где-то около часа, и вот наконец в вестибюле появился директор.
– Я очень удивился, когда мне сказали, что вы придёте, – признался он. – Не ожидал, что вас пустят в школу после того новостного репортажа.
– В новостях про нас всё врут, – сказал я.
– Про меня тоже, – согласился директор. – Заходите в кабинет.
Он опустился на свой табурет, а мы сели на скамейку напротив, явно предназначенную для взрослых жури, потому что ноги у нас не доставали до пола.
– Чиновник из отдела иммиграции сообщил, что вы хотите поделиться со мной образовательным материалом. Каким именно?
– Видео, – ответил я. – Посмотрите?
– Разумеется. Обучение – это моя профессия.
Мы подключили мой экран к монитору в кабинете, как это делала Марф у нас дома с телевизором. Презентация «Встречайте: человек!» началась с моего лица крупным планом, расплывшегося в улыбке. Мои слова было почти не слышно из-за «йи-ихи-и-и-ихи-и-и-и», перевода для жури, звучавшего поверх.
– Привет! Я Лан Мифун и хочу развеять все ваши предрассудки в отношении людей. Мы вовсе не агрессивные! Но ужасно неуклюжие. Очень-очень неуклюжие…
Потом где-то с минуту шла нарезка моментов, в которых люди спотыкались, срывались с лестницы или им на голову что-нибудь падало. Я глубоко дышал, надеясь уловить аромат смеха, но ничего не чувствовал. И уже начал переживать, что видео получилось недостаточно смешным, но тут началась сцена из «Эда и Фреда».
– Люди не плюются ядом, – объяснял мой дикторский голос, – но порой нам становится дурно…
По-моему, «Эд и Фред» был одним из самых смешных анимационных сериалов в истории, и я выбрал лучшую сцену. Эду очень понравился новый лимонад, которого он раньше не пробовал. Хотя от него к горлу подкатывала тошнота, вкус был просто замечательный, и Эд никак не мог остановиться. Он купил целый комплект из шести банок и выдул их все, одну за другой. После этого, когда они с Фредом ехали в машине на заднем сиденье, Эда сильно укачало и вырвало всем этим лимонадом прямо в салоне.
Самым уморительным в этой сцене было то, что Эд никак не мог протошниться. Он фонтанировал целую вечность, так что ты думал: «Ну нет, не может это столько длиться!» Я хохотал до боли в щеках, когда впервые смотрел эту серию. И даже сейчас невольно хихикал, хотя пересматривал её уже в двадцатый раз.
Директору тоже понравилось. Кабинет наполнил аромат пончиков, и Айла широко мне улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ.
После этой сцены мы перешли к следующей части:
– А если людям грустно, им всегда поднимает настроение музыка…
На экране появилась Айла. Она стояла на сцене под софитами и наигрывала на гитаре первые ноты «А мне бы жить под небом голубым».
Всё чернее становятся ночи,
Серых дней бежит череда.
Что пропало, найти невозможно,
Ведь надежда ушла навсегда.
На этот раз я увидел реакцию директора прежде, чем почуял её. Он выпрямился на табурете, качнул головой вправо… влево… и снова, и снова, в такт музыке. Мне в нос ударила волна необычного запаха, сладко-пряного, похожего на смесь жимолости с мятой.
Мы с Айлой наблюдали за ним, ошеломлённые тем, какой эффект производила на него песня. Директор покачивался всем телом, словно танцуя под музыку. А на припеве у него даже крылья затрепетали. Он оторвался от табурета и приподнялся в воздух.
А мне бы жить под небом голубым,
Где боль не режет сердце, будто нож.
Мне нужен новый шанс на жизнь,
Чтоб высох на щеках солёный дождь.
Директор застыл в воздухе, раскачиваясь в такт музыке, словно зачарованная факиром змея, наполняя комнату ароматом жимолости и мяты. А когда песня закончилась, он медленно опустился на табурет и легонько потряс головой, словно приходя в себя.
Я покосился на Айлу. Она сидела, открыв рот от изумления, как, собственно, и я.
– Это было очень познавательно, – сказал директор. – Я бы хотел показать ваше видео всей академии.
– А мы можем поспешить, сэр? – спросил я. – Потому что времени, боюсь, осталось немного.
Час спустя мы с Айлой и директором стояли перед громадным экраном в столовой, и на нас смотрела вся школа. Невысокие крикки занимали передний ряд, а всё пространство за ними заполняли ученики-жури, будто высоченная стена, нависшая над нами.
Марф я не заметил и Эцгера тоже. Судя по новостному репортажу, который мы посмотрели в кабинете директора, пока ждали начала уроков, их разыскивали как преступников, которые «нарушают эмоциональный покой на Чуме». Диктор советовал зрителям «избегать опасного и чересчур эмоционального материала» и просил всех, кто увидит Марф или Эцгера, сообщить об этом исполнительному отделу.
Я сильно переживал за друзей, а ещё боялся, что после такого репортажа директор сдаст нас властям. Однако тот просто выключил телевизор и ничего не сказал. Он собирался показать «опасный и чересчур эмоциональный материал» паре тысяч детей, но если его и пугали возможные последствия, директор не подавал виду.
В столовой пахло пончиками, и я не сомневался, что ученикам понравится моё видео. Они уже просили, чтобы я их рассмешил:
– Пройдись как жури!
– Попробуй взлететь!
– Можешь снова упасть?
Айла ошарашенно на меня взглянула.
– Что ты вчера натворил?
Я пожал плечами.
– В основном обо всё спотыкался. Их легко рассмешить.
Директор взлетел над толпой, высоко над нашими головами, и крикнул:
– Дети, пожалуйста, тише!
Все его послушались, и теперь в столовой царила полная тишина, не считая мерного шуршания крылышек.
– Юные люди любезно подготовили для нас образовательное видео, чтобы мы могли лучше понять их народ. Смотрите внимательно.
Он опустился на пол, а огромное окно в потолке закрыли механическими жалюзи, чтобы экран не засвечивался.
После этого запустили видео. Его оценили с первых же секунд. Каждая сцена вызывала новую волну сладкого смеха. На «Эде и Фреде» аромат пончиков стал ещё отчётливее, и восторженное щебетание жури практически заглушило звук самого видео.
А потом на экране, растянутом на всю громадную стену столовой, появилась Айла и запела «А мне бы жить под небом голубым».
Реакция жури потрясла меня до глубины души. Запах выпечки сменился букетом жимолости и мяты, и вся толпа жури принялась покачиваться в такт музыке. Мы уже видели, как танцует директор, но это был совсем иной масштаб. Они синхронно выписывали аккуратные волны в воздухе, словно единый организм.
Все ученики в столовой двигались в одном ритме, и выглядело это одновременно умиротворяюще и впечатляюще. На полу крикки весело притоптывали и трясли головами, но не попадали в такт и выглядели как хаотичные зигзаги под ровной стеной танцующих жури.
Зрелище было просто великолепное, и у меня даже дыхание перехватило. Я покосился на Айлу – она плакала. Наверное, жури тоже пустили бы слезу, если бы это было физически возможно. Их завораживающий танец действовал гипнотически. Меня начало клонить в сон, тем более что в последние дни я сильно недосыпал.
Внезапно прямо перед финальным припевом музыка оборвалась и экран потемнел.
Волшебство развеялось, травяной запах начал выветриваться, и в тишине слышалось лишь тихое жужжание разочарованных и растерянных жури.
В чём дело?..
У дальней стены, где находились двери в столовую, что-то происходило. Мы слышали громкое зудение, но ничего не видели через плотную массу жури, да ещё и в полумраке. Похоже, кто-то пробивался к нам через толпу, но разглядеть их было невозможно. Только после того, как разогнали передний ряд крикков, перед нами предстали охранники с двузубцами.
Не знаю, сколько их там было. Первый клин вооружённых солдат, походивший на сияющую синюю арку, бросился прямо на нас. Сначала они ударили током директора, а потом Айлу и меня. В этот раз боль была не такой острой, как в предыдущий. Или я просто потерял сознание раньше, чем успел её ощутить.
22. Из такой переделки не выбираются
Голова у меня раскалывалась, но это было ещё не так страшно. Нет, меня больше пугало то, что я оказался заперт в гробу.
Ну, по крайней мере, походило это в первую очередь на гроб. Очевидно, построенный для жури, потому что я едва там помещался – ни головой шевельнуть, ни вдохнуть поглубже. Стенки давили сверху и снизу, сжимая меня, как мёртвого жука на музейной витрине. По бокам было чуть больше места, и я мог раздвинуть руки и ноги в стороны, но всего на пару-тройку сантиметров.