– Мы не будем жертвовать родителями!
– Понимаю, звучит ужасно…
– Заводи давай! – завопила Айла и шарахнула кулаком по панели.
– Куда ты собралась? – спокойно отозвалась Марф. – Навстречу верной смерти? Как мы планируем спасать ваших родителей?
Я оглянулся на телевизор. Жури буквально кипели от гнева, отчаянно бились об ограждение и больше походили не на рой крылатых существ, а на одного громадного, разъярённого зверя.
Полный антипод мечтательной танцующей толпы, очарованной музыкой Айлы. Можно сказать, версия из кошмаров.
Хм…
– А если мы повлияем на рой?
Все уставились на меня.
– Музыка сильно на них действует, так? Поэтому правительство её боится. Мы можем сыграть для жури что-нибудь приятное и успокаивающее, чтобы их злоба перешла в нечто более… позитивное. Это же возможно?
Марф молчала.
– Возможно же? – повторил я.
Тяжёлый вздох огромной ороро отдался глухим рокотом.
– Да. Сложно сказать. Мы же ещё не пробовали. И ты хоть представляешь, насколько это опасно? Нам придётся подлететь очень близко, чтобы они услышали музыку за своими криками. И космодром – это вам не тюрьма. В нём есть система защиты от воздушных атак. Боюсь, нас попытаются подстрелить, если мы туда заявимся.
– Попытаются или подстрелят? Твоя роскошная капсула не выстоит?
– Не знаю. Не уверена. Да я даже не уверена, что план сработает! Если останемся здесь и переждём, старое правительство падёт…
– А наши родители умрут! – закончила за неё Айла.
– И мы вместе с ними, если сейчас полетим на космодром! – рявкнула Марф. Я ещё не слышал, чтобы её голос звучал так громко и высоко. – Это слишком рискованно!
– Без обид, ребят, но ведёте вы себя глупо, – вставил Эцгер.
– А если бы это были твои родители? – спросил я.
Он пожал плечами.
– Ну, крикки не больно-то нежные. Мои родители только рассердились бы, задумай я их спасти при таком раскладе.
Я повернулся к Марф.
– А твои?
Она снова вздохнула – на этот раз так тяжело, что у неё всё тело содрогнулось. И шагнула к небольшой кладовой.
– Ну же! – вопила Айла.
– Хватит на меня кричать, – одёрнула её Марф. – Этим делу не поможешь.
Она открыла дверцу и достала ту самую красно-золотую гитару, которую забрали из нашего дома солдаты правительства. Подошла к панели управления и протянула инструмент Айле.
– Настраивай быстрее. До космодрома лететь всего пару минут.
Сестра просияла.
– Как ты её вернула?!
– Это не она. Я сделала сразу две и одну спрятала. Эцгер, ты с нами? Или сойдёшь с капсулы?
Эцгер выглянул в окошко на дно каньона.
– То есть выбор такой: посидеть тут на камнях или полететь к громадной толпе жури, которые визжат и плюются? И всё это без гарантии, что человеческая музыка сотворит чудо и моментально всех угомонит?
– Не обязательно так мрачно это описывать, – проворчала Марф.
Эцгер пошёл к двери.
– Ну, удачи. Вы все тут с ума посходили.
Мы поднялись в воздух, и я оглянулся на Эцгера. Честно признаться, он выглядел вполне довольным, сидя в одиночестве на камне, и я даже чуточку ему позавидовал.
25. Песня для протестующих
Айла сидела у дальней стены капсулы и настраивала гитару, а перед ней в воздухе парил маленький дрон-микрофон. Я стоял рядом с Марф, которая смотрела в лобовое стекло на окутанный сумерками город.
– Микрофон не работает! – пожаловалась Айла.
– Я его ещё не включила! – крикнула в ответ Марф. – Не переживай, внешние динамики довольно мощные. Жури тебя услышат.
Она повернулась ко мне и добавила шёпотом:
– Сложнее всего будет уворачиваться от их оружия импульсного действия. Они начнут обстрел сразу, как узнают нашу капсулу.
– И она взорвётся, если в неё попадут?
– Нет, у нас откажет двигатель. Взорвёмся мы в тот момент, когда рухнем на землю.
– И что нам делать?
– Постоянно двигаться, чтобы в нас было сложнее целиться. Я запрограммирую капсулу так, чтобы она меняла положение несколько раз за секунду. Думаю, от импульсного оружия это нас спасёт, но, к сожалению, придётся полностью затемнить окна.
– Почему?
– Мозг человека и ороро не способен обрабатывать визуальную информацию, которая меняется с такой скоростью. Мы ничего не почувствуем – поможет инерционное буферизирование, но если вдруг выглянем в окно, нас тут же вырвет.
– И как мы тогда поймём, сработала музыка или нет?
– Оставим телевизор включённым и будем надеяться, что прямой эфир не прервут.
Я посмотрел на экран над головой Айлы. В новостях всё ещё показывали рой у космодрома. Он становился всё больше, как Марф и предсказала. Видимо, к нему и правда присоединялись те жури, которые напали на нас у тюрьмы.
– Готовность – двадцать секунд! – объявила Марф. – Айла, ты готова?
– Надеюсь, что да, – ответила сестра и провела пальцами по струнам.
Я сел рядом с ней.
– Тебе чем-нибудь помочь?
Вдруг на все окна опустились тяжёлые жалюзи, и нас буквально отрезало от внешнего мира. Айла не слышала объяснения Марф и поэтому сильно встревожилась.
– Что происходит?
– Десять секунд! – крикнула Марф.
– Долго объяснять, – сказал я сестре. – Не волнуйся, так задумано.
Марф выключила звук в телевизоре, и я впервые услышал шум роя, к которому мы приближались. Крики становились всё громче, а на экране было столько жури, что они полностью заслонили яркий электрический купол.
– Пять… четыре… – отсчитывала Марф.
Свет ограждения мигнул, на секунду вспыхнул ярче и погас.
Разъярённая толпа пробила купол, защищавший наших родителей. Я ахнул, но этого никто не услышал за нарастающим гудением роя.
– …три… два…
Айла заметила, как изменилось у меня лицо, и проследила за моим взглядом. Жури устремились к ангару, в котором держали моих родителей. Их вопли почти полностью перекрывали отсчёт Марф.
– …один…
– Божетымой!
– Не смотри! – крикнул я Айле. – Просто играй!
– Микрофон включён! – доложила Марф.
На дроне зажёгся зелёный огонёк, и по капсуле расплылся запах бензина. Мы очутились прямо над роем.
Сестра посмотрела на меня, широко распахнув глаза от ужаса. Рёв толпы резал слух. Молясь про себя, чтобы нас услышали, я изобразил, будто бью по струнам, – ну же, Айла, играй!
Она не двигалась. Просто глядела на меня, бледная и испуганная. Я задёргался ещё энергичнее.
«Давай, Айла! Начинай!»
Она зажмурилась и взяла первый аккорд «А мне бы жить под небом голубым».
Динамики оказались мощными, как Марф и обещала. У меня даже в ушах зазвенело от такой громкости.
Айла вздрогнула, но продолжила играть.
Я поднял взгляд на экран. Там появилась наша капсула – миниатюрная капля в океане грозных жури. Она возникла над ними внезапно, словно из ниоткуда, и так же внезапно исчезла.
Снова появилась, чуть левее.
И снова исчезла.
И снова… и снова…
Всего за две секунды она поменяла положение раз шесть, двигаясь непредсказуемо и слишком быстро даже для телевизионной камеры жури.
Теперь мне стало ясно, зачем мы закрыли окна. Из-за инерционного буферизирования я не чувствовал этих скачков, но даже от мельтешения капсулы на экране меня начало подташнивать. Пожалуй, видеть это своими глазами и впрямь было бы невыносимо.
Музыка била мне по ушам, словно приливная волна. Я старался не обращать внимания на капсулу и наблюдать только за реакцией жури. Весь рой как будто содрогался от каждой ноты, сжимаясь на сильных долях такта и расширяясь на слабых.
Вспышка белого света моргнула в небе высоко над роем, а за ней последовала ещё одна – в другой стороне. А потом их стало три. Они были как три огромных фонаря, которые то включали, то выключали, такие яркие, что от них слепило глаза.
В нас стреляли.
Вспышек вдруг стало так много, что я больше не мог разглядеть нашу капсулу на экране. Только рой жури и яркое белое свечение.
Вступительное гитарное соло уже закончилось, и Айла запела.
Всё чернее становятся ночи,
Серых дней бежит череда…
У меня по спине пошли мурашки. Я очень давно не слышал её вживую и успел забыть, какой сильный у Айлы голос. Особенно если его пропустить через динамики, которые усиливают громкость раз в сто.
Заслышав пение моей сестры, весь рой жури дрогнул, словно по нему ударили молотком. А на третьей строке уже начал медленно покачиваться под музыку.
До этого они хоть и реагировали на звук гитары, но всё равно летели на ангар. А теперь, очарованные голосом Айлы, обо всём позабыли. Они неспешно двигались влево-вправо, прямо как ученики в столовой во время презентации.
Запах бензина никуда не делся, но к нему постепенно примешивался аромат жимолости с мятой.
В припеве Айла изменила одно слово:
А мне бы жить под небом под зелёным,
Где боль не режет сердце, будто нож…
Рой колыхался, поднимаясь ввысь: внимание жури переключилось со стоявшего на земле ангара на музыку, игравшую в небе.
«Сработало! Она их отвлекла!»
Айла склонилась над гитарой, всё ещё с закрытыми глазами, сосредоточившись на своей песне и больше ни на что не обращая внимания. Микрофон кружился в воздухе где-то между её лицом и резонаторным отверстием гитары.
Марф колдовала над панелью управления, а рой на экране полностью заслонил небо, которое то и дело вспыхивало ярко-белым.
Вдруг изображение исчезло и вместо него появился диктор новостей в телестудии. Видимо, его начальники решили прервать прямой эфир. Они же хотели доказать, как опасны и вредны эмоции, но происходящее выглядело совсем иначе.
Красиво.
Умиротворяюще.
Поэтому они выключили камеры. Мы побеждали.
Айла была уже на третьем куплете, и хотя запах бензина ещё чувствовался, его постепенно вытеснял букет жимолости и мяты. На проигрыше после третьего куплета Айла открыла глаза. Она увидела, как я радуюсь, и улыбнулась мне в ответ.