кто-то.
— С тех пор, как он повадился сюда ходить, у меня платков меньше покупать стали, — скрипучим плаксивым голосом пожаловалась старушонка, вся шалями цветными крест-накрест перемотанная.
— У меня вчерась три ленты украли — прям на этом самом месте — у калачей под пересвисты, — бойко вступил разговор коробейник.
— Рыбу вяленную по прежней цене никто не берет! — с обидой забасил мужик головастый со своего ряда. — Все за так, почитай, отдавать приходится.
— Молоко всю неделю киснет в кринках, — зашумела баба, что торговала с обоза. — Ничего не успевают раскупать!
— Из-за колдуньи это все! — взвизгнула снова старуха с платками и шалями.
— У нас тятьку из семьи баба чужая свела, приворожила посвистами бесовскими! — расплакалась девка, что торговала меховыми шапками. — Мамка занеможила, не встает, а нас у нее восемь ртов.
— А давайте его накажем? — снова, как из бочки прогудел Звездан.
Мясник отбросил секиру на снег, выхватил у коваля свистульку, бросил о земь и растоптал яростно. Этого мужику показалось мало, и он съездил Борзотке по зубам.
— Ведьмачка новых свиристелок налепит! — не унималась старуха.
— Влас из Поспелки ими торгует, — услужливо доложил мужичонка в зипуне.
Под шумок он стащил два калача с прилавка Малинки и скрылся в толпе.
— Гнать их с ярмарки надо! Гнать!! — подхватили с разных рядов.
— Нечего тут свистеть, денежки наши высвистывать! — сжал кулаки головастый мужик и двинул в ту сторону, где Влас с сыном торговали.
— Пусть убираются в свою Поспелку! — закричала баба с обоза.
— А кто нам тятьку вернет? — продолжала растирать горючие слезы девка с шапками.
Малинка присела перед Борзоткой и снегом ему кровь с лица утирала.
— Не ходи сюда больше, — отряхивала она своими рукавицами его тулуп. — Звездан — межеумок королобый, зашибет он тебя али топором своим зарубает.
Борзосмыслу захотелось расплакаться от горькой обиды.
— К дому моему приходи — пекарня за два дома от мельницы, что на Лебяжьем пруду, — скороговоркой прошептала в ухо Малинка и нечаянно коснулась губами его щеки.
Значит, все ж таки по сердцу ей пришлись его песни. Не врали девки про свистульки приворотные. Борзотко широко улыбнулся. За любовь таку и двух зубов было не жаль.
Глава 9. Звонило и доверчивая Пороша
— Ты что ж удумала, коли глиняному зайцу в жопку насвистишь, так и взамуж сразу заберут?! — хлопнул кулаком по столу в своей избе княжий виночерпий.
— ЫЫЫыыыЫыЫыыыыИть, — завыла девка.
— Визгопряха! — рыкнул на нее Колобуд — Волочайка!! Дура расписная!!! Лоха ты этакая!!!!
Бледная и конопатая Пороша была похожа на непропеченную булку. С зареванными зенками и припухшим носом она прислонилась к бревенчатой стене и подвывала в голос. Мать этой дурищи — Вьялица валялась у мужа в ногах:
— Прости меня, Колобуд, не уследила… Не губи дочь рОдную, не позорь! Догони его… Заставь под венец пойтить!
— Ты о чем думала, когда тайно с этим мордофилей…С этим курощупом встречалася? — бушевал отец. — Свербигузка!!
— Я ж не знала, что он такой… — оправдывалась Пороша, заливаясь слезами. — Он сватов заслать обещал…
— Сватов…И где ж они те сваты? По сугробам размело? — задыхался от злобы Колобуд.
— Оманул он ее, злыдня! Как есть, оманул — не то, чтобы успокоила мужа Вьялица.
Колобуд снова к дочке поворотился.
— А мать чему тебя учила? Не сказывала она тебе, что с девками от свиданий на сеновале бывает? — виночерпий в ярости продолжал стучать по столу. — Ёнда бессоромна!
От его буйства плошки подпрыгивали и дребезжали.
— Как звать шельмеца? — Колобуд требовал немедленного ответа. — Как звать?! Я тебя спрашиваю!
— Звониииило… — прорыдала деваха.
— Звонило?! — отец аж задохся. — А не тот ли это Звонило, который Радонегову вдову обрюхатил?!
— Не знаюююю… — выла рыжая и закрывалась от отца тыльной стороной ладони.
— Да, у него детей по всему княжескому тракту, — Колобуд развел руки в стороны, как бы показывая широту родных просторов.
— Откуда ты знаешь? — сдавлено пискнула Пороша.
— Я-то? — переспросил ее Колобуд. — Уж я-то знаю…
Он начал ходить по горнице туда-сюда, а Порошка с Вьялицей крутили вслед за ним головами, тоже — вправо-влево-вправо-влево.
На Пороше был девичий венец с жемчугами, а Вьялица носила красную рогатую кику.
— Ты знаешь, сколько у князя челобитных на Звонило?! — снова вопрошал Колобуд, тыкая в лицо Пороше указательным пальцем с яхонтовым перстнем.
— Не знаю!! — закричала та, срываясь на визг.
— Откуда же нам знать такое, батюшка? — Вьялица подскочила, чтобы прикрыть собой дочку непутевую, загородить ее от отца широкими юбками. — Челобитные — это ж все ваши с князем дела сурьезные, нам, простым бабам, такое неведомо.
Ох, лиса! Умела подмаслить, где следует. Поставила мужа-виночерпия на одну ступеньку с князем — мол, дела у них, сообща их Колобуд с князем в терему решают.
Колобуду такая трактовка понравилась, по душе пришлась. Он даже поостыл малость, огладил бороду, головой качнул, всеми тремя подбородками содрогнулся, — мол, ладно, тута согласный я с таким пояснением.
Вьялица бросилась супружнику руки целовать да на все лады Колобуда нахваливать. И так ловко у нее кружево из словесов плелось, что выходило будто муж ее поумнее самого князя будет. И не на одной ступеньке они стоят вовсе, а Колобуд повыше поднялся аж на цельную лестницу.
Тот вроде еще больше успокоился. Но потом как вспомнил…
— А не тот ли это Звонило, который ларец у бабы с Архаровки скрал? — Колобуд снова колыхался над дочерью грозовой тучей. — А не тот ли, кто людям лихим в трактире в кости проигрался и не заплатил?
— Не знаю…Не ведаю… — голосила Пороша, в отчаянии поднимая домиком свои белесые бровки.
Она растирала кулаками слезы и за мамку пряталась, поближе к двери на выход мелкими шажками топталась.
— Да, его сам Пырей — заглавный душегуб обещал в окрошку изрубить, коли встретит сызнова! — Колобуд своей ручищей с пригоршней перстней уже не у девки перед носом махал, а за сердце под кафтаном держался.
— Догони, его батюшка! Догони! — Вьялица все о своем радела. — Пущай женится! Пущай хоть у нас в дому живут, местов на всех хватит.
— Женится?! Ты хочешь, вора, валандая, проходимца в зятья взять? Да, еще и примаком?! Жить с ним под одной крышей? За один стол, чтоб каждый день с нами чужеяд садился?
— Пусть так! Лучше так, батюшка, чем такой позор для девки… — Вьялица кивала зареванно и продолжала рьяно целовать мужу руки.
Нос о перстень расквасила — не заметила.
— Ты хочешь, чтобы лихой Пырей нас вместе с ним в окрошку порубал?! — Колобуд бушевал, как Перун по четвергам.
— Воротииии! — тянула свое Вьялица.
Из носа ее по губам стекла кровь, а баба того не замечала.
Колобуд устало опустился на лавку, упер локти в стол и упал могучим лбом в сжатые кулаки.
— Дык как его поворотишь-то? — наконец, молвил он. — Метель на дворе, замело все пути-дороги… Ежели его позавчера последний раз в Граде видели, так он уж за рекой, поди. Иди-свищи ветра в поле. Не догонишь.
Вьялица снова бухнулась перед Колобудом и зарыдала. Теперь она уже целовала мужу сапоги с серебряными пряжками, обливая их слезами и юшкой.
Пороша, разинув рот, смотрела, как мать отчаянно колотила себя кулачками по рогатой кичке. Потом Вьялица встала на коленки и поползала, пыталась биться головой об пол. Казалось, что она хочет забодать кого-то невидимого своими красными рогами.
— Иди-свищи ветра в поле… Иди-свищи…Иди-свищи… — бессмысленно повторял Колобуд и раскачивался взад-вперед на лавке.
Кто бы мог подумать, что детская забава- глиняная свистулька разрушит всю его честную житя?!
Приворожить Пороша жениха захотела, поверила бабьим сплетням — вот же дура дремучая! И выбрала же из всех — самого поганого — бзыря, блудяшку, татя и пустоплета. А когда он в ее сторону морду свою смазливую поворотил, рыло всеядное, то порешила, что дело сделано, — захомутала мужика навеки. Все наказы материны забыла, честь девичью не уберегла. Того-гляди, народит еще вымеска.
«Звониииило…», "Воротииии…«— в ушах у Колобуд до сих пор стоял бабий вой на два голоса.
Как будто он жаба болотная, и комаров полный рот нахватался. «Ииииии» — звенело все в голове и внутрях комариным писком.
Сделал Звонило свое дурное дело да умчался в санях других девок портить. А следы его метель замела.
Пороша в страхе переводила взгляд с отца на мать и обратно. В какой-то момент ей показалось, что они оба умом повредились. Одна с досками в полу бодается, другой качается туды-сюды, да все одно талдычит: «Ищи-свищи-ищи-свищи…».
Останется ли теперь Прошка одна-одинешенька на всем белом свете, да еще и с пузом?
— Батюшка, а давай мы всем расскажем, что не Проша его привораживала, а он — ее? — Вьялица снова целовала Колобуду руки с княжьими перстнями. — Ежели в дело колдовство вмешалось, какой с девки спрос? Страдалица тады она безвинная! Можно же так дело повернуть?
Колобуд тяжко вздохнул.
— Что ж вы бабы за дуры-то такие божевольные? — у него даже злости не осталось, только искреннее изумление звучало в этом вопросе. — Сначала дело делаете, а потом думку думаете. Наворотили — конями не развезешь.
После этого Колобуд замолчал и долго смотрел в одну точку — на кривой соленый огурец в плошке. Все другие ровные огурчики рядком лежали-один- к одному, а этого сила злая чуть не колесо скрутила. Как так получается? То тебя главным виночерпием выбирают, уважение со всех сторон и почет к тебе в княжеском терему выказывают, а домой воротишься, и тебя тут родная дочь уже кривым огурцом назначила. И не разогнешься ведь теперь никак, назад не расправишься…
Вьялица прогнала Порошку спать, а сама села за пяльцы — не для того, конечно, чтоб в ночи вышивать, — схоронилась за ними.
Вдруг Колобуд что и надумает, ежели ему не мешать. Вон у него башка какая — сам князь с ним давеча советовался. По поводу снега, правда, — будет метель али нет? Так то уже — не нужные никому подробности.