— Есть у меня одна мыслишка, — Колобуд изрек через два часа.
Вьялица подскочила, словно ее петух жареный клюнул.
— Слушаю тебя, батюшка! — запричитала она. — Так и знала ведь, что додумкаешь.
Колобуд не спешил делиться с женой своими идеями. Он молча надел тулуп и вышел на мороз.
Глава 10. Серьезный разговор, или Три бочонка меду
Прислуживая князю за столом, Колобуд невольно слышал все разговоры внутри узкого круга доверенных лиц. Еще с десяток лет назад он получил прозвище Могила за то, доселе никогда не разглашал сведения, ставшие ему известными по службе. Потому так высоко и забрался.
И вот первый раз Колобуд собрал в своей памяти все разрозненные обрывки бесед, чужие челобитные, а еще сплетни, намеки и полунамеки. Там, где ничего не удалось припомнить, — сам додумал подробности. И из всех этих осколков сложил Колобуд в голове таку мозаику, что по всему выходило, что княжество под угрозой.
В избу к своему двоюродному брату Прозору мрачный Колобуд ввалился в пятницу вечером, как стемнело. В каждой ручище подмышкой он нес по бочонку хмельного меда, что заранее предполагало долгий вечер и серьезный разговор.
Прозор имел значительное влияние при княжьем дворе. За каких-то пару лет он подмял под себя всю охрану терема и самого Града. Ему подчинялись стражники на главных воротах. Ночные факельщики тоже почитали его своим предводителем. Ключницы лично перед ним отчитывались — что увидят подозрительное — тут же доносили.
И вот теперь Колобуд подумал, что пришла пора его брату вершить воистину великие дела — постоять за порядки в княжестве, за честь Пороши.
Прозор относился к мужикам того крутого замесу, что не при каждом князе родятся. Он жил делами службы даже в пятницу вечером. Кабы смешать перец с солью да растолочь, да туго набить мешочек бархатный — то Прозор и получится — сверху богато-нарядно и мягонько, изнутри — огонь, шибко задиристо.
Сначала выпили за князя, потом — за баб, отдельно — за красных девок. Закусили молочным поросенком да капустным пирогом.
Выпили за урожаи, за зимнюю рыбалку и соколиную охоту летом. За княжий тракт выпили два раза, не чокаясь. Помянули друзей, что головы там сложили на колдобинах. Занюхали ржаной корочкой с чесноком.
Прозор заставил пить за своего нового коня Каллистрата, и отдельно — за его сбрую чеканную. Потом вспомнил про попону, подбитую алым бархатом, — пришлось пить и за нее. Сразу после коня и попоны Колобуд вставил тост за рОдных детушек.
Захмелевший Прозор велел нянькам принести из колыбели меньшого сынка, пили за его первое словечко. Делали малому козу, пытались вывести на разговор. Тот со страху обделался- вернули дитя нянькам.
Потом пили за хорошего жениха для Пороши, за новые сафьяновые сапоги Колобуда, за то, чтобы булки на деревьях росли.
Наворачивали жаркое из зайца, смаковали перепелов, томленных в сметане. Закусывали солеными бочковыми огурчиками. От огурчиков у Колобуда испортилось настроение, потому что при виде кривого огурца он вспомнил, зачем пришел.
К полуночи прибежала ключница из смотровой башни, жаловалась на чернавок. Полезли на смотровую башню, звонили в колокол. Пили за дружбу и уважение.
Колобуд зачем-то предложил выпить за ясный месяц, Прозор поддержал. Оба плакали от любви к родной земле, тянулись чарками к звездам, чуть с башни не сорвались. Ключница голосила, факельщиков дозвалась — те удержали. Заставили ключницу выпить за Каллистрата. Чернавкам устроили разгон, факельщикам меда налили, приказали пить за родную землю. Вернулись в избу.
Подали уху со стерлядью, пили снова за рыбалку.
Потом велели затопить баню, пошли к ключнице за вениками. По пути подвернулся лопоух — помощник конюха, послали к Колобуду домой за третьим бочонком.
После бани купались в проруби, протрезвели. Накатили по три чарки, не определившись, за что. Захотелось веселья — позвали скоморохов с медведем. Колобуд вспомнил, что зашел с разговором. Скоморохов взашей прогнали, велели вертаться спать. Выпили за медведя.
Орали песни. Подали утку с яблоками. Выпили за то, чтобы брата Рагозу назначили воеводою.
И тут Колобуд решил, что пора приступать к делу. Речь он себе два дни готовил, наизусть хорошо выучил.
Стукнув по столу кулаком, сверкнув яхонтами да смарагдами в перстнях, содрогнувшись тремя подбородками, княжий виночерпий строго вопросил:
— Это что ж такое в нашем княжестве нонче деется?!
Прозор с любопытством пожал плечами, откусил морковного пирога, стал слушать.
Колобуд перекинул банную простыню через плечо и, как Цицерон, выдал целую тираду на одном дыхании:
— Колдовские силы постепенно захватывают власть в княжестве, повсюду люди теряют разум, поддаваясь злым чарам. Невинная с виду забава — глиняные свистульки открыто продаются на ярмарке и распространились уже повсеместно. С помощью них подавляется воля мужиков и баб, рушатся семьи — оплот и надежа всего порядку.
Прозор хотел позвать писаря, чтобы наутро все перечитать на свежую голову-складно Колобуд излагал, интересный зачин получался.
Виночерпий приложил палец к губам, сказал, что не надо писаря, дело секретное. Заверил, что завтра сам все повторит Прозору, чтобы в памяти обновить. Тот успокоился и кивнул, стал дальше слушать.
Цицерон в простыне, с дубовыми листьями, налипшими по мокрому телу, продолжал:
— Отцы семейства, околдованные свистом, бросают своих чад и уходят на верную погибель к гулящим девкам. Бабы привораживают чужих мужей, и потом бьются меж собой за них смертным боем, оставляя сиротами малых детушек. Вон, к примеру, в Небылицах одна баба удавила другую коромыслом прямо у колодца на виду у всей деревни. У одной шестеро детей, мал мала меньше, а вторая аж-н девять душ сиротами оставила.
Тут речь снова прервалась, выпили за душу безвестной бабы, всплакнули о малых детушках.
Колобуд, зашел на третий виток:
— В то же самое время невинных целомудренных дев околдовывают проходимцы шалопутные и бросают их на сносях ради следующей девки.
Прозор уже заметно вовлекся и хотел знать подробности, кто конкретно на сносях? Но пока не настало время для таких уточнений.
Выпили за славное чрево невинных дев, закусили пирогом с брусникой.
— А на ярмарке… Что творится на ярмарке? — строго вопрошал Колобуд, размахивая веником, как факелом.
— Что? — шепотом спросил Прозор.
— Беспорядки и возмущения! Честная торговля порушена, все прибытки высвистываются на ветер. Разум покупателей одурманен — они платят по две-три белки за свистульку, а потом им приходится воровать калачи, чтобы хоть как-то прокормиться.
— Да, ладно! — от удивления Прозор чуть чарку мимо рта не пронес.
«Все ж таки надо было писаря позвать, очень интересно!» — подумал он.
Икнул.
«Он хоть вспомнит завтра, как мы в колокол звонили?» — еще почему-то подумалось.
Колобуд тем временем в своих речах разгонялся еще шибче- что тройка по княжескому тракту:
— А насвистанные свистульки, те, что уже наверняка погубили несколько душ, показали свою силу бесовскую, так те на черном торжище в полнолуние продают за золотые монеты. Один мужик, Звонило — звать, за такой свисток отдал цельный ларец с драгоценностями, которые скрал у одной бабы с Архаровки. Скоро избы продавать начнут, чтобы глиняному зайцу под хвост дунуть.
— Точно писаря не позвать? — нахмурился Прозор.
Не нравилось ему все это. Дело серьезное складывается.
— Погоди! Рано ыщо! — ответил Колобуд.
Выпили меду за сохранение тайны.
— Честный люд мастеровой не может продать шапки и тулупы, что пошили на зиму, потому что вместо теплой одежи все бросились свиристелки покупать. Молоко в кринках киснет, сыр плесенью покрывается — и это не берут, спрос упал!
— Фу, сыр с плесенью, — Прозор поморщился. — Думай все ж таки, о чем за столом упоминать.
А Колобуд уже в раж вошел, не остановишь:
— Бабы даже платки перестали на ярмарке покупать! Виданное ли дело, старухи с непокрытыми головами ходят! Вот взять, к примеру, Кокошку — пожилая мудрая женщина, с которой все с почетом и уважением за советом житейским ходят, да, и та платка не носит, даже лысину на голове не прикрывает.
— Страсть охота на лысую старуху посмотреть, — Прозор заржал, как Каллистрат. — Поедем, глянем?
— Опосля, — кивнул Колобуд. — Всех свидетелей опросим.
— Упомнишь? — серьезно спросил Прозор
Колобуд кивнул:
— Со всеми сам поговорил прежде, чем к тебе подступиться. Все на местах своих. Вели только Звонило в розыск объявить.
— Ладно, — Прозор легко согласился и хрустнул огурцом. — Поймаем мы этого Мудозвона.
— Звонииииило, — уточнил Колобуд. — Хотя ты тоже прав.
— А дальше? — Прозор хотел продолжения. — На сносях-то кто?
Колобуд пропустил второй вопрос, продолжил по заученному.
— А уж девки, что заневестились, — им срочно женихов румяных да богатых, подавай. В голодный обморок упадут, будут седмицу цельную лишь воду хлебать, а свистульку за две белки себе укупят. Матушек, батюшек оманут, а своего добьются — не мытьем, так катаньем.
— Я б не смог седмицу на воде… — задумчиво изрек Прозор. — Пирога с телятиной подайте!
Колобуд продолжил:
— Девка одна из Тыхтышей в одной рубахе без кацавейки по морозу пошла, на свистульке играла — жениха привораживала. Зад отморозить была готова за ради любви.
— А ну, как все девки начнут голодать и морозиться — что тогда будет с княжеством? — строго испросил Прозор.
Наконец, до него дошла вся сила такой угрозы.
— Вот и я о том толкую! — взревел Колобуд. — Дружину, чернавок, пахарей, торговцев да новых девок кто-то ж должОн рожать! Придумали себе любовей — всей деревней по одному мужику сохнут, песни ему свистят — кажная к себе его приворожить старается. А остальным парням к кому свататься? А рожать дружину кто будет?
— А что девка-то? Которая в сарафане на морозе? Померла? — нахмурился Прозор.