— Осьмиглаз, родненький, как же так?! — голосила в санях Велижа.
Никто не слышал ее за общими криками, испуганным ржанием коней, грохотом, топотом и свистом.
Пошто молодца из Тыхтышей ночью в Поспелку понесло, теперь уж никто не скажет. Мож, за Велижей дернуло за ниточку приворотную, мож, просто захотелось на ведьму поглазеть. Очень любознательный был парнишка — вспоминали потом — да хрупковат для подобных мероприятий.
Черная толпа, в которой смешались вместе деревенские и ярмарочный люд, волной хлынула на двор, затопила собой резное крыльцо.
Наконец, Влас отпер дверь, и какой-то факельщик тут же опалил ему бороду, слишком близко ткнув в лицо огнем.
— Влас! Сам Влас это! Нежданкин отец! — покатилось с крыльца в разные стороны.
Закачалась черная волна на дворе, заплескалась криками, заревела.
— Твоя дочь колдовские свистульки приворотные лепит? — строго спросил Колобуд.
Влас промолчал. Он не знал, как ответить. Сказать: «Нет», — так то откровенное вранье, за то на месте зарубают. Ответить: «Да,» — значится, полностью признать свою вину, Нежданкину вину в колдовстве. Как им обсказать все правильно? — Влас не знал, не мог понять. Он отвык думать, у него закончились слова.
— Отвечай, мужик, когда тебя княжьи люди спрашивают! — грозно на всю Поспелку зарокотал Рагоза.
— Его, его дочь лепила! — пронзительным голосом закричала из-за спины мужа Сорока. — Падчерица то моя, Нежданка, не родная мне дочь, от первой жены Власа. Ведьминское отродье, никакого сладу с нею нет!
— Не лезь, баба глупая, в мужской разговор! Тебя не спрашивали, — приказал строго Прозор. — Без тебя промеж собой разберемся.
— А у них Сорока — мужик, а Влас ужО в бабу превратился! — выкрикнул кто-то из толпы.
Вокруг загоготали. Те, кто не услыхал, об чем речь, или не понял, друг у друга переспрашивали. Вспышки хохота с некоторым промедлением раздавались то тут, то там.
Влас продолжал молчать и смотрел в никуда пустым взором. Ему снова посветили в лицо в факелом, он даже не моргнул. Сквозь толщу болотной воды ему снова все виделось нечетко, смутно, качались какие-то тени, накрывало мороками.
— Ладно, ты, Сорока, тогда говори, — поменял свое решение Прозор. — Выступай вперед.
Ох, как страшно было сделать ей этот шаг из-за мужниной спины, из-за родного порога на ночной мороз. Страшно, а пришлось-таки выйти, встретиться лицом к лицу со злой толпой, посмотреть в глаза княжьим людям. И еще Авоська маленький, как на беду, клещом в ногу вцепился — не оторвешь.
Так и шагнула с малым под свет злых факелов. Пыталась юбками дитя прикрыть от чужих взглядов. Да, не убережешь, когда уж со всех сторон обступили.
— А где та ведьма, что зло колдовство приворотное творит и в свистульки прячет? Неждана, что ли? Так ее кличут? — еще строже спросил Прозор.
— В подполе я ее заперла, чтоб не убегла, — повинилась Сорока. — Не хотим мы всей семьей за дела ее черные отвечать перед богами всесильными, перед князем, да перед людьми.
И Сорока поклонилась до земли толпе, желая найти поддержку в чужих сердцах.
Кто-то уже готов был посочувствовать матери малых детушек. Какой с бабы спрос, коли чертова девка ей падчеркой вместе с мужем досталась?
— Ты б ее раньше в подполе заперла, када она колдовство свое творила! — выкликнула из саней Досада-тетка Велижи. — Так ведь нет же, — на ярмарку ездили бесовскими свистками торговать, по три белки за них просили!
Толпа снова загудела, заулюлюкала. Толпа осуждала. Любое сочувствие к Сороке враз испарилось, улетело сизым дымком в морозное небо.
— Ну, ведите уже сюда Нежданку, пусть отвечает за дела свои, — строго распорядился Прозор. — Пусть покается перед честным людом, а мы в зенки ее бесстыжие поглядим.
— Ведите ее, — побелевшими губами приказала Сорока старшим сыновьям Власа.
Добросвет, Вячеслав, Всеволод и Яромир не двинулись с места. Они стали крепко плечом к плечу, заслоняя собой проход в избу.
— Ведите девку, сейчас избу спалят, — прошептала Сорока.
Ее пугали огни факелов, полыхавшие во дворе, эти злые лица, которые пламя выхватывало из толпы.
Вон баба, орущая до хрипоты, от натуги сосуды в глазах полопались — смотрит вокруг кровавым взглядом, платок на бок сбился, волосы растрепались, ничего не замечает. А вот старик пьяненький божевольный в козлиной шубе — улыбочка блаженная на бесцветных губах играет, кулачки сухонькие поднял, грозит кому-то. А потом пальцы, скрюченные старостью, растопырил и «фонарики» всем стал показывать, как малые детушки, вокруг себя юлой закружился. То вон рожа пьяная свирепая — из лихих людей, в ухе цыганская золотая серьга качается, за поясом — длинный кривой нож с костяной рукоятью.
— Ведите ее, — змеей сквозь зубы шипела Сорока.
Забава подала тяжелый меч Вячеславу, Истома еле доволокла меч Всеволоду. На дощатом полу осталась длинная царапина. Яромир подхватил топор старого Василя.
Добросвет отделился от братьев и шагнул вперед, его место заняла Забава.
В Усладу крепко вцепились Голуба и Удал, она пыталась отступить с малыми в горницу. Истома тащила за руку Милашу. Щекарь ревел у деда за печкой, искал у старого защиты. Отрада звала Прекрасу, девчонка куда-то забилась и не откликалась.
Добросвет, так похожий на молодого Власа, набрался смелости и сказал:
— Старший брат я. То я теми свистульками на ярмарке торговал, меня казните.
— Это завсегда успеется, — заверил его Прозор. — Сейчас мы хотим с ведьмой потолковать.
Княжьему человеку даже понравились эти смелые ребята, но положение и ситуация не позволяли выказывать одобрение семейной сплоченности.
— Мы будем защищать сестру, она ни в чем не виновата, — срывающимся мальчишеским голосом выкрикнул Всеволод.
— С мечом идти на княжьих людей- это измена, нас первыми казнят, — прошептал в ухо брату Вячеслав.
— Сестру не защитить — то посерьезней измена будет, — так же шепотом ответил ему Всеволод.
— Вы ж еще в дружину не вступили, присягу князю не давали, какая измена? — хмыкнул Яромир. — Просто нападение с холодным оружием на княжьих людей при исполнении. Даже не нападение — сопротивление просто.
Удивительно, как в такой ситуации, мальчишки еще умудрялись шутить и улыбаться.
— Здесь я, Нежданка, — выступила вперед из темноты лохматая зареванная девочка.
Они щурилась от ярких огней после кромешной тьмы погреба и прикрывала глаза тыльной стороной ладони.
Пока Добросвет пытался совершить подвиг или глупое самопожертвование — тут уж с какой стороны посмотреть, Сорока нашептала Богдаше, и тот открыл крышку подпола. Мальчишка сказал Неждане, что сейчас мамку, тятьку, дедуся и всех братьев старших зарубают, коли она не выйдет. И та вышла.
— Тююю, вот так ведьма, — заржал в голос Рагоза.
Конь Колобуда также откликнулся заливистым ржанием. Казалось, что он передразнивал будущего воеводу.
— Молчать! — взревел Рагоза.
Его бас всколыхнул толпу, упал в черноту тяжелым камнем, и тут же пошли круги, как по воде: кто-то смеялся, кто-то свистел, кто-то выкрикивал проклятия. Снова полетела гнилая свекла, разбилась темными пятнами о резное крыльцо.
Кто-то попятился, испугавшись ведьминого взгляда, кто-то, наоборот, напирал вперед от любопытства. Те, кто стоял подальше, начали подпрыгивать, чтобы хоть что-то рассмотреть.
Колобуд отступил назад, в тень, предчувствуя, как сейчас оба брата — Рагоза и Прозор поднимут его на смех. Гнать коней из самого Града ради испуганной девчонки? Князю докладывать о черном заговоре?
— Скажи-ка нам, девка, ты ли лепила свистульки приворотные? — строго спросил у Нежданы Прозор.
— Лепила, но…Я не хотела…Они не… — залепетала испуганная Неждана.
— Цыц! — прикрикнул на нее Рагоза. — Говори четко: «Да» или «Нет».
В воздухе повисла зловещая тишина, все замерли, чтобы услышать, как она ответит.
— Да, — сдавлено выдохнула Неждана.
И ее тихое «Да» подхватили, разнесли эхом.
— Да!
— Да!
— Вы слышали, она сказала: «Да»?!
«Да!» «Да!» — звучали, как короткие удары под дых.
Если и были те, кто не верил в колдовство, а пошел к Сороке на двор поглазеть на княжьих людей, нарядных коней да яркие огни, то теперь уже все повторяли это отчаянное «Да!», все поверили в злую силу.
Толпа уже не видела перед собой испуганного ребенка, она видела ведьму.
— Вот же ж патлы бесовские распустила, — вопила какая-то баба. — Косу девичью не плетет — срамота какая!
— Да, у них, у ведьм, в волосьях вся сила! — истерично хохотал какой-то паренек. — Знаем мы таких…
— Вот уж я ей сейчас все патлы повыдергиваю! — напирала рябая баба, на ходу снимая рукавицы. — Будешь знать, как чужих мужей уводить приворотными посвистами.
Пока рябая пробиралась сквозь толпу, расталкивая народ налево и направо, Досада вытащила припасенные овечьи ножницы и шагнула на крыльцо. Походя, она откинула толстым боком в снег пару мужичков.
Смелая и наглая бабища крепко в кулак схватила Неждану за волосы, подтянула к себе и дыхнула в лицо злым луком. Он ловко защелкала ножницами, срезая девке волосы. Со всех сторон одобряюще заревели, засвистели, заулюлюкали. Уверенными размашистыми движения, как стригла скотину, Досада клоками выстригала косицы и пряди. Ведьмины патлы серебристыми змейками полетели в снег, толпа с визгами и криками откатилась назад. Бабы, которым некуда было шагнуть, прыгали в сугробы, лишь бы не коснуться ведьминых волос, не зацепить себе беду.
— Харю! Рожу ей порежь! — визгливо орали слева из саней. — Чтоб на всю житя следы остались.
— Да, какая житя? — гнусаво кричали справа. — На плаху ее в Град везти, казнить с утреца, да и дело с концом!
— Вот еще чего! На княжьих конях по тракту катать?! — протестовали деревенские. — На погост тащите, там и прикопаем. Живую — как и положено!
— Разве ж можно ведьму на погост?! — шамкающим ртом поучала старушка. — на перекресток ее тягните, к коням привязывайте — пусть разорвут, разнесут клочки в разные стороны! Всегда так делалось — не нам традиции нарушать.