Скорее он растерялся, опешил, потому как с бабами привык вести себя обходительно, а со своими музыкантами, наоборот, был строг и суров, когда дело касалось такого проступка, как отлучка без предупреждения на целые сутки. И вот теперь Балуй просто не понимал, как взять нужную ноту в этом разговоре.
— В княжьем тереме была, — ответила Нежданка — Нянькой меня взяли младшим княжичам сказки сказывать.
— Вона как… — Балуй ожидал чего угодно, но не такой вот загогулины.
Нежданка села на ступени деревянной лестницы и начала медленно снимать с себя украшения. Непривычная к такому, да без зеркальца, она ни с чем не могла сладить.
— Ну, а вернулась чего? Выгнали ужо? — еще добрее спросил Балуй, даже с какими-то сочувствием.
Нежданка помотала отрицательно головой.
— Озара в терем кличут, вот пришла позвать, — грустно усмехнулась она. — Прозор его на беседу требует.
— А этот там на кой? — Балуй опять стал заметно суровее. — Что Озарка натворил?
Неждана уже так устала, что не понимала — вот сейчас Балуй так изящно шутит или до сих пор в своей башке с бубенцами не уложил, что Озар и Славка — это один и тот же человек — она, Нежданка. Да, такое в любую голову уложить сложно.
— Вчерась мальцов у мыльни няньки без присмотра оставили, мимо бабка проходила, их леденчиками угостила. Мальцы оказались княжичами, петушки — отравленные, — как возможно короче изложила суть Нежданка.
Сил не было даже говорить.
— Ну, а Озарка-то там каким боком? — Балуй начинал волноваться.
Складывалось такое ощущение, что одной частью башки он понимает, что Озар сказался девчонкой и дурил всем голову долгие два с лишним года, а, с другой стороны, Балуй как будто еще ждет, что Озарка вернется, и он тогда тому уши надерет за отлучку без спроса, за вранье, да за все хорошее… А вот с этой милой девочкой — Славкой и не знает даже, как разговаривать. Славка вроде как ни в чем и не провинилась.
— Озарка просто мимо проходил, баню искал, — из последних сил выдавила из себя Нежданка. — Леденчики у мелких отобрал и в пыль бросил.
— Спас княжичей?! — Балуй стянул колпак и вытер им выступившую на лбу испарину.
— Я не хотел, не знал, в смысле — не знала, я просто… — Нежданка махнула от отчаяния рукой.
Что ни скажи — полная нелепица.
— Не знала я, что они княжичи, в рубашонках простых на лавке сидели у мыльни, никого рядом не было, а тут бабка эта их пугать начала, а потом леденцы всунула.
— Так, может, Озарку наградить хотят? — спросил Балуй
— Да, уж, пожалуй, — Нежданка была готова разрыдаться. — Поди, про Озарку теперь все выведали…
— А как тебя тогда нянькой взяли? — Балуй склонил голову на бок.
Ох, и заковыристая история…
— Ну, что ты напал на мальчика, — наконец подала голос Ванда. — Прости, на девочку.
Все это время она стояла с полным чугунком репы, который должна была отнести за какой-то стол. Кабы руки у нее тем чугунком не были заняты, она бы уже давно обнималась и целовалась с этим милым мальчиком, за которого переживала всю ночь. Жаль, конечно, что девчонкой оказался. Девок, особенно молодых и хорошеньких, Ванда недолюбливала.
Дальше Нежданка хлебала щи, поливая их слезами, а Ванда и Балуй сидели подле нее с разных сторон и, как родные маменька с тятенькой, утешали да все выспрашивали.
— Коли ж они согласились твою сестру в терем взять, да сразу к княжичам приставили, — рассуждала вслух Ванда, — значит, доверяют, благодарность так свою выказывают.
Обычно в этой чудесной головке свистел ветер вместо разумных мыслей, но сейчас даже Балуй ей поддакивал. С тем, что излагала Ванда, было сложно спорить.
— Иди в терем Озаром, не бойся, — советовал и Балуй. — А потом уж Славкой в няньки возвращайся, и все хорошо будет.
Глава 32 Беседа с Прозором, или Новое погружение в сено
Стоило скоморошку в синем костюме с серебристыми бубенцами появиться под стенами Града, как вдруг, откуда ни возьмись, выскочило двое малиновых, подхватили его под рученьки и к Прозору в терем доставили.
— Ну, здравствуй, Озар, — приветствовал мальчишку Прозор, выхаживая взад и вперед вдоль окон.
Нежданка напугано молчала, даже ответить чем не смогла. Засопела, чтоб хоть как-то дыхание выровнять. Еще не хватало в княжьих хоромах совой кричать, медведем реветь.
Окна в терему были высокие, из чистого скла, летнее солнце ярко светило на нарядные расписные потолки, на крепкий дощатый пол, резную дубовую мебель.
— Сидай, — показал Прозор на скамью, разговор у нас серьезный будет.
Нежданка присела на самый краешек, бубенцы на рукавах, на колпаке невольно звякнули.
— Сымай колпак свой, — строго велел Прозор.
Нежданка стянула колпак за один из трех «рогов», положила к себе на коленки — все одно звенит — не может она каменной глыбой обернуться — живая, чай, девка, потому и шевелится, трепещет. Переложила колпак на скамью, сама старается не шелохнуться, чтоб на рукавах бубенцы не звенели.
— Обсказывай давай, да со всеми подробностями, без утайки, про давешнюю бабку у мыльни, — строго велел Прозор.
Ну, если про бабку… Тут Нежданкиной вины ни в чем нет, про бабку это она сможет.
Девчонка рассказала все с самого начала, как заприметила мрачную страшную старуху подле детушек, какие страсти та им рассказывала, как напугала да до слез довела, а потом леденчиками угощать стала в утешение.
— Отчего ж ты решил, что отравленные леденцы? — строго спросил Прозор. — зачем выхватил и в пыль кинул?
Ничего такого Нежданка не решала. Умеет Прозор этак разговор вывернуть, что как ни ответь, все не по-твоему, а по его получается.
— Котомка у нее грязная была, мало ли там крошек и соринок накопилось, зачем дитЯм такое предлагать? — вопросом на вопрос ответила Нежданка. — Мож, она мышей там дохлых носила?
Оказывается, кое-как, но она научилась держать удар. Два года общения с разным людом на ярмарках, на постоялых дворах не прошли даром, могЁт скоморошек вести беседы, даже самые сложные. Вот Балуй — тот мастер свою линию гнуть, когда об чем-то договаривался, а Нежданка все слушала, коли получалось, да запоминала.
— Значится, из-за соринок только? — угрюмо посмотрел на нее княжий человек.
Зря надеялся, что хоть что-то прояснится. Видел скоморошек не больше, чем другие. Опросили уж всех, кто около мыльни терся в тот час, — все одно и то же излагают. А то, что он сказочку слыхивал, которой бабка малых пугала, то уж никак делу не поможет.
Нежданка хлюпнула носом. Потом вспомнила печальный взгляд княгини Рогнеды и решилась:
— Коли пообещаете меня, Озарку не наказывать, я еще могу рассказать… — жалобно пискнула она. — Что вспомнилось…
Кто только за язык ее тянул?! Сейчас как посыплются вопросы, мол, что она сама там на постоялом дворе делала, почему в сене хоронилась… Да, уж ладно. Коли пропадать, — так уж не зазря, а за дело. Может, в чем польза будет для княжичей…
— Ты тута со мной не торгуйся, не на ярмарке, — строго ответил Прозор, — Сказывай.
А у самого прям взгляд просветлел, надежда какая в нем затеплилась.
— Токмо не перебивать, чур, я и так не все помню — два года назад дело было, даже два с половиной, — начал свой рассказ Озар.
Прозор нехотя кивнул.
— Ночевал я тогда в сене на постоялом дворе. Зима стояла, куды ж мальчонке беспризорному податься, а в сене хоть потеплее. Да, чай не в лесу под кустом — волки не сгрызут.
Нежданка перевела дух и продолжила:
— А сено они складают, где лошадей привязывают, сани там тоже рядом стоят. И вот прямо в самой середке ночи проснулся я, мышка разбудила — крошки моего пирога с капустой утащить вздумала.
Прозор не перебивал. Неждана дальше сказывала:
— Проснулся и слышу, как две бабы в ближних санях разговор ведут. Одна другую просит о чем-то, а вторая отказывается, — мол, не будут деток травить леденчиками, на плаху не пойду. И слово то — «леденчики» как-то в память мою запало. И та старуха, что давеча у мыльни к деткам подсела, она так же сказала: «Скушайте леденчиков, ужо я вас угощу.»
— А ты прям сразу и вспомнил? Заподозрил, значит? — Прозор подвинул резной табурет и сел напротив Озарки, прямо в душу ему глядит, взглядом буравит.
— Не сразу, — помотала головой Нежданка. — Там мне просто это не понравилось почему-то, а ужО потом оно само как-то вспомнилось.
— Что еще с того разговора двух баб запомнил? Голоса какие были? — Прозор не отступался. — Мож, по именам друг друга называли?
— Голоса? — шмыгнул носом скоморошек. — Ну, один такой и был голос — старушачий, скрипучий, шепеляво говорила — как раз тот голос, что про «леденчики» сказывал.
— А второй? Вторая кто? — Прозор весь аж вытянулся в струнку, что пес на болоте, завидев уток. — Кто старуху уговаривал?
— Вторая помоложе баба, — вспоминал мальчишка, изо всех сил старался вспоминал. — Не девка зеленая, а баба в самом соку, мож, даже постарше… Грудной голос, зычный, токмо она его приглушала нарочно.
— Что еще помнишь? — Прозор старался уже спрашивать добрее, чтоб мальчишку не пугать.
— У второй, поди, шуба длинная была и сапоги с каблуками, — ответил скоморошек. — Помню, как снег скрипел под каблучками, когда она уходила, а бабка за ней в валенках побежала — то по звуку не перепутаешь.
— А про шубу с чего решил? — Прозор ничего не упускал.
— Да, я наутро посмотрел нарочно следы, что от тех саней шли, — нехотя вспомнил хлопчик. — Так широко по снегу только шубы богатые метут.
— Молодец! — Прозор его похвалил.
Видел он, что мальчонка старается, свой страх пересиливает перед княжьим человеком, а все ж таки вспоминает ту ночь и все честно говорит.
— Хошь квасу? — неожиданно предложил Прозор.
Видел он, что у скоморошка аж пот на лбу выступил, да и сам Прозор от жары да таких новостей взмок под рубахою.
Не дожидаясь ответа, налил он им с мальцом клюквенному квасу по кружкам. Пили его жадно, громко глотая, — как наперегонки.