А уж от каши гречневой, с грибочками томленой, отказаться не смогла. Ванда от любви большой еще вкуснее готовить стала — там от запаха одного только ум за разум заходит.
А уж платье какое у хозяйки — таких дивных тканин Нежданка и в терему не видала. Теплое, бархатное, темно-вишневое, коли прямо смотришь, а как боком повернется на свет — так лазоревым делается.
— Ванда, ты такая нарядная! — от души похвалила.
— Ах, разбойница, лихо ты в прошлый раз надо мной пошутила, — вспомнила хозяйка да засмеялась.
— Да, как же? — изумилась девчонка.
— Хотела я сыскать на зиму бархату цвета «лазоревая вишня», спрашивала у разных купцов, что в трактире останавливались, да все меня на смех подымали, сказывали, что не бывает такого, чтоб вишня лазоревой вдруг сделалась, — пожаловалась Ванда.
Нежданка уж тоже то припомнила, от стыда зарделась.
— А Балуй — волшебник настоящий, уж сыскал и таку диковину, — похвасталась Ванда. — Так смотришь — вишня, а энтак повернешься — лазоревым горит.
Балуй гордо усмехнулся в усы — нравилось ему героем для Ванды по земле ходить. Вот уж посмотришь на них первый раз — ни за что не поверишь, что из таких разных людин такая пара складная получиться может.
Ванда выше Балуя на голову, да младше на пятнадцать годков. Она к трактиру своему привязана, он по всему княжеству разъезжает. Ванда овдовела рано, детушек с мужем не нажила, а Балуй… — тот еще любитель баб, сколько уж у него детей — никто не знает, окромя него самого. Да, всем он гостинцы передать старается. Избу родительскую прежней зазнобе оставил, та уж замуж давно вышла, семерых что ли народила, да старший — Балуя сынок, так и живут все в его избе, а он сам как поле перекатное — по трактирам мается.
Вот и на стареющего скомороха напала, наконец, любовь настоящая, и на его седую бороду волшебство снежинкой узорной присело. Сколько бы по долам и весям не колесил, завсегда к Ванде под бочок возвращается. А уж песни он теперь какие слагает…
Только у Нежданки, у молодой девки пригожей, с любовью ничего не ладится. Уж, коли мать родная тебя не ждала да не хотела, так и весь свет от тебя отвернуться норовит, — так уж она сама себе объяснила.
Ванька пропал, уж три года прошло, как сгинул, — что сквозь землю провалился. Ни разу весточки о себе не прислал, никакого знака не подал. Мож, и нет уже его на белом свете… Только думать об том Нежданка себе запрещала, все на чудо надеялась, матушку Макошь по ночам молила, глядя на звезды.
А Коркут… Ой, то совсем тяжелая история, добром не кончится — чует Нежданка беду лютую. А все одно не сможет она его так бросить на произвол судьбы. Смотреть, как от тоски чахнет людина, как с каждым днем гаснет свет в его очах… Больно то, невыносимо больно, уж такой он красивый…
Уедет Коркут, чай, и она тогда сможет с чувствами своими совладать, рассеется дым от степного костра, как только снежная пыль из-под копыт на тракте уляжется. Переживет она и эту разлуку, уж сколько горя в жизни за шестнадцать годков хлебнула, и со страстью своей к степняку справится.
Да, в эту зиму ей шестнадцать исполнится, скоро уж.
— А вы в терему будет выступать? — Нежданка спросила у скоморохов.
— Как горку новую снежную открывать станут, тута и мы со своими трещотками подоспеем, — Свиря улыбнулся.
— Ааа, — поняла девчонка. — Ее до конца седмицы построить обещались.
Вот уж как маленько времени осталось, чтоб Коркутхана спасти, да готовиться к тому надобно. А энтот дурак степной ничего не понимает. Как будто так просто его из Града через ворота вывести.
Глава 53. Как Шубейку приручить, или Где взять гитару?
От долгих прогулок на морозе Олег с Игорем оба засопливили. Оставила их княгиня в терему сидеть, то есть, — лежать под одеялами, отвары медовые пить.
А мальцы от болезни сонные какие-то сделались. Только начнет им Славка сказочку веселую сказывать, а они к середине уж сопят — в сон глубокий провалились. И подолгу так спят, что потом часа три девка без дела бродит.
Придумала она уж тогда кажный день к Ванде бегать. Гостинцев Шубе несет, какие от обеда в терему остаются. Уж больно тощий медведь — от пропитания из рук людских отказывается, голодом сидит.
Нежданка поодаль косолапого примостится, начнет ему сказки лесные сказывать, убаюкает голосом своим, что княжича малого, — уж тогда вроде Шубейкин начинает к ней доверием проникаться.
Жердяю не по нраву то, ревнует медведя, да, коли сдохнет звереныш от голода — тоже разорение выйдет. Где еще медвежонка другого сыщешь, — чай, не каждый день таким товаром на ярмарке торгуют, да еще зимой, когда медведи в спячку залегли.
За три дня привыкать Шубейкин к девчонке стал. Уж готов принимать от нее угощение. Из рук еще не ест, да, коли положить и отойти, так уж и рыбкой сырой не побрезгует, и каше из чугунка будет рад, и орешкам лесным. А в кашу Нежданка медку подбавляет по ложечке.
Шульга, конечно, не утерпел, с разговором про Морицу на второй день уж подскочил:
— Как там в тереме…?
Только вопрос свой начал, да Нежданка уж поняла, об чем.
— Несчастная она, черная дыра у нее в душе, — хмуро ответила. — Оттого злая да жестокая. Никому житья от нее нет.
— Мож, есть у нее мечта кака? Грезит о чем горлица ненаглядная? — с надеждой Шульга спросил. — Уж я в лепешку разобьюся, да исполню.
Как не слышит, что Нежданка ему поведала.
— «Горлица» твоя с утра до ночи песни нескладные голосит о несчастной любви, — мрачно Нежданка сказала, всю правду парню выложила. — Поди, уж полдюжины гуслей на щепки извела.
— МузЫку, значит, любит… — мечтательно Шульга прошептал. — Уж я ей свои песни сердечные напою…
Посмотрела Нежданка на парня с сочувствием и состраданием. Чай, не от любви к скомороху Морица страдает, а ему все без разницы.
— Гитару она вроде хотела, — вдруг няньке вспомнилось. — Не знаю, что за диковина, — не сыскали то в княжестве.
— Гитару? — Шульга встрепенулся и просиял. — У Балуя спрошу, он все знает, мож, подскажет, где добыть.
— Зря ты все это затеял, ой зря… — покачала Нежданка головой. — Не заткнуть ту черную дырку в душе никакой гитарой.
— А я настойчивый, — Шульга улыбнулся. — Упорный! Добиваться буду!
Нежданка только рукой махнула.
Из всех парней на свете скоморох с трещоткой на шее будет последним, в чью сторону Морица соизволит башку свою желудевую повернуть.
Да, не стала уж больше Шульгу отговаривать, он с мечтой о Морице третий год по земле ходит. Нельзя у человека таку драгоценность отнимать, грезу губить. Чем жить тогда станет?
На четвертый день прибежала Нежданка к Шубейке пораньше, как из терема смогла вырваться, да такое уж увидала…
Подтянул Жердяй медвежонка вверх на цепи, на задние лапы поставил, а сам цельный чугунок углей раскаленных на землю опрокинул. Урюпа рядом присел — бубном звенит, а Жердяй медведя крепко на углях держит, тому лапы жжет, так он их вверх вскидывает по очереди. А со стороны посмотреть — вроде как пляшет звереныш. Паленой шкурой на весь двор воняет, ревет медвежонок обиженно — больно.
Только-только довериться человеку попробовал, и тут такое предательство, таки мучения…
— Да, что ж ты делаешь! — с разбегу бросилась Нежданка на Жердяя, в бок толкнула.
Тот на ногах не устоял, в снег повалился, цепь медвежью из рук выпустил. Медвежонок за трактир убежал, под бочками пустыми от людей схоронился.
Нежданка одна против Урюпы и Жердяя на весь двор раскричалась. Хотел ей Урюпа по шее съездить — уж накопилось у него, да тут Шульга вперед вышел, сказал, что не даст девку обижать. А угли те за шиворот Урюпе с Жердяем в другой раз засыплет — уж посмотрят все, как они тогда запляшут.
Тут уж и Ванда из трактира выскочила, как разобралась, из-за чего свара на дворе, да запах паленой шкуры учуяла, так сразу и сказала Жердяю, что больше углей ему из жаровни не даст да на своем дворе не позволит над зверем измываться.
Нежданка пошла на задворки, где Шуба за бочками ревел, прощения у зверя просила за сиротство его да за все зло, что люди причинили. Матушку Макошь призывала, помощи ждала.
Вернулась в терем из трактира зареванная, сразу к себе побежала лицо умывать да подол платья от угольков, от золы отряхивать.
Смотрит, а кто-то снежками в ее скло кидался, пока она к скоморохам бегала, — следы остались. Коркут — не иначе. Выглянула в окно — сумерки уж на дворе, а степняка длинного и тощего хорошо видать. Присел опять на той же ступеньке, лбом в резной столб уперся — ждет.
Сызнова побежала по терему. Пригнувшись, на то же крылечко пробралась.
— Коркут, — позвала.
— Дам я тебе слово, — прохрипел сдавленно. — Жизнью своей клянусь не палить огнем землю русскую, не будет набегов на ваши поля и деревни, пожарищ да разорения… Ничего не будет!
— Ко вторым петухам сюда спускайся, — прошептала.
Сказала, да и убежала. Пошла клочок бересты искать, чтобы письмо княгине да княжичам оставить, прощения за все попросить. Жальче всего было с Олегом и Игорем расставаться, не хотела, чтоб мальчишки предательницей ее считали. Чай, поймут, когда вырастут, что за-ради жизни Коркутхана она на такое решилась. Очень бы хотела, чтобы поняли.
Еще до первых петухов он ее на дворе ждал. Всю ночь не спал — не верил, что свободу обретет, да лунная девка судьбу свою с его навсегда переплести готова. Коли доберутся до шатров, так женой ее назовет. Третьей, да самой любимой. Не по нраву то отцу придется — уж знает, да на чудо надеется.
Глава 54. План побега и признание в любви
По темноте, до вторых петухов, начала уж Нежданка степняку свой план обсказывать:
— Скоморохами под масками из Града выйдем, я медведя сведу, — уж с ним пропустят на воротах, — зашептала девчонка в темноте.
Сдвинул брови Коркутхан, не любил он кривляк, не примерял никогда на себя чужие личины. Да, уж помалкивает, слушает, что она там удумала.