А что Нежданка, чьими пальчиками свистульки волшебные лепятся? Той передник кожаный как у настоящего гончара, достался — отдал Ероха свой старый потертый, Сорока его на девчонку перекроила, на вырост подлиннее оставила. Да еще тесемку на лоб Неждане новую повязали, чтобы волосья ее лохматые в глину не лезли, работе не мешали.
Пыталась Сорока и других детей Власа, особенно старших девочек за глину посадить, да не вышло. Ни у кого так, как у Нежданы не получается. Вроде все за ней повторяют, а не поет свистульку после обжига. А какие еще прямо в печи на куски разрывает.
Ох уже это ведьмино отродье — все секреты старого Василя Неждана себе забрала, с сестрами делиться не хочет. Сорока разок не удержалась, даже за патлы ее оттаскала, а все без толку. Богдаша после того опять задыхался три дня, а Истома с Отрадой таких кривых козлят налепили, что выгнала Сорока девах с заднего двора, запретила глину зря переводить.
Глава 5. Двенадцатое лето, или Ванька-лопоух
Как-то по утру в свое двенадцатое лето Неждана привычно сидела на заднем дворе и лепила из глины.
Заканчивался изок — первый летний месяц. В траве скакали кузнечики, сверкали в воздухе синие, зеленые и золотые стрекозы, стояла томная жара. Вкусно пахло свежим сеном. В такую погоду на воздухе лучше работается, да и от мачехи подальше.
С утра до обеда девчонка лепила новые свистульки, потом забегал кто-то из братьев — Добросвет или Яромир и уносил их к дядьке Ерохе в печь на обжиг. После обеда она разбирала те, что уже приносили от Ерохи, испытывала как они поют, плохие беспощадно била о камень, а хорошие расписывала красками да сушила.
В тот день Влас с сынами работали в поле. Вячеслав и Всеволод объезжали своих молодых коней, готовились поступить в княжескую дружину.
Отрада, Истома и Забава хлопотали по дому — щи варили, пироги пекли, полы терли, да носы с задами Сорокиным мальчишкам подтирали.
Услада ушла полоскать белье на реку. Милаша, Голуба и Прекраса играли в бирюльки у матери на виду — сидели на дворе под окнами.
Нежданка попросила поставить себе старый дедов верстак с другой стороны двора — за огородом, у самого соседского забора. Сказала, что тут солнце лучше падает, тень от избы не мешает раскрашивать. Сорока не перечила, велела Власу тащить все, куда падчерка показала. Чем дальше эта лохматая девка, тем, ей, Сороке спокойнее.
Неждана уже научилась помаленьку хитрить и к своей выгоде мелкие дела выкручивать.
У Сороки всего два глаза, она за своими донечками будет бегать с кухни на двор- доглядывать. Так что, на задний двор к Неждане мачеха будет изредка только посматривать, чаще Богданчика посылать с проверками.
Утки сегодня лепились особенно толстыми и смешными. Неждана помнила, как дед Василь ее учил, — чтобы свистулька ладно пела, надо больше места для воздуха внутри оставлять. Она знала уже верные формы и размеры, но иногда хотелось попробовать что-то новенькое.
Баб верхом на козликах она лепила все с длинными шеями. Козлики удавались крепенькими приземистыми да с крутыми рогами, а бабы, наоборот, тянули свои любопытные рожи повыше. Ножки у бабы из-под юбок торчали коротенькие-по росту козленка, а голова на длинной шее стремилась к облакам. Нравилось Нежданке баб нескладными лепить, чего уж там, — обижали они ее много.
Сзади кто-то негромко свистнул — так, чтобы Сорока в избе не услыхала, а до Нежданки донеслось.
Девчонка обернулась и поначалу, кроме старого забора, ничего за собой не приметила.
Свист повторился.
Неждана снова повернула голову и подняла глаза повыше — на соседской яблоне по ту сторону забора сидел взрослый парень, уже годов двадцати. Нос у него на солнце обгорел и облупился, уши лопухами торчали, губы пухлые черникой перемазаны, а глаза зеленые — вроде добрые.
— Ты что ль Неждана Даренкина, Власа дочь? — в упор спросил парнишка, свесив босые пятки с толстой ветки.
— Коза я холмогорская, не видно что ли? — надерзила девчонка да отвернулась.
Не любила она, когда про мать говорят, имя ее упоминают. Болело в этом месте на сердце нестерпимо, каждое лишнее слово иглой кололо.
Обычно Неждана обиды молча терпела. Бывало, губу до крови закусит, чтоб Сороке не наговорить, что думалось, но молчала.
И откуда только слова такие смелые сейчас ей на язык подвернулись?
Парень загоготал, но не обиделся.
— Коза, а че ты волосья как чудно путаешь? — придумал он еще что спросить.
— А у нас в Холмогорах все такие, — Нежданка уже хихикнула и повела плечиком, откинув лохматые прядки с косами.
Косы были все разные — потолще, потоньше, тугие, слабые, из трех прядок, из четырех, а еще узелки какие-то на волосах накручены, а часть волос и вовсе патлами висела.
— А меня Ванькой звать, — доложил парень. — Соседский я, Надейкин сын.
— Кааак? — девчонка вытаращила глаза. — Не бывает такого имени. Брешешь!
— Ага, я пока один такой, как гостинец византийский, — снова загоготал сосед.
Он кувырнулся на ветке и спрыгнул прямо во двор к Сороке.
— Иван — имя мое, — пояснил он, без приглашения присаживаясь на скамью. — Мамка Ванькой зовет, еще Ваняткой, Ванечкой, Ванюшкой.
— Брешешь, — упрямо повторила Нежданка.
— Неа, истинная правда, — помотал кудлатой башкой Иван и протянул Неждане куколку из дерева, на верстак поставил.
— Где ж твоя мамка имя такое взяла? — Неждана склонила голову на бок и хотела допытаться правды.
— А ей приснилось, — довольный ответил Ванька. — Пришел ей во сне монах греческий в капюшоне и велел: «Нареки сына Иваном».
— Какой монах? — Неждана даже бросила лепить зайца и подперла щеку грязной ладошкой. — Ой, заливаешь ты…
— Греческий, — упрямо повторил Ванька. — Ты кашу гречневую любишь?
— Люблю, — оторопело согласилась девчонка.
— Ну, вот, ее к нам монахи из Греции завезли — страна есть такая тридевятная за морем, — Ванька важно поднял вверх указательный палец. — Поэтому каша гречневая, а монах греческий — чего тут неясного?
— А почему монах этот твоей мамке приснился? — Неждана сыпала вопросами, как камушки в пруд пуляла.
— Откуда ж я знаю, — развел руками Иван. — Я за мамкины сны отвечать не могу.
Незваный гость подкинул куколку на ладони и снова поставил ее перед Нежданой.
— Соседка, давай меняться? — предложил он. — Я тебе кукленка, ты мне свисток? Складно они у тебя поют, третий день слушаю.
У Нежданы враз испортилось настроение. Она замотала лохматой головой.
— Не, Сорока заругает, — хмуро буркнула она.
— Ну, ладно, куколку тогда так возьми, — улыбнулся Ванька. — Все равно я ее для тебя вырезал.
— Для меняяяя? — у Нежданы опять округлились глаза.
Никто еще ничего вот так не делал — именно для нее. Ну, кроме, дедуся.
— Ага, — пухлые черничные губы расплылись в улыбке. — Меня твой дед научил по дереву резать, когда я еще малой был.
Неждана снова помрачнела, вспомнив про деда.
— Как он? — Ванька кивнул в сторону избы.
— Помирает — говорят, — девчонка зашмыгала носом. — У него зубов совсем не осталось, кашей его кормлю жидкой. Надоела она уже ему, — верно, совсем есть перестал… А Сорока больше ничего не дает.
— Хошь, я мамкиного студню принесу? — сорвался с места Ваня.
— Студню? — Нежданка задумалась. — Студень он, пожалуй, размусолит…
Сорока почему-то никогда холодца не варила, и деда всегда кормили кашей, иногда пареной репой. Мяса или рыбы Василь давно не пробовал.
Ванька в миг перемахнул обратно на свой огород, и скоро доски забора на заднем дворе у Сороки раздвинулись, и через них просунулась рука, перемазанная черничным соком. Рука протягивала Неждане плошку, в посуде таял нарезанный большими кусками холодец.
— Спасибо, — выдохнула Дарена, подхватив плошку.
Она побежала кормить деда, побросав всю работу.
Следующий раз Ванька появился через два дня под вечер. Опять он висел на яблоне болтая в воздухе босыми пятками.
— Коза, дело делается? — смешливо спросил он.
— Ой, Ванечка! — Неждана всплеснула руками и испачкала кожаный фартук синей краской. — А я тебя все ждала-ждала…
— Ну, тогда переименую тебя из Козы в Жданку, — засмеялся сосед.
— Вань, а я дедусе про тебя рассказала, что ты студнем угостил, — скороговоркой выпалила девчонка то, что хотела сказать уже два дня. — И он, он…Моргнул! Он понял! Представляешь?!
— Да, я такой, — смущенно хмыкнул Ваня. — Меня раз встретишь — вовек не забудешь.
Правда про деда была такой горькой, горче полыни, что проще было продолжать дурачиться. Нежданка поняла и не обиделась.
— Когда мне семь-восемь годков было, старый Василь учил по дереву вырезать, — вспомнил парень. — Мне нравилось.
— А потом? — спросила Неждана. — Куда ты потом подевался? Почему я тебя раньше не видела?
— Да, меня мамка к сеструхе своей отправила за реку жить, — уже как-то нехотя пояснил Иван. — Дела там всякие семейные, то да се…
— Ой, Ваня! — снова что-то вспомнила девчонка. — Я ж тебе какую хошь свистульку подарю, выбирай.
— А Сорока? — прищурился Ванька. — За косы не оттаскает.
— Не маленькая я уже, не боюсь ее, — гордо заявила Неждана и задрала повыше дрожащий подбородок. — Если захочу, я к дядьке Ерохе жить уйду, он меня давно к себе кличет.
— Ероха-то… Ероха — годный мужик, — согласно кивнул Иван. — Только никуда ты от Василя не уедешь, будешь мачеху терпеть, пока дедусь жив.
Неждана отвернула лицо, чтобы Ваня не рассмотрел блеснувшие на глазах слезы. Если повыше задирать подбородок, то иногда можно заставить слезы закатиться обратно.
— Ты там что-то про свистульку обещала, — посмеиваясь напомнил Иван.
Он понял уже, как поворачивать нехитрый ручеек их беседы в нужное русло. Про мамку и дедуся лучше не говорить, Сороку не поминать, и все заладится.
— Да! — снова обернулась к нему Нежданка. — Ты какую хочешь?
— Вообще-то я лошадей страсть, как люблю, — задумчиво протянул парень. — Но, если что, — и на зайца согласный.