– Не хочу, – Олеся отодвинул его руку.
– А что хочешь?
– В нору. Спрятаться. Уже не так сильно, но все равно хочу.
– Я скоро дострою, – начал оправдываться Велько. – Немного работы лопатой, бетонное кольцо…
– Это будет не то, – отмахнулась Олеся. – Это не нора. Я до этого думала – ну и ладно, зачем она мне нужна? Но я и про Дарину так подумала. Зачем, мол, мне её одолжение в рамках закона? Наверное, меня Хлебодарная за самонадеянность наказала.
Велько насторожился и начал задавать вопросы – и о Дарине, и о норе. Об одолжении в рамках закона Олеся отказалась говорить – наотрез, с истерической ноткой, заставившей немедленно умолкнуть. А о норе, которая казалась Велько пережитком прошлого, не имеющим никакого значения, рассказала достаточно, чтобы задуматься, как исправить ошибку.
Шакалице были не нужны бетонные блоки. Настоящая нора – не укрепление. Настоящая нора должна быть тесной – вход и спальный отнорок, в котором поместятся два тюфяка и два шакала. Дверка – деревянная, пропитанная маслом или воском, украшенная сезонной скруткой. Нору охраняют не видеокамеры, а благоволение Хлебодарной. Спальный отнорок нагревается дыханием. В нем прохладно, тюфяк позволяет спать, не простужаясь – спать, прятаться от невзгод, вынашивать ребенка в тишине и покое. Хиляк Пахом позволил норе, которая досталась Олесе от родителей, размокнуть и разрушиться. А Велько влез со своими предложениями и окончательно разворотил надежду на уют.
– Давай уберем блоки, и я все восстановлю, – предложил Велько.
– Не надо, – отмахнулась выговорившаяся и выплакавшаяся Олеся. – Нора изначально была неудачной. Папа так говорил. Родители искали место поближе к дому, не хотели уходить далеко. Спальный отнорок затопило в первую же весну, потом на хлебозаводе открывали запасные ворота из-за ремонта дороги, потом был пожар на складе и тюфяки пропитались гарью… Может быть, неподходящее место. Так бывает.
– Давай поищем подходящее. Я выкопаю. А ты будешь руководить.
– Видишь ли… – Олеся взболтала пену. – Нору не копают просто так. Нору копают для совместного проживания.
– Но ты же мне разрешила переделать эту. И шакалица волку говорила, что с норой надо что-то делать.
Волк, прислушивавшийся к разговору, подтвердил: «Говорила. И разрешила тебя позвать».
– Ты мне нравишься, Велько. Я бы тебе что угодно разрешила. И волк шакалице нравится.
– Ты мне тоже нравишься.
– Приятно слышать. Но мы явно вкладываем разные смыслы в слово «нравишься». У меня не дружеская симпатия, – Олеся посмотрела ему в лицо. – Я тебя хочу. Хочу с тобой целоваться. Обниматься. Трахаться. Хочу, чтобы твой волк спал в норе с шакалицей.
«Я согласен!»
«Заткнись!»
– Вот! – Олеся криво улыбнулась. – Стоило об этом заговорить, ты в лице изменился.
– Я волка затыкал. Он согласен и орет так, что не дает мне тебя слушать.
– Я передам шакалице. Она обрадуется. Но это не отменяет того, что… – Олеся махнула рукой и потянулась за душем. – Выйди, пожалуйста. Я обольюсь. Смою с себя морское удовольствие и рассветный бриз. Помогло. Я перестала вонять. Еще раз спасибо.
Велько покинул ванную без возражений и очень вовремя. Как оказалось, тетя Станислава уже некоторое время скреблась в дверь, чтобы сообщить, что Нежданчик решил переночевать у них с супругом.
– Он обнаружил виниловый проигрыватель, пластинки с детскими сказками и кровать с пружинной сеткой. Я открыла ему вторую спальню, а там оказались сокровища. Мы договорились, что он ляжет спать под «Лисьи сказки». Я прослежу, чтобы он выпил стакан молока перед сном и искупался. Ты разрешишь ему у нас остаться?
Велько разрешил, скрывая облегчение: он бы сумел разорваться, деля внимание между Олесей и Нежданчиком, но, раз уж кто-то из богов – Камул или Хлебодарная – послал ему тетю Стасю, чтобы он смог сосредоточиться на Олесе, то спасибо огромное.
Телефон зазвонил, когда Велько закрыл дверь. Душан доложил, что в дом рыбника съехалось начальство – и прокурор, и начальник горотдела. Кого-то из полицейских уже отправили под домашний арест, а местному следователю в девять вечера влепили выговор за халатность.
– Я ничего не путаю, Дарина из Лисогорска – это та следачка, которой мы сахар в Логаче отжали?
– Она самая. Но про сахар лучше забудь. На всякий случай.
– Да я и не вспоминал, – заверил Душан. – Просто к слову пришлось. Полкан наш изнывает, говорит – пена густая поднялась, хоть бы никто из отряда боком замешан не был. Узнать пока ничего невозможно, по слухам, тайник с фальшивыми купюрами нашли, но пока это только слухи.
Велько поблагодарил Душана и обернулся на скрип двери. Олеся выглянула из ванной, посмотрела на телефон. Спросила:
– Дарина звонила? Она говорила, что меня вызовут на очную ставку и свидетельницей в суд. Но не сразу. Не сегодня.
– Нет, не Дарина, – покачал головой Велько. – Нашла футболку?
– Нашла. Ты ее на сушилку повесил.
– Отлично. Пойдем в спальню. Ляжешь, и будешь командовать. Я принесу тебе все, что захочешь. Хочешь газировки?
Велько говорил, отворачиваясь – вид Олеси в футболке не по размеру вызывал грешные мысли и совершенно определенный отклик организма.
– Пойдем в спальню, – согласилась Олеся. – Газировку не хочу. Хочу целоваться.
– Ты потом можешь об этом пожалеть. Завтра решишь, хочешь целоваться или не хочешь. Я никуда не убегаю. А сегодня газировка и шоколад.
Они спорили. Велько ложился в постель рядом с Олесей. Обнимал, помогая унять дрожь. Целовал, вставал, садился на стул, слушал.
– Я хочу тебя рисовать. Спящим, возбужденным, работающим в сарае, стоящим на тротуаре и следящим за квадроциклом. Хочу рисовать волка…
«Я согласен!»
– …потому что об этом просила шакалица.
«Скажи ей, что я согласен!»
– Волк согласен.
– А ты?
– Я? Да.
– Тогда иди сюда.
И всё начиналось сначала.
Велько пытался рассказать о своих проблемах, но Олеся затыкала ему рот поцелуями, заставляла раскусывать шоколадные дольки на двоих. От этого темнело в глазах и приходилось уходить на стул – еще не хватало утратить контроль.
«Она поспит и утром поймет, что я воспользовался её слабостью. Нет уж. Я никуда не убегаю. Решение надо принимать на свежую голову».
Олеся выключилась на середине очередной фразы. Лежала, прижавшись к его плечу, щекоча волосами щеку, говорила о том, что осенью собирается заказать луковицы гладиолусов, и заснула, так и не рассказав, какие именно цвета выбрала. Велько полежал рядом еще десять минут, убедился, что Олеся крепко спит, встал и ушел на кухню. Успокоиться. Заварить чай. Сесть и обдумать два важных момента. Фразу «Дарина говорила, что меня вызовут на очную ставку и свидетельницей в суд» – это значило, что Олесю исключили из числа обвиняемых. И – это самое сложное – придумать, что делать с норой.
Телефон мигнул экраном, звякнул, доставляя сообщение.
«Спишь?»
Велько глянул на настенные часы – стрелки слились, отмечая полночь – и написал Дарине Вишневецкой: «Нет, не сплю».
«Заеду на десять минут. Надо переговорить. Как Олеся?»
«Спит. Жду. Чай или кофе?»
«Чай. Кофе уже в ушах булькает».
Велько вскипятил чайник, поставил на стол пачку чая в пакетиках, сахарницу, кольцо колбасы и хлеб.
«Если что-нибудь еще захочет – скажет», – подумал он и вышел на улицу. Встретить шолчицу, чтобы та не разбудила Олесю звонком.
– Устала ужасно, – сказала Дарина, выбираясь из служебной машины. – Хотела сразу завалиться спать в комнате отдыха у местных следаков, а потом решила заехать к тебе. Утром двину в Чернотроп, чтобы вечером вернуться домой. Впереди Зажинки, Гвидона не будет. Меня тоже выдернут, скорее всего, но я успею вызвать няню, а он валит на построение к шести утра.
– Я добавил тебе работы?
– Добавил. И не только мне. Не спят коллеги в Чернотропе, Ельнике и Усть-Белянске. И в Лисогорске тоже. Признаюсь честно, я тебе за это благодарна. Удалось подтвердить свою репутацию, щелкнуть по носу местных полицейских и следователей, дернуть за ниточку и увидеть паутину, накрывшую воеводство. А самое смешное, что всё это завертелось потому, что одна энергичная лисица решила продвинуть своего мужа-тюфяка по служебной лестнице. Муж в итоге заработал строгий выговор.
– Я ничего не понял, – честно сказал Велько. – Можешь мне объяснить, кто подставил Олесю? Я бы проехался, размялся.
– Никуда ты не поедешь, – отмахнулась Дарина, усаживаясь на табуретку и придвигая к себе кружку с чаем. – Распространителя фальшивых купюр уже увезли в Лисогорск – подальше от кумовства, процветающего в маленьких городках. А теток-сплетниц я тебе бить не позволю.
– Что за тетки?
– Начнем сначала, – предложила Дарина. – После твоего звонка я попыталась разобраться в ситуации. Ответственность по сто восемьдесят шестой статье наступает, если лицо, использующее фальшивые деньги, знает, что они поддельные, но старается выдать их за настоящие. У Олеси в кошельке была фальшивая купюра – как позже выяснилось, ее ей подсунули на рынке. Она не пыталась ее сбыть, купюра была обнаружена в результате досмотра личных вещей, и меня сильно заинтересовало, кто так неумело натянул сову на глобус – опечатал салон, не имея доказательств, что в нем налажено производство фальшивых купюр. Без попытки сбыта, которая могла бы подтолкнуть к подобному подозрению. Пока я ехала в Минеральные Бани, начальник горотдела провел внутреннее расследование. И выяснил удивительный факт – основанием для возбуждения уголовного дела были слова кумушки с рынка! Такого номера я еще не видела – обычно слухи стараются как-то проверять.
– Что за слухи? – кромсая колбасу и кидая ее на тарелку, спросил Велько. – Олеся на рынке была, я знаю. Кто ей купюру подсунул?
– Продавец рыбы. Унес якобы разменять – нормальную – а вернул фальшивку. Он брал их по тридцать пять за тысячу, привозил небольшими партиями, сдвигал на рынке, в супермаркетах в окрестных городках, иногда ездил в Скачки. Изъяли семьдесят семь купюр. Недавно привез очередную партию, с энтузиазмом взялся за дело. Вторую купюру он попытался отдать знакомой возвратом долга, буквально через три минуты после удачного обмана – Олеся взяла пакеты и пошла к машине, а та как раз подошла. Тетка оказалась бдительной. Пощупала купюру, обратила внимание на отсутствие металлизированных нитей и отказалась получать неприятности вместо должка. Рыбник заюлил, выдал ей мелкие деньги и попросил никому не рассказывать – я, мол, и так в долгах, купюру только что подсунули. Вот, только что, а я и внимания не обратил! Если бы он мог предвидеть последствия своей лжи, на месте бы язык проглотил, я уверена. Но он распрощался с кредиторшей с досадным осадком – купюру сдвинуть не удалось – и без предчувствия дальнейших неприятностей. Ему везло – везло до этого дня. И это вскружило голову.