Нежданный гость
БЕССМЕРТИЕ
Последним, уже перед самым отходом поезда, в наше купе вошел чернобородый старик, невысокий и весь какой-то шаровидный, благодаря необычно широким плечам, большому животу и короткой шее. Тяжело пыхтя и отдуваясь, он положил на пол, у двери, полупустой мешок, обвязанный «у горла» шпагатом, стащил с себя ватник и посмотрел на мою жену взглядом уставшего, зажившегося на этом свете человека.
— Садитесь, пожалуйста, — почему-то испуганно и виновато пробормотала жена и, торопливо подобрав под себя ноги, подвинулась к окну.
— Благодарствуем, — произнес старик, осторожно усаживаясь. При этом он цепко ухватился за верхнюю полку, всей тяжестью повиснув на ней.
Пассажир, занимавший нижнюю полку напротив нас, сказал:
— А я скоро выхожу, папаша. Занимайте мое место. Вам, должно быть, нелегко карабкаться наверх?
— Нелегко, сынок, — согласился старик. — Только и нам скоро вылазить… Пересадка нам.
Я и, думаю, жена незаметно вздохнули с облегчением: для нас, отправляющихся на курорт, больной старик был бы едва ли приятным попутчиком.
Вагонные знакомства, пожалуй, самые быстрые, легкие и бесследные. Очень скоро жена стала рассказывать, какие сложные обменные операции пришлось нам осуществить, пока мы наконец обрели две путевки в один и тот же дом отдыха на одно и то же время. Пассажир, занимавший нижнюю полку, высокий, седоволосый, хотя еще даже не пожилой мужчина, два раза отдыхал в тех местах, куда мы направлялись, и сообщил нам много полезных сведений. Старик никогда в домах отдыха или санаториях не бывал. И сейчас ехал в… Названия села я не запомнил: оно не вызывало никаких памятных для меня представлений и не было в нем яркой звучности.
Иначе встретил это название седоволосый пассажир.
— Мне с вами по пути, папаша, — обрадовался он. — А что у вас там? Что вас туда гонит?! Если, конечно, не секрет.
Старик расстегнул пуговицу на тесном пиджаке.
— Коли не скучно слушать, сделайте милость. Секретного тут не много.
И, поудобнее усевшись, старик начал медленно говорить. Перед нашим мысленным взором из скупых фраз складывалась картина за картиной.
— Вам, молодежи, думается, что это давно было. А нам вроде как бы вчера. Что такое для нас пятнадцать лет?.. Да, как раз пятнадцать…
Хорошее такое утро было в лесу. Фашисты тогда не то еще в Минске, не то уже под Смоленском были. Мы, конечно, моложе немного тогда смотрели и силенки у нас поболе держалось. Куда же нам деваться было, как не в партизаны?
Так и сошлись в лесу под тем селом четырнадцать дядей вроде меня. Только, какие мы солдаты, хотя и восемь ружьишек у нас, и патронов сколько-то было. Стрелять никак нельзя: ружьишки охотничьи, а патроны трехлинейные. Но берегли мы их пуще глаза. Чистили и мазали маслом по двадцать раз на дню.
Командир у нас был. Какие солдаты, такой и командир. Он, правда, служил в Красной Армии, но давненько, и с той поры всю военную науку позабыл. Янкой его звали. Яковом Михайловичем Медведевым. А мы по привычке Янкой звали. Маленький такой, щупленький и чудной какой-то… Помнится, годов пятьдесят тому, когда мы еще за девками бегали, беда у него стряслась. Сох он по одной… И вот Марийку, милку его, приказчик из казенной лавки отбил. А вскорости того приказчика судили. Мария, бедняжка, с ума сходила, утопиться собиралась. Так Янка наш ходил по округе, деньги собирал, чтобы покрыть растрату, вызволить того подлюгу… Хотя тоже, как сказать — «подлюгу»? Он потом, после революции, вернулся и человеком стал. И, промежду прочим, с нами в отряде был, как все… Но за что Янку командиром выбрали — и доныне никак в разум не возьму. Но выбрали.
Вот сидим мы тем утром на лужайке. Молчим. Потому, что страшной злостью злые на врагов были. И на себя злились, что за зря хлебушко едим, небо коптим… Только что в разведку ходили, да все недалеко… В общем, неприкаянные какие-то.
Так и сидели, когда возвернулся из разведки, сейчас уже не помню кто. То ли Степка, отец Варвары, что после директоршей школы стала, то ли бывший казенный приказчик… Одним словом, не помню.
Пришел он и — к командиру.
— Янка, я из разведки возвернулся. Разреши доложить? Важное донесение.
Янка поднялся с корточек, обнял разведчика за плечи, они отошли в сторону и долго там шептались про что-то. Потом разведчик пошел перекусить чего ни на есть, а командир наш, Янка, остался один. Он сидел на сырой земле и голову положил на колени… Вот как вы сейчас, барышня.
Жена вздрогнула, но не сменила позу.
— Потом, — продолжал старик, — Янка скомандовал:
— Становись!
Наш строй был похож на частокол, что начал разваливаться еще в прошлом годе, а починить его мужику недосуг. Мы бы и сами посмеялись, да уж больно не до смеху было. Отводя глаза в сторону, командир сказал:
— Товарищи партизаны! Все вы знаете, с каким врагом и за что мы воюем. Наш отряд молодой, хотя и состоит из стариков. Мы еще не получили боевого крещения, не пролилась еще ни одна капля нашей крови. А сегодня одному из нас назначено помереть. Есть специальное задание. Я ваш командир, и по моему приказанию, — тут Янка вроде бы глотнул воздуху, — и по моему приказу любой из вас должен пойти на это специальное задание. Но, может, кто добровольно вызовется?.. Повторяю: если кто согласен, не раздумывая, добровольно сложить свою голову за нашу Родину, три шага вперед!
Оно, конечно, будь Янка настоящим командиром Красной Армии, что для него такая речь? А скорее всего не стал бы он ее говорить, отдал бы приказ. Только, какой же Янка командир?.. А тут посылай на верную смерть соседа, с которым без мала полвека прожил рядом и, может, не один мешок самосада вместе раскурил.
Отговорил свою речь Янка и повернулся к нам спиной. Боялся, что, может, у нас храбрых не настачит. Чудак! У нас оружия, правда, не было, а и было бы — толку немного. А только горе большое и храбрость родит. И мы, двенадцать мужиков, все как есть сделали три шага вперед.
Янка обернулся к нам, и глаза у него росой покрылись.
— Спасибо, — говорит, — товарищи!.. Никакого особого задания пока нет. Просто я хотел испытать вас. Теперь вижу, что не зря мы собрались. Придет срок — и каждый себя покажет… А теперь все. Разойдись!
Мы опять, который раз за этот день, стали чистить ружьишки и прочую нашу амуницию, чтоб подзаняться хоть чем. А то на войне хуже нет безделья, оно, как ржа железо, сердце разъедает.
Только разведчик этот, Степка, что ли, не помню уже, подошел к командиру.
— Янка, как же это так?
И тут мы услыхали, как наш командир умеет кричать. Первый и последний раз довелось услышать.
— Допреж всего, я тебе не Янка, а боевой командир! И нет у тебя правов обсуждать мои приказы. А напослед за недисциплинированность айда на гаубвахту до особого распоряжения!
Гаубвахта — это у нас было. Мы сразу условились, что недисциплинированных будем сажать на гаубвахту — шалашик в лесу стоял, охотниками построенный. Охраны там не было, на совести все держалось. Только до этого разу никто еще такого наказания не получал.
Мы глядели на нашего разведчика: и жалко нам мужика, и не понимаем, за что он впал в немилость. А только спорить не решаемся. Разведчик снял с себя ремень, бросил его к ногам Янки и строевым шагом пошел с полянки.
Настроение, понятно, у всех нехорошее.
Потом, когда солнце уже маленько притомилось, гляжу, подходит ко мне Янка и приказывает:
— Выдать мне коробок со спичками!
Я был отрядным каптенармусом. Всех спичек в отряде только что один коробок и был, и мы уговорились пускать их в расход только в крайности. А так обходились кресалом.
Но приказ командира — закон, и я отдал наши спички. Янка взял коробок и ушел, никому ничего не сказамши.
А ночью в нашем селе сгорел большой полевой бензосклад фашистов.
Рассказчик пожевал ртом воздух, обтер ладонью усы, на мгновенье остановился. Взгляд его, во время рассказа то и дело перебегавший с одного из нас на другого, был теперь устремлен куда-то вдаль, казалось, сквозь стенку вагона.
— Утром отряд наш окружили… И разведчика нашего Степку тоже взяли.
Всех расстреляли. А мне так вот повезло — живу, хоть и семь пуль в теле сидит.
Я вздрогнул. Думаю, что то же самое почувствовали и жена, и седой пассажир.
— Что же было дальше? — спросила жена.
— Дальше?.. Дальше меня бабы как-то заметили среди упокойничков. Переправили в воинскую часть, оттуда в госпиталь. А очнулся я далеко-далеко!.. Все эти годы прохворал, маялся… Нынче собрался наконец в тамошние места.
— Могилы товарищей проведать? — грустно спросил седоволосый.
— И за этим, — сказал старик. — А главное — найти место, где сгорел Яков Михайлович Медведев, командир наш Янка. Поклониться его бессмертной памяти.
— Да-а, — протянул седоволосый пассажир. — Да… А командиром… или, как это точнее выразиться, военачальником-то он оказался неважнецким. Бросить отряд на произвол судьбы. Прямо будем говорить, папаша, — плохой военачальник.
— Не моги так говорить! — разгневался старик, но тут же смягчился. — Я и сам так думаю… Может, и плохой начальник, неумелый значит… Но человек хороший. А это главное.
— Но нельзя же, папаша, так противопоставлять, — не сдавался седоволосый. — Плохой военачальник — хороший человек…
— Вам оно, конечно, виднее, — обиделся старик. — Вы в военных академиях обучались. А только у нас свое рассуждение… У Гитлера что, военачальников опытных не хватало?.. Или, например, в гражданскую войну у нас генералов было больше, чем у четырнадцати держав?.. Не-ет… И вояки фашистские поднаторели на убийствах, и генералов у нас в гражданскую вовсе не имелось. А только мы победили всё одно. А почему?.. Потому, что наши люди другие, хорошие люди, с хорошими думами в голове и на сердце. Хороший человек завсегда победить должен…