В купе стало тихо. Только слышно было свистящее дыхание старика-партизана.
— А мы с вами, папаша, попутчики. И я в ваше село. И тоже могиле бессмертного человека поклониться… Если не возражаете, и я расскажу.
Седоволосый пассажир вопросительно посмотрел сначала на жену, потом на меня; к старику он не обращался, словно его согласие было уже получено.
— Знаете, вот прикрою глаза — и вижу все, как сейчас. Двухэтажный дом, где жили офицеры, дверь, в которую я постучался нерешительно: все двери одинаковые, нетрудно и спутать.
Отсутствовал я только один день, а в комнате произошли удивительные перемены. Окна украшали не два метра марли, как еще было вчера, а тюлевые занавески с большими цветами. Стол был накрыт новой скатертью, тоже в цветах. На подоконниках стояли два вазона, а из графина вызывающе выглядывали ярко-красные розы.
Я даже запнулся на пороге. Войти в эту светелку и осквернить ее затасканным, сделавшимся серым из синего комбинезоном — это было бы проявлением вопиющей невоспитанности, в которой довоенных летчиков обвинять никак нельзя было.
— Заходи, заходи, чего оробел? — услыхал я привычный голос.
Старшего лейтенанта Иванова я знал давно, еще в училище подружились. Но служба разлучила нас. Только изредка, совершенно случайно, трассы наших самолетов сходились. Несколько чаще мы обменивались письмами. Поэтому, приземлившись вчера в этом гарнизоне, я сразу же направился в дом комсостава, уверенный, что обязательно найду здесь приют.
Иванова я нашел быстро. Но воспользоваться его гостеприимством не удалось. Не успел я растянуться на койке, как меня вызвали к начальнику штаба полка. Он сразу дал задание слетать с пакетом в соседний авиаполк.
Только сейчас я вернулся. И вот обыкновенная холостяцкая кабина военного летчика трансформировалась в некий приют спокойствия и вдохновения. Поэта бы сюда!
— Что это значит, Иван Иванович? — решился я наконец заговорить. — Что это за «наш уголок я убрала цветами»?
Последние слова я пропел, мне очень нравился тогда этот дешевенький романс.
Иванов, отведя голову назад, бросил взгляд на тщательно приглаженную кровать и, видимо, оставшись доволен, подошел ко мне.
— Ну как? — спросил он.
— Красиво, — ответил я не без иронии. — Но растолкуй, сделай милость, в чем дело.
Он улыбнулся, если только можно улыбаться, когда физиономия и без того расплылась, как солнце на рисунках карикатуристов, и протянул мне бумажку.
Это была телеграмма: «Сегодня приезжаю. Встречай. Целую. Нина».
Я ничего не понял. Мне казалось, что я знаю все или хотя бы почти все самое важное об Иванове, но женщина, которая целует его по телеграфу и требует встречи, была мне неизвестна.
Улыбка Иванова стала застенчивой.
— Садись, я тебе все расскажу, — заговорил он так, будто признавался в какой-то вине передо мной. — Прости, что до сих пор скрывал, но… но все случилось так необычно. Когда я служил еще в Москве, я познакомился с девушкой — студенткой медицинского института. Целые полгода мы встречались, прежде чем я признался, что люблю ее и предложил стать моей женой. Знаешь, я боялся, что она рассердится или расхохочется, что было бы еще хуже. Но оказалось, что все в порядке. Она призналась, что тоже… любит меня, что если бы я тогда ей этого не сказал, она первая объяснилась бы. Вот, честное слово, не вру!.. В тот же день мы пошли в загс, а оттуда — к ее матери, «представляться». Клара Владимировна — мать Нины — и смеялась, и плакала: уж очень все для нее было неожиданно. Но в общем поздравляла, желала счастья. Нина собрала свои платья, учебники («Приданое!» — смеялась она), и мы поехали ко мне. А дома меня ждал связной с приказанием немедленно явиться в эскадрилью. Больше я на эту квартиру не вернулся, меня срочно перевели сюда.
Я не знал, что подумает Нина о своем браке. Ведь мы с ней даже ни разу не поцеловались. Могли при матери, да стеснялись, а при связном и вовсе неудобно было.
Еще в Москве, на аэродроме, я телеграфировал Нине, отсюда послал письмо. Ну вот, сегодня эта телеграмма, понял?
Я протянул Иванову руку.
— Понял, разумеется!.. Поздравляю, желаю счастья. Давай мои манатки, пойду к коменданту, чтобы устроил куда-нибудь, мне еще сутки в вашем гарнизоне провести предстоит.
— Но ты на меня не обижаешься? — допытывался Иванов. — Ты придешь вечером?.. Я как-никак намерен открыть пару бутылок шампанского.
Разумеется, я обещал прийти.
Но Иванову этого показалось недостаточно. Он предложил:
— А, может быть, вместе на вокзал поедем?
Мне было неудобно отказываться, да и очень хотелось побыстрее познакомиться с женой друга.
Вдвоем завершили переоборудование комнаты Иванова и вышли на улицу.
Начальника штаба мы застали в кабинете.
— Товарищ майор, разрешите обратиться? — сказал Иванов.
— Да?
— Товарищ майор, разрешите воспользоваться вашей машиной. Через полчаса приходит поезд, жену хочется получше встретить… Мы вдвоем поедем. — Он показал на меня.
— Езжайте, — разрешил майор. И пошутил: — Только не забудьте машину вернуть.
Через пяток минут мы подъехали к станции.
Иванов пребывал, как говорится, на верху блаженства. Он строил планы своей семейной жизни, восторженные, трогательные и наивные… Когда он размечтался о будущем сыне и стал подбирать ему имя, показался поезд.
Вот он остановился. Из вагонов вышло несколько человек. Иванов рванулся к девушке, невысокой, но стройной, в синем костюме, с большим чемоданом. Они подали друг другу руки и застыли так, вероятно, не решаясь обняться. Чтобы не смущать их, я отвернулся.
И в это самое мгновение ко мне подбежал сержант. Никогда в жизни не забуду я его лица, серого, как из цемента.
— Товарищ лейтенант, вы здесь со старшим лейтенантом Ивановым? — проговорил он срывающимся голосом.
— Да, а что? — встревожился я.
— Вас и старшего лейтенанта немедленно вызывают в штаб.
Мы уселись в автомобиль… Молодую жену Иванов высадил около дома комсостава, предварительно проинструктировав, как открыть дверь в комнату, как дойти до магазина военторга… Смеясь, он положил руку на сердце и заключил:
— Торжественно клянусь через полчаса быть рядом с тобой!..
В штабе мы узнали о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину. Майор отправил нас обоих на аэродром. Иванову приказали подготовить свое звено, мне — отвезти донесение в штаб округа.
Прощаясь с приятелем, я посмотрел в его глаза. Они были грустные-грустные.
— Что сделаешь, Ванюша, — сказал я.
Он неловко заморгал веками.
— Я надеялся, что ничто не омрачит мою свадьбу… и ты будешь с нами. — Рукава его кителя повисли так, что мне на миг почудилось, будто они пустые. — И вообще, честно говоря, немного страшно.
Разве не обязан был я подбодрить его?
— Выше голову, Ванюша, — сказал я ему. — Тебе, главе семейства, не к лицу тушеваться!.. Самые лучшие пожелания Нине, тебе и вашему будущему сыну…
Мы еще раз пожали друг другу руки и разошлись навсегда. В этот вечер Иванов погиб. Я узнал об этом из газеты.
Рассказчик достал из кармана пиджака бумажник и вытащил оттуда многократно сложенный лист пожелтевшей бумаги. Развернул. Это оказалась страница «Правды» первых военных дней.
«Тройка самолетов, — говорил пассажир, не глядя в газету, хотя и держал ее перед собой, — под командованием старшего лейтенанта Иванова взлетела, чтобы нагнать и уничтожить фашистских летчиков, собравшихся бомбить один из наших городов.
Бой был ожесточенным. Один бомбардировщик врага, подбитый меткой советской пулей, загорелся в воздухе. Другой начал сбрасывать бомбы на открытое поле. Советские летчики, продолжая преследование, расстреливали его до тех пор, пока и он не был уничтожен.
Горючее было на исходе. В пулеметных лентах ни одного патрона. Старший лейтенант Иванов вел свою тройку на аэродром. Первые два самолета благополучно приземлились. Продолжая по-прежнему внимательно следить за воздухом, Иванов стал разворачиваться на посадку. Вдруг вдали показался еще один вражеский бомбардировщик. Он летел прямо к аэродрому. Иванов тотчас же взмыл вверх.
Горючее на исходе, и стрелять уже нечем. Но фашистский бандит должен быть уничтожен. Иванов ринулся на противника и всей тяжестью своего самолета врезался в него. Охваченный огнем, фашистский бомбардировщик разлетелся на куски. Славный советский летчик, верный сын нашей великой Родины, старший лейтенант Иванов погиб смертью храбрых, защищая родную землю, но вечно будет жить память о нем, никогда не сотрется память о его геройском поступке».
Седоволосый пассажир опустил руку с газетным листом. Помолчав, он посмотрел на мою жену.
— А ведь как, должно быть, не хотелось Ване умирать именно в этот день? И он мог не умереть. Кто посмел бы упрекнуть его? Он сделал все возможное, израсходовал все патроны и уже садился на землю!
Жена молчала.
Пассажир повернулся к старику.
— Это случилось в вашем селе, папаша. Аэродром помните?
— Ага, — откликнулся старик; казалось, он слушал не очень внимательно, погруженный в собственные воспоминания.
— Указом Президиума Верховного Совета СССР, — продолжал, словно цитируя газету, седоволосый пассажир, — летчику, старшему лейтенанту Иванову Ивану Ивановичу присвоено звание Героя Советского Союза.
…Закончен был и второй рассказ. За окнами вагона сгустилась мгла. Казалось, что и тишина в вагоне сгустилась, к ней хотелось прислушаться.
— А это где была схватка-то самолетов? — спросил старик неожиданно.
— Да у вас же! Где еще?.. В газетах тогда писали просто: «действующая армия».
Старик решительно мотнул головой.
— Не-э… У нас такого не бывало. Не слыхали мы.
— Но позвольте! — седоволосый пассажир был озадачен.
— Не было, — уверенно повторил старик. — Где еще, — пожалуйста, а у нас воздушных боев не было. И какой город у нас поблизости? Нет города.