— Думаете, мне легко с ним было?.. Он переболел и коклюшем, и корью, и скарлатиной, и ветрянкой. Сколько ночей я провела у его постели! Сколько слез пролила, когда врачи сказали, что состояние у него тяжелое… Потом я усыновила его официально… Он очень дорог мне, этот Вовка. Его радость — моя радость, его обида — моя обида. Надеюсь, что горя он не познает… во всяком случае, пока я жива…
Я пробормотал что-то банальное и невразумительное.
— И я больше всего боюсь, — продолжала Мария Александровна, — как бы он не узнал, что у него нет отца и матери. Не подумайте, — взволновалась она, — будто меня смущает, что он станет меня меньше любить, что я ревную его к памяти родителей, что мною руководит эгоизм… Нет, когда Володя вырастет, станет Владимиром Петровичем — Петром звали его отца, он тоже погиб, — я сама расскажу ему. Но мальчик… Я ведь знаю, как тяжело ребенку сознавать, что он сирота, какую душевную травму может это нанести ему… Я никому не говорю, что он приемный сын, а тех, кому это известно, все время предупреждаю, чтобы они молчали. До сих пор мне удалось сохранить эту тайну от него.
Она встала со стула, прошлась по комнате, стиснув руки на груди… Только теперь я заметил, что слушал ее рассказ довольно долго; за окнами опустились сумерки.
Мария Александровна повернула выключатель. Я встал.
— Спасибо, Мария Александровна, — протянул я ей руку. — Мне все ясно. Не знаю, что я напишу о вас и о вашем сыне, и напишу ли вообще. Но будьте спокойны, по моей вине Володя ничего не узнает.
Она проводила меня до крыльца. Мне захотелось чем-нибудь порадовать ее, отблагодарить за то, что она дала мне увидеть еще одно проявление человеческой души.
— Мария Александровна, — сказал я, пожимая худощавую руку, — думается, вам и в будущем вовсе не следует сообщать Володе правду о его рождении.
Она вздрогнула.
— Вы это серьезно думаете?
— Вполне серьезно, Мария Александровна. Поставьте перед собой один только вопрос: «зачем?» — и вы согласитесь, что я прав…
Я ушел, а она стояла на крыльце. Я не оглядывался, но мне почему-то кажется, что стояла она долго.
За воротами ко мне подошел мальчик. Это был Володя.
— Вы напишете в газете про маму?
— А что?
— Обязательно напишите! — почти потребовал он. — Она очень хорошая мама, о ней стоит… Только забудьте, что я не ее сын.
— Ты знаешь!? — чуть не поперхнулся я, задавая этот совершенно бессмысленный вопрос.
— Мне уже давно рассказали, — объяснил он. — Еще во втором классе. Только мама думает, что я не знаю… Боится, наверное, что я разлюблю ее… Разве такую разлюбишь! Но волновать ее нельзя, пусть думает, раз ей приятно…
Ушел мальчик, а я все стоял, надеялся, что он повернется и скажет еще что-нибудь.
Я не вправе сообщать подлинные имена героев этой повести. Но я должен рассказать самую историю.
НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ
Воронов раскрыл глаза и снова зажмурился. Спать не хотелось, но еще меньше хотелось вставать.
Он осторожно пошевелил ногами. Конечно же, Нины уже нет!
В рабочие дни Воронов уходит из дому на целый час раньше жены, завтракает поэтому всухомятку, даже чай не всегда согревает. Нина пыталась изменить этот порядок, но Воронов категорически запретил ей это; он не мог смириться с тем, что из-за него, такого рослого мужчины, будет недосыпать целый час маленькая, хрупкая женщина. Но в воскресенье она обязательно поднимается первая и к моменту его пробуждения успевает приготовить что-нибудь необыкновенно вкусное.
Из кухни доносился голос жены:
Чудный май, желанный май,
Ты отраду сердцу дай!..
У Нины хорошее настроение, и оно действует на мужа.
— Нина! — позвал Воронов, сам не зная для чего, так просто, чтобы что-то сделать, как-то заявить о себе.
— Я иду, иду, иду! — пропела жена на тот же мотив «Стрекозы» и появилась в дверях, вся розовая в своем розовом халатике. Даже волосы ее в утреннем свете казались розовыми.
Он протянул к ней руку, но она не сделала шага навстречу и, лукаво склонив набок голову, сказала:
— Утро доброе, соня-засоня!
Она подала ему небольшой листок многотиражной газеты, очевидно, только что принесенной почтальоном.
— Смотри, Сашок, какой интересный парень.
— Посмотрим, посмотрим, что за вкус у тебя?
— Не очень хороший, — рассмеялась Нина, — раз я тебя в мужья выбрала.
Взяв газету, Александр спокойно развернул ее, но тут же, заинтересованный, присел на кровати, опустив ноги на пол.
Несколько секунд он разглядывал портрет, напечатанный на первой странице, потом как-то невесело усмехнулся и положил газету на стол портретом вниз.
Нина поняла, что он сделал это не случайно.
— Что случилось? — спросила она.
Александр погладил своей жестковатой ладонью мягкие, словно взбитые кудряшки жены.
— Ничего, Нинок… Ничего. Не обращай на меня внимания.
А на кого же еще обращать ей внимание, о ком еще ей тревожиться, заботиться?
Жить без заботы о ком-нибудь Нина не может, ну просто никак не может. Еще учась в школе, она всегда первая вызывалась проведать заболевшую подругу или понянчить соседского Ваньку, когда его родители собирались вместе в кино сходить. Она потому и медсестрой стала и, что скрывать, потому-то так скоропалительно замуж вышла.
На первых порах работа в хирургическом кабинете районной поликлиники приносила ей полное удовлетворение. Для каждого пришедшего сюда она хранила и ласковое слово, и хорошую, светлую улыбку, и нежные руки.
Но очень скоро почувствовала, что этого ей недостаточно. В поликлинику обращались люди всё разные. Иные хотя и заглядывали по два, по три раза, а некоторые ходили регулярно, но все они нуждались во врачебных советах и на молоденькую сестру не обращали ни малейшего внимания. И ей они тоже были в одно и то же время одинаково близки и одинаково далеки, одинаково дороги и одинаково безразличны. А ей обязательно нужен был человек, определенный человек, которого она опекала бы, за которого несла бы ответственность. Все равно перед кем — хоть только перед ним и перед собой.
Здесь, в поликлинике, она и нашла такого человека.
…Однажды, сменив повязку на ноге больного, она собственными ушами услыхала, как больной, обращаясь к врачу, сказал:
— Знаете, доктор, вы меня этими повязками уже замучили. И угораздило же меня так резко взмахнуть топором… Но сегодня сестричка мне так сделала перевязку, что я готов хоть каждый день приходить. Сразу полегчало. Мастерица!
Девушка осторожно выглянула из-за ширмы. Хирург, среднего роста, полноватый, краснощекий старик, ласково, с хитрецой позвал ее:
— Чего прячешься, Нина? Выйди сюда.
Нина почувствовала, как жарко запылало ее лицо, но она нашла в себе силы выйти из-за ширмы и почти спокойно ответить:
— От кого мне прятаться? — теперь она разглядела лицо больного, сухощавое, тщательно выбритое, с на редкость черными бровями: «Интересное лицо, — подумала она. — Что мне от него прятаться!..»
Хирург дружески и покровительственно расхохотался.
— Что! Как вам нравится наша красавица?
— Очень нравится! — согласился больной, и Нине показалось, что он произнес эти слова взволнованно. — Очень нравится. Особенно, как она перевязки делает.
Врач засмеялся еще оглушительнее.
— Тогда могу сообщить по секрету, что она не только красавица, она еще и… невеста, без жениха, ха-ха… Но имейте в виду, такое положение недолго будет длиться.
— Зачем вы так, Алексей Федорович! — слабо сказала Нина.
Нина сказала эту фразу, совсем уверенная, что подавила смущение, что выглядит вполне спокойной. А в действительности и голос ее стал едва слышным, и взгляд не мог удержаться на одном месте, и ноги неожиданно ослабели, и ей даже захотелось присесть. Хирург Алексей Федорович не впервые шутил по ее адресу, но никогда еще не переживала она того, что сейчас. Ее выручала лишь убежденность, что этого не видят ни Алексей Федорович, ни больной.
Больной улыбнулся и высоко поднял правую бровь.
— А я чем не жених?
— Тогда я и вовсе сват, — продолжал смеяться Алексей Федорович.
Они могли бы, вероятно, еще долго вот так перебрасываться ничего не значащими фразами, но Нина напомнила:
— Алексей Федорович, вас ждут больные.
Она сделала ударение на слове «больные», и врач сразу же стал опять серьезным и чуть-чуть суетливым, словно бы желал оправдаться: дескать, он понимает, что делу время, а потехе час.
Потом, сдавая в регистратуру медицинские карточки, Нина вычитала, что чернобрового больного зовут Александром Степановичем Вороновым, что ему двадцать семь лет, что он холост, работает бригадиром маляров, что несчастный случай приключился с ним две недели назад и что следующая перевязка предстоит ему в четверг утром.
По графику, она в этот день должна была дежурить после обеда, но накануне старшая сестра предупредила:
— Нина, придется тебе на один день подмениться с Валентиной Александровной. К ней приезжает мать.
Нина, конечно, согласилась и побежала в парикмахерскую, куда собиралась уже давно, но так до сих пор и не собралась.
Но Воронов не пришел.
Закончив прием, Алексей Федорович перелистал карточки и озабоченно сказал:
— Не нравится мне, Нина, что Воронов не пришел. Как бы у него нагноения не произошло. Может, вы к нему сходите, смените повязку?
— Хорошо…
Такое случалось не впервые, но еще никогда не произносила Нина этого «хорошо» столь тихим голосом. Впрочем, ни она сама, ни врач этого не заметили.
Алексей Федорович угадал: нога у Воронова резко разболелась, и по этой-то причине он и не пришел на перевязку. Устроив распакованную ногу Воронова на сиденье придвинутого к кровати полумягкого стула, Нина строго сказала:
— Не шевелитесь. Я сейчас попробую вызвать к вам врача. Где у вас ближайший телефон-автомат?..