Ей удивительно везло. Алексей Федорович оказался дома, и через полчаса он уже смотрел ногу Воронова.
— Так-с, жених, с недельку придется полежать, уколы принять. Пользовать вас будет Нина…
Вот так неожиданно и познакомились Александр с Ниной. И еще более неожиданно поженились.
…Нина укладывала в футляр шприц, когда Воронов вдруг сказал:
— Выходите за меня замуж. А, Нина?
Она, как всякая девушка, не один раз пыталась представить себе, как в ее жизни произойдет это событие. Это произошло не так. И уже совсем «не так» она ответила:
— Если вы это всерьез, то я согласна.
…Семь месяцев замужем Нина за Вороновым. Ей не на что жаловаться. Муж неизменно внимателен и предупредителен. Но никогда не проявляет он большой, покоряющей нежности. Он словно хранит что-то для одного себя, не допуская к этому никого, даже ее, жену. А ведь не такой представлялась ей в девичьих грезах супружеская близость… И она больно вспоминает два, а считая сегодняшний, — три случая, когда муж и вовсе отгораживался от нее.
Вот так же потемнели и как будто сдвинулись его большие глаза, когда она однажды спросила:
— Ты любил раньше, Сашок?
А на третий день после свадьбы он вдруг резко выключил радиоприемник в момент, когда Козловский так замечательно пел арию Ленского.
Тогда он тоже замкнулся в себе, обронив:
— Ничего, Нинок… Ничего. Не обращай на меня внимания.
Нина улыбнулась и легко тряхнула головой. Пусть она выглядит еще совсем наивной и неопытной, пусть она и в самом деле не все в жизни понимает… Но она верит, знает, что в ее сердце неиссякаемый родник нежности и она всю ее отдаст Саше. Недостаток ума она восполнит любовью, неопытность — самоотверженной терпеливостью, а наивность… Наивность не такое уж плохое качество, кое-кто даже нарочно старается быть наивным… К тому же не вечно она будет наивной.
Пока Александр умывался, Нина украдкой вторично перечитала подпись под портретом:
«На снимке — бригадир маляров второго стройуправления Юрий Коротков. Он первый откликнулся на призыв бригадира третьего стройуправления Александра Воронова о развертывании предпраздничного социалистического соревнования и обязался выполнять ежемесячно не менее двух норм».
Ее осенило.
— Неправильно это! — сказала она громко.
— Что неправильно? — спросил Александр, вытиравший в это время лицо.
— Неправильно редакция поступает.
— Что такое? — искренно удивился Александр.
Нина поняла: причина огорчения мужа иная. Но это надо было еще проверить.
— Тебя — так без портрета напечатали, просто заметку микроскопическую. А ведь ты первый. Неправильно!
Александр посмотрел на Нину и весело расхохотался.
— Плохой из тебя Шерлок Холмс, Нинуха!.. Просто никудышный. Во-первых, моя заметка была вовсе не микроскопической… Во-вторых, Юрий вон какой красавец, а моей физиономией можно… читателей испугать.
— Вот и неправда! — возмутилась Нина. Она радовалась, что муж смеется от души, что исчезла его суровость. — Ты красивее его!
— Но ты сама говорила, что у тебя вкус не очень хороший.
— А у тебя характер не очень хороший. Все придираешься… — парировала она.
— Не буду больше. — Он протянул ей оттопыренный мизинец, совсем как мальчишка. — Давай мириться.
Она склонила набок голову.
— Тогда скажи, в чем дело. Чего вы с Коротковым не поделили.
Ох, уж, это женское любопытство! Увидев, как опять помрачнело лицо мужа, Нина чуть не прикусила язык. Но было уже поздно.
— Я сразу по портрету поняла, что он плохой человек, — решила она поправить дело.
— Неправда, Нинок… Юрий хороший… он прекрасный человек! И причинил мне страдания вовсе не потому, что хотел… Так бывает.
Нина окончательно растерялась. Если этот чужой, незнакомый ей человек — прекрасный, то как он мог причинить Саше страдания? А если это и случилось, то зачем Саша скрывает от нее? И почему Саша называет его не по фамилии, а по имени — так обычно называют друзей?..
Эти вопросы тревожили ее и во время завтрака, когда она заботливо подкладывала Саше пудинг.
Неожиданно прозвучал звонок.
Открыв дверь, Воронов увидел Короткова.
— Здравствуй, Саша, — сказал тот несмело.
В жизни Воронова приключались и бо́льшие неожиданности, но все же он опешил так, что долго не замечал протянутую руку нежданного гостя. Коротков был смущен, видимо, еще больше.
Мужчин выручила Нина:
— Проходите, пожалуйста… Раздевайтесь.
Минуты, пока Коротков снимал пальто и шляпу и усаживался на предложенный ему стул, прошли в натянутой тишине.
Но вот Коротков заговорил. Негромко и, казалось, через силу.
— Ты извини меня, Саша, что я в выходной тревожу… И вы… извините, не знаю, как вас…
Воронов понял, что больше молчать нельзя.
— Знакомься, Юрий, — сказал он торопливо. — Моя жена — Нина.
— А я вас уже знаю! — воскликнула Нина. — Мы только что видели ваш портрет в газете. Только там вы интереснее.
Она сказала это непосредственно и искренне, ибо теперь убедилась, что ее муж в действительности нисколько не хуже.
— Не знаю, как это полагается считать, комплиментом или как? — пошутил Коротков.
Нина покраснела, но храбро ответила:
— Как нравится, так и считайте.
— Она у меня зубастая, — самодовольно пояснил Александр. — Пальца в рот не клади.
Он с двойственным чувством — любопытства и неприязни смотрел в лицо Юрия, желая отыскать в нем выражение неловкости, смятения, может быть, вины… Но оно было такое же, как всегда, — открытое, мужественное, доброе.
— Я уже начинаю трусить, — усмехнулся Коротков. — Надо быстрее кончать дела.
— День-то выходной, бездельный, — заметила Нина.
— А в будни никак не вырвешься, — отвечал Коротков. — Теперь такие дни — вздохнуть некогда… Понимаешь, Саша, — повернулся он к Воронову, — прочитали мы твою статью. Попробовали переделать малярную удочку на два наконечника. Не получается… Прораб замучил: иди к Воронову, выясни, в чем дело…
И поспешно, словно боясь, что его не выслушают, добавил:
— Я не только за советом… Мы тоже кое-что придумали. Наш растворитель для масляной краски гораздо дешевле… И лучше по качеству.
На минуту Воронову стало стыдно, и он подчеркнуто спокойно сказал:
— Нинушка, знаешь что?.. Ты сбегала бы в гастроном, сообразила бы чего-нибудь по случаю выходного… А?
Как всякая молодая хозяйка, Нина охотно демонстрировала свое гостеприимство, свои кулинарные способности.
Просьбу повторять не пришлось: через минуту ее уже не было в комнате.
— Какой, говоришь, Юрий, вы составили растворитель? — спросил Воронов.
Они склонились над столом.
Разговор, сначала осторожный и скользкий, чем-то похожий на дипломатический, вскоре стал свободным и простым. Увлекшись, собеседники посмеивались один над другим, спорили… Уже Коротков положил в карман эскиз усовершенствованной малярной удочки, а в записной книжке Воронова был рецепт дешевого растворителя… Но бригадиры готовы были еще долго разговаривать. И не потому, что тема была очень интересной, а потому что они давно не виделись и, быть может, не признаваясь себе в этом, тосковали друг по другу…
Воронов вздрогнул, когда Нина, неслышно вернувшись, над самым его ухом провозгласила:
— Будет, будет вам! Скажите, какие энтузиасты. Освобождайте стол!
Коротков опять стал неловким и стеснительным.
— Нет, нет, Нина, вы меня извините. Я спешу.
— Брось, Юрий, — запротестовал Воронов. — Куда сегодня спешить? Ты еще не знаешь, какой пудинг умеет готовить моя жена. Пальчики оближешь.
Лицо Короткова осветилось обаятельной улыбкой, так мучительно знакомой Воронову.
— Мне надо спешить… Ольга в родильном доме… Туда допускают с двенадцати часов. — Он бросил взгляд на ручные часы.
— Тогда иди, Юра, иди, — сказал Воронов с какой-то особенной интонацией в голосе. — Привет от нас передавай и заглядывай, вместе с ней заглядывай, дорогими гостями будете.
Может быть, только теперь, услышав эти слова, гость окончательно избавился от смущения. Он прямо посмотрел в глаза старинному другу.
— Нет уж, Саша, раньше вы к нам… Если… если только не сердишься. У нас ведь маленький будет…
Он опять улыбнулся светло и застенчиво. И ушел.
Воронов, проводив гостя, постоял у захлопнувшейся двери. Он представлял себе, как Коротков спускается по лестнице, выходит на улицу, торопясь к жене, к Ольге… А ведь не так уж давно мечталось, что это он, Александр, будет торопиться к Ольге, и она будет ждать его, Александра, так, как ждет теперь Юрия…
Он заметил, что дважды произнес про себя имя «Ольга» и не испытал при этом ничего, кроме легкой, неопределенной грусти. Совсем ничего. Видимо, это прошло, совсем прошло.
Александр вернулся мыслями к Нине, хорошей, любящей и очень заботливой жене. Он подумал, что теперь можно все рассказать ей, только не знал еще, нужно ли делать это.
ЖЕНА
Правой рукой он взялся за косяк приоткрытой двери, а левую протянул Клавдии Ивановне.
Так он прощался с женой уже тысячи раз, а она иногда спрашивала:
— Почему левую подаешь?
Эту игру они, не сговариваясь, придумали много-много лет назад, и до сих пор испытывали при этом маленькое, им одним понятное наслаждение.
— Правая для всех, Муха, — улыбнулся муж, — левая только для тебя… для тебя одной…
Когда Клава впервые задала этот вопрос, она была уверена, что последует обычный ответ: «левая рука ближе к сердцу». А Ваня ответил совсем иначе, необыкновенно красиво. Значит, он не такой, как все, и относится к ней не так, как ко всем. Может быть, это и помогло ей поверить в его любовь.
Тогда, давно, он высвободил занятую чем-то правую руку и прижал девушку к себе; она едва не задохнулась от боли, от счастья и еще чего-то, названия чему нельзя было дать.
Потом она уже всегда с волнением ждала, что Иван Петрович, произнеся эти драгоценные слова, еще и обнимет ее. И если это случалось, она всерьез верила, что он угадывал ее желание. Скажи он, что он сам захотел этого, она удивилась бы.