Адриану не нужно было спрашивать, что она имеет в виду — политические события в Ровнии не оставляли в этом сомнений. Те, кто еще помнил прошлое — то прошлое, когда свобода слова шла рука об руку с гражданскими демократическими свободами, — не могли не сравнивать те времена с военным режимом, который воцарился в стране, где вино лилось рекой, а свободным мыслям ставили заслон.
Впрочем, в те жаркие летние дни обострение политической ситуации не занимало Адриана. Он думал только о том, как бы поскорее жениться на Тане. Как ни странно, посол не стал чинить препятствий браку с иностранкой, правительство Ровнии, в свою очередь, также не возражало против брака своих граждан с людьми из других стран. Это во многом было связано с огромным авторитетом отца Тани — профессор Ковач был прекрасно известен в мировых научных кругах. Хотя для Адриана это было не важно. Он не стал бы сомневаться, будь отец Тани неграмотным крестьянином. Он любил Таню и хотел прожить с ней всю жизнь.
Как раз во время их медового месяца, ситуация в стране резко изменилась. Военный переворот сверг законное правительство, Адриан был отозван в Англию, и через десять дней после свадьбы Таня дарила ему прощальный поцелуй в аэропорту.
— Мы скоро будем вместе, дорогой, — шептала она ему тогда. — Через неделю мой паспорт и документы будут готовы, и я приеду к тебе.
— Буду считать часы до нашей встречи.
Адриан порывисто обнял ее. Они тогда еще не знали, что больше им не суждено встретиться.
Первое время Таня не могла приехать к нему в Англию, потому что отца посадили в тюрьму, и она не могла оставить мать. Адриан всерьез беспокоился о судьбе свекра и стал умолять Таню уехать из Ровнии, пока возможно. Они дважды разговаривали по телефону, но она явно чего-то недоговаривала, стала скрытной. Ему приходилось по ее молчанию догадываться, что там происходит. Потом от нее пришло письмо. В нем сообщалось, что ее отец умер в тюрьме, и Таня обратилась за разрешением увезти мать в Англию. Его радость была недолгой, потому что в выездной визе, матери было отказано, более того — виза Тани также была аннулирована.
Он постоянно наведывался в посольство Ровнии в Лондоне, но его неизменно ждал один и тот же ответ: его письма приходят к жене и, если она ему не отвечает или отказывается брать трубку телефона, это ее личное дело, и все. Не в силах поверить, он стал бороться за то, чтобы вызволить ее из страны, несмотря на то, что за это время от нее не было никаких вестей. Затем, накануне второй годовщины их свадьбы, правительство Ровнии выступило с заявлением, что все граждане Ровнии, которые состояли в браке с иностранцами, подали прошения о расторжении брака.
— Я не поверю, чтобы моя жена сделала это по доброй воле, — выпалил он в лицо атташе, встречи с которым ему удалось добиться. — Уверен, вы заставили ее сделать это.
Но все его усилия не дали никаких результатов, и только после того, как его непосредственный начальник в министерстве иностранных дел вызвал его в кабинет и сказал, что в интересах самой же Тани ему не стоит больше пытаться связаться с ней, ходить в посольство, только тогда он понял, что своей настойчивостью может навредить ей или даже поставить под угрозу ее жизнь.
Адриану нелегко было примириться с тем, что он никогда больше не увидит жену. Но время шло, и иногда ему начинало казаться, что столь упорное молчание, возможно, на ее совести. Может, она сама не хотела покидать Ровнию? Иначе, наверняка, что-нибудь придумала. Постепенно сомнения переросли в уверенность. Адриан перестал строить догадки; теперь ему казалось, что он все понял, и любовь к коварной красавице стала понемногу угасать.
Смерть отца стала тяжелым ударом для Адриана, но помогла забыть о неудачной женитьбе, хотя стоила ему карьеры — Адриан оставил высокий пост в министерстве иностранных дел и занялся родовым имением. Мало-помалу он погрузился в сельский быт, находя в нем отдохновение и покой, которые, еще недавно, казались ему утраченными безвозвратно.
Годы шли, незаметно сменяя друг друга, и однажды Адриан вдруг осознал, что обязан не только хорошо распорядиться наследством, но и передать его своим потомкам. С этой целью он сделал предложение Диане Бидделл, элегантной темноволосой красавице с безупречными манерами, которую знал с детства. Он не питал иллюзий, что это будет брак по великой любви. Он ей нравился, так же как и она ему, их совместная жизнь могла быть скреплена общими интересами, что позволило бы, им вполне мирно, уживаться друг с другом.
Через несколько месяцев после помолвки, умер член парламента от их округа, и Адриан решил баллотироваться на его место. Если бы ему предложили избираться от другого округа, он бы отказался, не задумываясь, но интересы земляков он принимал близко к сердцу. Тринтон слыл отнюдь не самым спокойным и благополучным округом, и молодой Честертон знал, что ему предстоит тяжелая борьба. Особенно, если он хочет победить своего противника Роджера Пултона, рыжеволосого молодого человека с взрывным темпераментом, чьи предки жили в деревне уже несколько поколений. Пултон закончил колледж, сам зарабатывая себе на жизнь, и, хотя преподавал в местном университете, видел себя поборником прав рабочих и сельских тружеников.
«У меня не будет побочных дел, я буду работать в парламенте в полную силу» — это был один из главных лозунгов Роджера Пултона в предвыборной борьбе. Он ловко намекал на Адриана: как крупный землевладелец, тот должен был уделять много времени управлению имением. Это обвинение Адриан быстро развеял, но Пултон неизменно возвращался к нему в предвыборных выступлениях.
В дверь постучали, и Адриан быстро отвернулся от окна. В комнату вошел крепкого сложения молодой мужчина с грубым обветренным лицом.
— Я вас не побеспокоил, Адриан?
— Ничуть. Проходи, садись. Есть новости?
Дик Тафтон — так звали молодого человека — приходился ему родственником и одновременно был его управляющим. Дик сел в кресло и вытянул вперед длинные ноги.
— Старик Грант опять жаловался насчет крыши. В этом году мы уже два раза ее чинили. Голову даю на отсечение — по ночам он не спит и сверлит дырки в потолке!
Адриан усмехнулся:
— Все равно надо починить.
— Вы слишком уступчивы. Он сварливый старый черт, и нечего ему потакать!
— Доживешь до восьмидесяти — станешь сварливым! Еще что-то?
— Нет, ничего особенного. Так, рядовые дела, с ними я сам справлюсь. А про Гранта я сказал просто так, все-таки новость.
— Кому здесь нужны новости?
Дик поморщился:
— Скажите это Бетти. Она все время ворчит, что у нас здесь ничего не происходит.
— Наверное, ей скучно. Почему бы тебе не пойти с ней куда-нибудь поужинать?
— Я устал. Да и Бетти к вечеру устанет, если хорошо потрудится.
Адриан промолчал. Он знал, что Дику не нравится жить в доме жены с ее семьей, но понимал, что не стоит вмешиваться в их семейные дела.
— Пойдем, выпьем чего-нибудь, — дипломатично завершил он щекотливый разговор.
Дик последовал за ним.
— Сегодня Диана придет?
— Да. Может быть, уже пришла.
С этими словами Адриан распахнул дверь в гостиную. Диана с его матерью сидели рядом на диване. Девушка подняла на него глаза и мягко улыбнулась. Он подошел и поцеловал ее в мягкую щеку, отметив, как она мило выглядит в простом матросском платье.
— Не хочешь после ужина покататься на машине? — шепнул он ей, и его пульс участился от аромата ее духов.
— Я не прочь. Если ты…
Она замолчала, потому что к Адриану подошел старший дворецкий.
— Простите, мистер Честертон, внизу вас спрашивает молодая дама.
— В такое позднее время! — воскликнула его мать.
— А кто она, Хамфорд? — удивился Адриан.
— Она не назвала своего имени, сэр. Только сказала, что хочет вас видеть.
— Что ж, проводи ее сюда. — Дворецкий ушел, и Адриан взглянул на свою невесту. — Наверное, кто-то из избирательного штаба.
Открылась дверь, и в богато обставленную гостиную вошла женщина в мешковатом, затрапезном черном пальто. Пестрый шарф в голубых тонах на голове сбился и почти не скрывал пряди грязных, непричесанных волос. На ногах непрошеной гостьи были стоптанные туфли на низком каблуке. В одной руке она держала бесформенную сумку, а в другой — потертый чемодан.
Некоторое время все трое, находившиеся в комнате, молча, смотрели на нее. Женщина опустила чемодан на ковер. Адриан сделал шаг ей навстречу.
— Мне сказали, вы хотели меня видеть, — осторожно начал он.
Женщина жадно впилась в него взглядом, мягкий свет от торшера падал на ее лицо, с заострившимися чертами, скорее от недоедания, чем по природе, это впечатление подтверждала и болезненная бледность лица, и, резко очерченные, высокие скулы. Трудно было понять, сколько ей лет, но Адриану показалось, что при хорошем питании и после отдыха эта женщина выглядела бы значительно моложе, чем казалась сейчас.
— Адриан!
Это имя она выдохнула еле слышно, но оно прорезало воздух, как лазерный луч.
Он слегка нахмурился.
— Простите, но я что-то…
Честертон не договорил, потому что его поразила страшная, чудовищная догадка. Он продолжал, не отрываясь смотреть на нее, как будто от его пристального взгляда, она могла исчезнуть. Но она не исчезала, а все так же стояла перед ним на ковре, во плоти — истощенное существо неопределенного возраста в потрепанной черной одежде. Но больше всего ужасали ее руки. Он помнил их белыми, изящными. Теперь они загрубели, покраснели от работы, ногти были сломаны, пальцы конвульсивно подрагивали. Именно вид этих скрюченных, вздрагивающих пальцев, вывел его из оцепенения.
— Таня! — прошептал он. — Это… Не может быть!
Услышав свое имя из его уст, женщина издала полувсхлип-полустон и приникла к его груди. Он неловко похлопал ее по плечу, глядя поверх ее головы на мать и Диану, которые в ужасе наблюдали эту сцену. Но их ужас не шел ни в какое сравнение с тем, что испытывал он.
— Это… это моя… а-а… Это Таня, — наконец, выдавил он. — Ей, наверное, удалось уехать… и… она приехала прямо ко мне.