Термин восходит к Византии: у одного из византийских историков он был обозначен как рассказанная история неофициального характера, не в летописях. Есть английское слово «joke» – анекдоты, шутки, они существовали испокон веков, они фиксируются и в Древнем Риме, и в Древней Греции. Нечто похожее на анекдоты встречается даже в источниках по Древнему Египту. Есть шутка про фараона. Как можно развлечь фараона? Нужно одеть рабыню в костюм водной нимфы, запустить ее в Нил, когда он отправится на рыбалку. Возможно, в этом скрывался политический контекст – вот какие шаловливые у нас фараоны.
Аркадий Недель: Древнеегипетское общество было одним из самых свободных в мировой цивилизации. Мы знаем частную переписку, где люди абсолютно свободно обсуждают самые интимные вещи. Психоанализ в Древнем Египте просто не возник бы. Ведь психоанализ во многом появился потому, что женщины XIX века и даже конца XIX века не имели языка, чтобы выговорить интимные, связанные с чувственностью, с эротизмом вещи, это было под запретом. Революция, которую произвел Фрейд, та смелость, с которой он это сделал, дала язык ханжескому обществу, которое было тогда.
Елена Фанайлова: Как Фрейд рассказал, во многом юмор, эротический юмор и анекдот связаны с бессознательным, таким образом происходит ретравматизация, люди так снимают напряжение. Он говорит и о политических шутках, как о способе социума избавиться от напряжения.
Аркадий Недель: Это своего рода оргазм.
Елена Фанайлова: Катарсис, возможно?
Аркадий Недель: Катарсис требует большего драматического напряжения, он все-таки следует за какой-то трагедией.
Елена Фанайлова: Но могут быть и исторические трагедии, упакованные в форму анекдота. То, что мы имеем в виду под анекдотом, это все-таки продукт конца XIX века, индустриального общества, массовизации культуры.
Михаил Алексеевский: Да. Начало советского времени и революционные события невероятно повлияли на популярность анекдота. 20-е годы – безусловный расцвет этого жанра. Потом анекдоты продолжали появляться, но они практически не публиковались у нас по цензурным соображениям.
Елена Фанайлова: Это было связано с эпохой Сталина, с тем, что страна переходит из романтического революционного периода в более консервативный. Сексуальная революция после революции 1917 года тоже заканчивается с приходом Сталина и его “новой этикой” и эстетикой. Это к вопросу о связи юмора и секса. Породила ли Великая французская революция политические анекдоты?
Аркадий Недель: Анекдоты были, и была сатира.
Елена Фанайлова: Знаменитая штука насчет Марии-Антуанетты и пирожных, мне кажется, в чистом виде анекдот, это приписано ей.
Аркадий Недель: Это шутка. Я все-таки разделял бы анекдот, шутку и частушку. Частушка имеет тот же энергетический потенциал и служит той же эмоциональной, психологической и отчасти политической разрядке, что и анекдот, и шутка. Все три объединяют рассказчиков. И если я сейчас расскажу шутку, анекдот или частушку, мы все трое засмеемся и станем ближе друг к другу, создадим некое микрообщество, и благодаря этому мы станем более свободными.
Михаил Алексеевский: В советское время это был еще и очень важный знак доверия. Если ты в каком-то коллективе рассказываешь анекдот, особенно политический, то это означает, что вы вместе, и если никто из присутствовавших потом не напишет донос, то значит, все прошло хорошо.
Елена Фанайлова: В этом была опасность. Из массы литературы о репрессиях и лагерях, от Солженицына и Шаламова до Херлинга-Грудзинского, который сейчас выходит на русском, мы знаем, как людей репрессировали за шутки, за анекдоты.
Михаил Алексеевский: И сейчас эти судебные дела являются довольно важным для фольклористов источником исторических анекдотов 30-х годов и позже.
Елена Фанайлова: Вокруг чего после революции 17 года происходят шутки, анекдоты?
Михаил Алексеевский: В основном вокруг решений советской власти, советских лидеров. Политический анекдот – это во многом реакция на что-то, и чем ярче событие, тем больше оно порождает ответной реакции в виде анекдотов. Есть совершенно замечательный сборник советских анекдотов, собранный Михаилом Мельниченко. Читая эту фактически полную коллекцию анекдотов 20-х годов, удивляешься, насколько там важной темой является антисемитизм по отношению к советской власти.
Елена Фанайлова: В том смысле, что “евреи сделали революцию”?
Михаил Алексеевский: Да, и очень важно, как в анекдотах отражаются эти общественные настроения.
Елена Фанайлова: Я помню карикатуру, связанную с царским правительством, с революцией 1905 года. А были ли какие-то анекдоты про царскую семью?
Михаил Алексеевский: Насколько я знаю, были, но тут опять же вопрос фиксации. Чтобы анекдот остался, он должен быть записан, а в идеале еще и опубликован, и понятно, что цензура зачастую препятствовала публикации такого рода анекдотов.
Елена Фанайлова: Постперестроечное время – это бум печатных анекдотов, когда целые газеты начали выходить с анекдотами.
Михаил Алексеевский: Да, газеты, сборники, невероятный расцвет.
Михаил Мельниченко: Мое детство пришлось на конец 80-х – начало 90-х годов, на расцвет, бум анекдотопечатания. Когда я, девяти– или десятилетний, болел гриппом, я в кровати обкладывался сборниками советских политических анекдотов, которые в тот момент стали активно печататься. Когда я вырос и поступил на исторический факультет, мне захотелось разобраться, чем был анекдот на самом деле. Поскольку я лет десять занимался советскими политическими анекдотами, у меня деформировалось чувство юмора. Мне интереснее те сюжеты, которые сложнее для понимания, многослойнее. Совершенно неочевидный и не очень смешной анекдот 20-30-х годов скорее приведет меня в волнение и заставит смеяться, чем что-то лежащее на поверхности. Например, анекдот 20-х годов, который я очень люблю: «Чем отличаются большевики от меньшевиков? Тем, что больше вики – меньше хлеба, меньше вики – больше хлеба». Совершенно непонятный текст, а он про голодное время начала 20-х годов, про Гражданскую войну, и вика – это техническая бобовая культура, добавлявшаяся в хлеб. При большевиках было больше этой технической культуры в хлебе, а при меньшевиках – меньше. Это неочевидно, сложно, и мне смешно. Анекдоты покинули нас и оказались вытеснены картинками с подписью не так давно. В тот момент, когда я начинал этим заниматься, анекдот был еще живой жанр. Да и сейчас он в целом жив, просто очень изменился.
Аркадий Недель: Анекдот – это способ создать огромное число микросообществ слушающих анекдот и тех, кому он нравится. Распространение анекдота в обществе – это своего рода фейсбук до фейсбука. Анекдот – это дружба.
Елена Фанайлова: Анекдот никуда не уходит, но часть энергии анекдота переходит в мем, в обмен мемами на фейсбуке. Когда собирается компания, если мы имеем в виду эпоху застоя, мужчины чаще обмениваются анекдотами, как символическими поглаживаниями, как сказал бы психолог. Мы одной крови, мы одинаково понимаем ситуацию в стране, у нас одинаково болит, но мы мало что можем сделать практически, поэтому будем это всячески вышучивать.
Аркадий Недель: Своего рода коллективная терапия. Есть критики, считающие, что анекдот сегодня умер, но я вижу даже у себя в фейсбуке множество анекдотов, может быть, не очень свежих, но их все равно рассказывают, передают. Анекдот начинает быть необходимым, когда иные формы дискурса, политического в том числе, перестают быть эффективными, перестают работать. И здесь интересен вопрос: когда эта энергия юмора иссякает, в каких социальных контекстах и политических ситуациях?
Михаил Алексеевский: Если посмотреть исторически на динамику популярности анекдотов, то мы увидим закономерность: чем больше происходит общественных трансформаций, коллективных переживаний, тем чаще они осмысляются в виде юмора. Зачастую это кажется нам парадоксальным. Скажем, на Западе, особенно в Америке, невероятно мощная волна юмора была после терактов 2001 года. В первый момент кажется: это же цинизм, произошла чудовищная трагедия, а люди начинают шутить про башни-близнецы. Но на самом деле это ответная реакция, юмор становится своего рода таким клапаном выплеска эмоций, позволяющим зачастую справиться с травмой. Есть очень интересные работы про юмор и анекдоты в концлагерях.
Аркадий Недель: Об этом писал еще Виктор Франкл и многие, кто этим занимался. Но иначе и быть не могло. Интересный культурный поворот произошел практически сразу после 11 сентября – поменялись модели, девушки, выходящие на подиум. Если до этого это были бледные, тощие девицы, то сразу после 11 сентября стали выпускать розовощеких, немножко в теле, витальных моделей, потенциальных матерей. Это тоже очень любопытно как реакция на трагедию большого масштаба.
Елена Фанайлова: История «Шарли Эбдо», например.
Михаил Алексеевский: Популярность анекдотов снижается в тот момент, когда все хорошо.
Елена Фанайлова: Эпоха застоя – вроде бы все хорошо, но у анекдота была вторая жизнь. Как это объяснить?
Михаил Алексеевский: Прежде всего, это затянувшаяся история. Плотность анекдотов в первые два года после революции зашкаливающая. Брежневская эпоха очень длинная, вязкая, и анекдоты продолжали долго сохранять актуальность, шутки про бесконечные ордена Брежнева, про «Малую Землю», как во время Олимпиады Брежнев по бумажке говорит: «ООООО», а ему объясняют: «Это же олимпийские кольца, Леонид Ильич, не надо это читать».
Аркадий Недель: Большинство, если не все анекдоты про Брежнева в его эпоху были, в общем, добрые, там нет злого юмора. Анекдот – это некий месседж, который народ отправляет власти, говорит: вот что мы о вас думаем. Анекдоты про Брежнева смешные и очень про эпоху.
Елена Фанайлова: