личие: в России уничтожали настоящее, тот же Дзержинский и его ведомство не был только многими ненавистной историей; в Америке расправляются именно с историей, поскольку реального (государственного) расизма в США, конечно, нет. И это крайне интересно: война против истории в стране, где, если верить Фукуяме и его последователям, история закончилась. На метаполитическом уровне, происходящее в Америке – это reboot, перезапуск истории.
Кроме классических аспектов революции, волнения в Америке открыли то, что можно было бы назвать «протестантским мазохизмом», о котором забыл или не подозревал Макс Вебер, связавший почти в математической формуле протестантизм и капитализм. Повальное коленопреклонение белых перед черными, включая политических деятелей, как, например, премьер-министр Канады Джастин Трюдо, публичное омовение черных ног белыми руками и т. п. Что это? Современная форма средневековой флагелляции, когда члены нищенствующих христианских орденов колесили по Европе, хлестая себя плетьми. Едва ли. Создание из Флойда «черного Христа», точнее было бы сказать «черного Мартина Лютера», а из афроамериканского населения – его апостолов, на самом деле попытка провести своего рода революцию вины.
Все белые должны ощутить себя виноватыми за расизм, необходимо национальное покаяние. Социальный психолог Пол Уотчел склонен считать, что речь скорее идет о «либеральной вине», которая, по его мнению, на более глубоких психологических стратах присуща и консерваторам [Wachtel, 1999: 100]. Однако существует важный нюанс: вина – мощный инструмент, при помощи которого можно ослабить социальный иммунитет населения. Политическая вина, о которой пишет Уотчел, отнюдь не тождественна вине психологической, чувству вины за некое совершенное злодеяние или поступок. Когда конкретный человек сам признает свою неправоту и раскаивается в каком-то совершенном им поступке, он как суверенный субъект осознает свою вину. Политическая же вина не предполагает конкретного субъекта, и вообще субъекта, она сама становится субъектом, полностью замещая последний, его сознание и его волю. Человек, пребывающий в такой политической вине, лишенный своего сознания и воли, с ослабленным до предела социальным иммунитетом, подобно тому, как тот же Covid-19 ослабляет биологическую защиту, более не способен к сопротивлению.
При таком ослабленном иммунитете Трампу будет гораздо сложнее или почти невозможно осуществить свою революцию «сверху» (об этом ниже). Здесь лишь отмечу следующее: Covid коленопреклонения отсылает к глубинному протестантскому мазохизму, принявшему именно в Америке особые формы и давшему возможность культивировать в этой стране политическую вину. Почему? Потому что доктринально Америка – это страна Библии, это мессианская страна, которая должна повести за собой весь мир, еще точнее – это Библия, превратившаяся в географическую территорию. История закончилась в Америке, следовательно, здесь же и произойдет Спасение. Вина одного – вина всех.
одно дело, когда «десяти негритятам» (аллюзия на роман Агаты Кристи) или «великолепной семерке» белых ковбоев дают возможность пограбить магазины Gucci и Louis Vuitton на Манхэттене, а заодно и приодеться. Такие забавы возместят страховые компании и все быстро забудут об инциденте. Но совсем другое дело, когда толпа крушит памятники людям, которые создавали эту страну, когда цензуре подвергается сам этиологический миф страны и полиция вместе с политиками и лояльными гражданами встает на колени в память о человеке с уголовным прошлым. При этом многие ангажированные комментаторы уповают на статистику: полиция притесняет черных больше, что, конечно, далеко от истины. Согласно официальным статистическим данным, случаи убийств полицейскими белых нарушителей в разы больше, чем черных. Так, в 2020 году (по состоянию на 4 июня) из 429 гражданских только 88 оказались черного цвета кожи[26]. Сама по себе эта статистика не говорит об отсутствии расизма, который вне сомнений существует на уровне «личных предпочтений», но при этом не является государственной политикой.
Полезное наблюдение сделал социолог Боб Блонер: в Америке никогда не существовало общественного консенсуса относительно ситуации с расизмом – вне зависимости от экономического положения в стране на данный момент, «белые всегда склонны видеть расизм в упадке, замечая растущее присутствие чернокожих в среднем классе <…> последние же, напротив, постоянно склонны рассматривать расизм как сам принцип существования американского общества» [Blauner, 1992: 59]. Иными словами, ситуация с расизмом в Соединенных Штатах напоминает рассказ Акутагавы «В чаще» (1922), где четыре персонажа совершенно по-разному интерперетируют одно и то же событие. Расизм не зависит от того, принимается ли тот или иной закон или поправка, минимизирующие риски расистских проявлений, а от того, кто говорит. Мартин Карной пишет, что «самоидентификация афроамериканцев всегда зависела от политики в обществе» [Carnoy, 1994: 111]. Но нельзя сказать, что то же самое не относится и к белому населению, а тем более сегодня. С введением идеологии PC (politically correct), белые стали в очень большой степени политическим конструктом. Уже нельзя быть просто белым, нейтрально белым, как, к слову, нельзя быть просто французом (по схожим причинам) – можно быть белым виноватым, кающимся, белым, которому случайно повезло, как сам себя назвал нынешний кандидат в президенты Джо Байден, белым, выступающим против расизма и т. п. Раса, как и пол, больше не является биологической категорией, она не существует вне политики – она существует для политики.
Black Lives Matter приняло формы большевизма – это прямой результат террора идеологии «политической корректности», которая была запущена в США примерно два десятелетия назад. Все началось с того, что интеллигентам из университетов наказали, как правильно писать слова, обращенные к так называемым меньшинствам, а также женщинам. В текстах, при обращении к фигуре читателя, в любых научных или научно-популярных книгах и статьях, нужно было писать «he or she» (он или она), а еще лучше – «she» (она); черному населению Америки долго искали подходящий термин, чтобы избежать слово black, означающее в данном случае цвет кожи. Хотя чем black хуже или обиднее white – непонятно, вероятно, только тем, что black ассоциируется с рабством. Но рабство в Соединенных Штатах отменили в 1862 году указом президента Авраама Линкольна, через год после отмены крепостного права в России – очередной пример синхронизации истории наших двух стран, – а 1863-м закреплено Прокламацией об освобождении рабов. И сейчас слово black вернулось обратно и стало главным маркером движения: не Afro-American, не Negro, а именно black lives matter, что говорит о нежелании самих протестующих соблюдать политически корректный лексикон, навязанный белыми. Они хотят, чтобы их воспринимали, им поклонялись и давали деньги именно как blacks.
Black Lives Matter большевизм заключается в полном неприятии иного мнения: кто не с нами, тот против нас! Как в период русской революции, происходит раскол в семье, чаще между детьми и родителями. Школьница из Луизианы Изабелла, ставшая уже знаменитой, записала ролик, где говорит, что ненавидит своих родителей за то, что они с ней спорят о Джоржде Флойде и сомневается в его праведности. Другая школьница, и не она одна, посылает родителей матом за сомнение в правильности движения и неприятие погромов. Журналиста Fox News Такера Карлсона, который сказал, что «маленькая группа людей [опять же – меньшинство], завладело нашей страной и устанавливает свои правила», объявили расистом и потребовали выгнать с работы. Американские школьники становятся Павликами Морозовами, и мало сомнений в том, что если понадобится, они сдадут своих пап и мам с неменьшей легкостью, чем это сделал их русский предшественник.
Важно другое: black и white – мифологические коннотативы, разделяющие американскую культуру напополам. На более глубоком уровне, и не только в Америке, black и white не цвета, а социальные позиции. Мы помним о белых рабах, ирландцах, захваченных англичанами во время войны с Ирландией в 1649–1651 годах; один из потомков ирландцев, Джон Кеннеди, станет президентом, как позже Барак Обама, сын кенийского экономиста и белой женщины. Ирландские рабы мало чем отличались от своих чернокожих собратьев, ни по статусу, ни по качеству жизни. Были и так называемые indentures – люди, продававшие свою свободу за право работать в колонии или у другого работадателя с целью последующего «выкупа» своей свободы.
Не забудем, что первый успешный сингл-видеоклип Майкла Джексона, выпущенный в ноябре 1991 года, назывался «Black or White». Во второй его части, попавшей под цензуру, герой Джексона превращается в черную пантеру, ломая и круша все на своем пути, примерно как сегодня восставшие на улицах Нью-Йорка. Странно, к слову, что сегодня не жгут портреты певца, посмевшего «перекрасить» свою кожу в белый цвет, или того же Армстронга, который стал иудеем. Вероятно, о Джексоне просто забыли. Однако его опыт, телесно перейти в белую расу, с позиций сегодняшнего дня, крайне интересен: исполнитель словно хотел стереть границы и тем самым преодолеть американский черно-белый миф, споря в этом плане с «Унесенными ветром».
Отчасти Джексон-черная пантера отсылает к «Черным пантерам» – партии, возникшей в середине 1960-х годов благодаря усилиями Хьюи Ньютона (1942–1989) и Бобби Сила (1936-?), которые не приняли идеи Мартина Лютера Кинга, сдобренные гандистской ахимсой (непричинением зла), и решили сопротивляться по-ленински, с оружием в руках, следуя более близким им Че Геваре, Францу Фанону и главным образом Малкольму Икс (1925–1965), борцу за права черных, который исповедовал радикальный ислам. В 1952 году Малкольм Икс, выйдя из тюрьмы, примыкает к «Нации ислама», основанной в 1930-м Элайджем Мухаммадом – организации, проповедовавшей необходимость обособления чернокожего населения Америки от белого, включая экономическую независимость. В наши дни организацией руководит Луис Фаррахан, особенно не скрывающий свои расистские и антисемитские взгляды [подробнее Entman, Rojecki, 2000: 125–126].