— Банник! — догадался отец.
И стал у Ставра Годиновича выспрашивать:
— Ты, богатырь, дверь как отпер, поклонился ли хояину-батюшке три раза, спросил у него позволения заночевать?
— Нет.
— А порог переступив, снял ли с себя крестик православный да запихал его под пятку?
— Нет.
— А когда в бане помылся, оставил Баннику водицы грязной в ушате, веничек неополосканый да мыльца кусочек?
— Нет.
— Ох и дурная твоя башка!
— Хочу пирожка.
— Погодь, не время пироги жевать. Давай, проси у Банного духа прощения, покайся да поклонись ему три раза.
— Поклоняться я никак не могу, к лавке присох!
— Ну ладно, лежи, мы за тебя челом побьем.
Поклонилась вся семья, вместе с кошкой, собакой и курицей, три раза духу банному. Попросили они хором прощения. Сорвали с груди Ставра Годиновича крестик православный и в богатырский сапог запихали, а затем дали воину водицы медовой испить да ушли в дом пироги печь.
А былинник поскучал-поскучал в одиночестве и захрапел. Тут выходит из-за угла Банник злой-презлой и давай кричать, ругаться! Ведь деваться то ему некуда — надо заклятие снимать (семья крестьянская, хошь не хошь, а добрый ритуал совершила). Покряхтел Банник, поскрипел и давай шептать Ставру в ухо — злые чары развеивать. Поколдовал, поколдовал и исчез. А навсегда иль нет — никто не знает, не ведает.
Тем временем, Егоркина маманька напекла пирогов, накормила семью, остатки со стола в корзинку положила и пошла к баньке — богатырешку проведать. А за ней, лоб хмуря, муж побежал, за мужем — сын, за сыном — кошка, за кошкой — собака, за собакой — слепая курица. Примчалась процессия к Ставру, тот спит. Разбудили они его и давай пытать:
— Как, добрый молодец, здоровьице?
Открыл богатырь свои очи ясные, потянулся, встал с лавки, оделся, обулся и накинулся на пышные пироги. А поев, пообещал деревню от ворогов избавить.
— Дык нет у нас ворогов!
— Это только кажется, что ворогов днём с огнём по белу свету не сыскать. Их сегодня нет, а завтра набегут, налетят — никого на семена не оставят! В общем, свистите, как появятся. Я мигом прибегу да дружину хоробрую приведу.
Раскланялся великий, могучий богатырь и исчез. Жди-пожди его теперича! А Егора родные спать повели.
Баю-бай, сыночек,
баю-бай, не срочно
нам со злом махаться;
впервой черёд — проспаться,
во второй — покушать,
а в третий — сказки слушать.
Банник — дух бани, крохотный голый старичок, с покрытой плесенью бородой, который шпарит моющихся кипятком, раскалывает камни в печке и стреляет ими в людей, затаскивает их в горячую печку или сдирает клоки кожи. Надо оставлять баннику хороший пар, свежий веничек и лоханку чистой воды. А уж если ты попал под руку баннику, надо выбежать из бани и позвать на подмогу овинника или домового: «Батюшка, выручи!» Банников в бане может быть несколько: банник, банная бабушка, жена Банника — обдериха и их дети). Вымывшиеся оставляли на полке ведро и веник для банников, благодарили их, приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, с малыми детишками, гостите к нам в гости!» Банник дух-охранитель: защищает баню чужих банников, чужой нечисти и пришлых людей. Банник может погубить родильницу, если ее оставить в бане одну, или украсть младенца, заменив его своим ребенком. Дети банника обычно уродливы и плохо растут. Чтобы задобрить банного хозяина, под полком новой бани в чистый четверг страстной недели закапывали задушенную черную курицу, а затем уходили, пятясь задом и кланяясь.
Медведи-двоедушники
Прослышал сердобольный богатырь Чурило Пленкович, что в славном граде Саратове живут-поживают два медведя-великана, которые богатырей из беды спасают, заблудшим помогают, а всё остальное время на цепи сидят, брагу пьют и народ честной на ярмарках веселят, пляшут да на гармониках пиликают. И судачат, что внутри у них две души: одна медвежья, другая человеческая. А посему медведи те — двоедушники.
Обидно стало Чуриле за мохнатых товарищей богатырских, за названых братьев самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича.
— Надо бы у них человеческую душу наружу выпустить, али же оборотить медведей в людей, и дело с концом!
Но сказать одно, а сделать другое. Как из косолапых лишнюю душу выпустить? Ну, или как превратить их в людей? Никто не знал.
Пошел Чурило к злющей ведьме Яге с бочонком медовухи в руках — та всё знает, всё примечает, за всеми следит, а на мед также падка, аки и пчелы.
— Тук-тук-тук, Яга!
— Чай пришла моя беда?
— Не беда, а бедка, заводи обедку, будем брагу пить, о делах говорить.
— Эх какие такие дела от тебя, богатыря?
Высунула бабка нос из избы, понюхала воздух недоверчиво, но всё же распахнула дверь пошире:
— Ну, заходи, коли пришел, на пороге стоять — ноженьки не уважать.
Взобрался Чурило Пленкович еле-как в избушку на курьих ножках, просела изба, застонала, богатырю отомстить пообещала. А тому и дела нету, знай себе за стол садится, прихорашивается, златые кудри на палец наматывает.
— Никак соблазнить меня хочешь? — замотала крючковатым носом ведьма. — Ты это брось, я с такими, как ты, в два счета расправлюсь! Али забыл?
Помнил, помнил Чурилушко, как он с богатырями на Московию ходил, и как Баба-яга их в печи сожгла чуть ли ни до смерти самой. Поглядел вояка в окошко на баньку ту славную, вздохнул, на бочонок с мёдом покосился и промолвил слово доброе:
— Наливай!
Разлила бабуся сладкой бражки по чаркам и говорит:
— Рассказывай с чем пришел, а коли не расскажешь, то спать ляжешь и не проснешься.
— Да ты старая смеешься! Вот послушай о чем сказ расскажу тебе сейчас. Есть в городе Саратове два медведя-великана, что играют на баяне. Так судачат, те медведи — двоедушники: одна душа у них человеческая, а другая звериная. Надо бы помочь страдальцам: одну душу наружу выпустить, много они добра по свету делают!
Фыркнула бабуся на речи такие, прищурилась:
— А какую душу ты хочешь наружу выпустить: медвежью или человечью?
— Медвежью, конечно!
— Э-э, дружок, а ведь медведи те не оборотни, выпусти из них любую душу, так медведями и останутся, не обратятся они в человека! — хмыкнула Ягуся и хлопнула былинного по плечу. — Придется тебе, касатик, решать какую душу облегчить, а какую оставить в медвежьих мослах.
Не ожидал добрый русский богатырь такого расклада, хотел было заставить ведьму раскидать по столу картишки:
— Пущай масть и порешает судьбину косолапых!
Да бабка лишь носом из стороны в сторону повела и пробурчала:
— Э нет, так не пойдет! Давай-ка вместе подумаем: вот чья душа брагу пьет, а чья богатырей из навоза вытаскивает?
Тут Чурило Пленкович оскалился и загигикал, аки конь:
— Ну, ясно дело, брагу хлещут человеки, а спасают…
— Медведеки! — заржала ведьма.
— Ну и что тогда делать будем? Надо пьяниц из медведей вытаскивать! — рассудил богатырь.
— Погоди, не спеши. И свинью споить можно, а где ты видал свинью нрава героического?
Почесал Чурило затылок, задумался:
— Ты хочешь сказать, что пьянствовать может и медвежья душа, а геройствовать только человеческая?
— Ну да, родной, ну да! Выпусти ты душу человечью наружу, и останется род вояжек без помощников.
Тут избушка совсем устала держать на себе богатырскую тушку и скрипнула угрожающе. Не обратили на ее грозный рык два сотоварища-бражничка, отмахнулись и давай думу думать дальше: какую душу в медвежьем теле оставить, а какую освободить. Но избушке на курьих ножках на их раздумья плевать, стала она раскачиваться из стороны в сторону да песни петь по-петушиному.
Но от качки да кукареканья богатыря лишь в сон потянуло. Зевнул славный русский витязь и уснул мертвецким сном. Расстроилась изба, да и присела наземь, дав ногам отдохнуть. А баба Яга хотела под шумок напоить спящего гостя ядовитым зельем (и дело с концом), но передумала, махнула кочергой — выгнала кота Баюна с печи и шепнула другу верному:
— Беги, коток, во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне и скажи им речь такую: хочет из них душу вынуть богатырь Чурило Пленкович, пущай не едят, не пьют из его рук, а какую чарку поднесет, так ту пущай и перевертывают.
— Мяу, — отвечает ей верный кот Баюн и бежит во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне — предупредить их об опасности.
Но вот прошло сто лет, сто веков, проснулся наш богатырь… Да не, не прошло и трех дней, как оклемалась наша детинушка. Встал Чурило, расправил плечи, огляделся, вспомнил о чем пришел Ягусю просить и спрашивает:
— Так что, старая, поможешь медведям?
Крякнула бабка:
— Так ты какую душу хочешь освободить: медвежью иль человечью?
— В любом случае людскую!
— Ну, людску так людску, не мне тебя судить. На флягу с зельем, дашь её медведям, те выпьют и людская душа наружу выпрыгнет.
Дала бабка богатырю обычной браги да и выставила за дверь. А напоследок пробурчала себе под нос:
— Не ты греховодников в медвежье тело облек, не тебе их и вынимать.
А Чурило Пленкович уже шагал да песни напевал. Так и добрался до города Саратова. Заглянул на ярмарку шумную, разглядел там средь толпы двух медведей-великанов, с усердием пиликающих на баянах. Распихал толпу и подходит к товарищам, названным братьям самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича. Подходит он к ним походкой бравой и подмигивает: и так подмигивает и эдак! Затем протягивает косолапым флягу с брагой. А медведи одним ухом кота Баюна слушают, другим — Чурилу, но их души (уж незнамо и какие) похмелья просят. Вот мишки и не отказываются: выпили они каждый по пол фляги и повеселели, еще шибче играть стали. Былинник наш тоже повеселел:
— Ну и ладушки, ну и хорошо, видать по одному духу в мослах медвежьих осталось, вона как их морды то расцвели! Прощевайте, души людские, летите далече, на божие вече!