– Хо… ро… шо, – произнес навий, и запах сладости, приторной до тошноты, стал резче.
Игнату вспомнился его недавний сон – мертвая Званка, застывшая возле его постели. Черный рот становится похожим на букву «О», слова с трудом выходят из окоченевшей гортани и не несут в себе ни эмоций, ни чувств.
Тем же мертвым голосом говорила сейчас и навь:
– Заби… раем…
Существо сдвинулось с места. Трое оставшихся как по команде одновременно потянулись следом. Игнат видел, как под тяжестью их тел с хрустом надломился наст. За спиной громко и протяжно промычала корова, будто почувствовала уготованную ей участь. Вслед за этим раздался еще один звук, но на этот раз он шел из кабины – приглушенный стон измученного человека.
Марьяна!
Стон повторился, и теперь мужики тоже услышали его.
– А тут, извольте полюбопытствовать, у нас девица-красавица, – суетливо заговорил Касьян, однако не сделал попытки приблизиться – расстояние между ним и кабиной пересекала темная навья тень. – Девка кровь с молоком, пан, так жалко отдавать! Чистая, хе-хе. Женка моя лично проверяла, так не побрезгуйте, пан…
Существо скользнуло к кабине, и теперь в его движениях появилась какая-то изящная плавность. Игнат вспомнил, как однажды ходил на болота за клюквой, и выструганной тросточкой ощупывал впереди дорогу, чтобы не провалиться в ямы и змеиные норы. Тогда-то он и встретил гадюку – она пересекла его путь грациозно, вальяжно, вовсе не пугаясь присутствия человека. Ее туловище отливало красноватой медью, вдоль хребта струились зигзагообразные узоры. Королева северных змей и хозяйка болот, всегда нападающая исподтишка.
Гадюку – вот кого напоминал теперь навий.
Его руки закрутились вокруг Марьяны, будто змеиные кольца. Она билась в них испуганным зябликом, растрепанная коса хлестала по щекам, но навь была куда сильнее всех солоньских мужиков и не собиралась отпускать добычу. Безликую серую маску лица пересекла трещина, открыв ряд заостренных людоедских зубов – навий улыбался. Потом из трещины рта вынырнул язык – длинный и острый, как змеиное жало. Медленно, со вкусом навий провел языком по Марьяниной щеке и проурчал утробно:
– Булочка… сладкая булочка…
Тогда Игнат не выдержал.
Картина, что сейчас разворачивалась перед его глазами, наложилась на события прошлого, словно калька. Чувство вины, годами копящееся под спудом, с размаху подтолкнуло в спину.
– Не троньте ее, проклятые!
Игнат налетел на обидчика, ударил раз, другой, не думая, кто перед ним находится – человек ли, черт ли.
«Рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами и побеждать их».
А перед внутренним взором вместо лица Марьяны маячило скорбное, посеревшее лицо Званки.
Потом Игнат обнаружил, что его кулаки молотят один только воздух, а его самого вздернули за шиворот, как котенка.
– Уди… вительно, – раздался низкий, рокочущий бас.
Лицо Званки подернулось рябью, рассыпалось мозаичными фрагментами, и вместо него из тумана выплыла белесая маска с горящими угольями глаз и косой трещиной вместо рта. Некоторое время навий смотрел в упор и молчал. Затем Игната швырнуло на снег. Он больно ударился спиной о смерзшуюся землю, горячий лоб обдало снежным крошевом.
– Удивительно, – повторил мертвящий голос. – Было время… человечьего духа слыхом не слыхано… видом не видано… а нынче он сам пожаловал.
Над лесом пронесся глухой, раскатистый грохот – так камни осыпаются с гор, так кости мертвецов перекатываются в жестяном жбане, – так смеялась навь.
– Отпустите! – выдохнул Игнат.
Превозмогая боль в пояснице, он приподнялся с земли и теперь смотрел прямо в безучастные лица.
– Отпустить? – повторил навий. – Но мы даже не начали!
Смех прокатился по лесу снова. Небо над головами дрогнуло и наконец лопнуло у самого горизонта. Из разверстого нутра начали медленно и бесшумно опускаться снежинки.
Пришел в себя и Касьян. Он молитвенно заломил руки, заговорил сорванным голосом:
– Паны, не обращайте внимания! Это ж дурачок местный, Игнашка Лесень! У-у! Стервец! – Касьян замахнулся рукавицей. – Вечно не в свои дела суется! Вы не серчайте, малоумный он! – Касьян ухмыльнулся, покрутил пальцами у виска. – В детстве навь на его глазах девку забрала. Вот он и тронулся.
– Званку, – шепнул Игнат. – Навь забрала Званку Добуш.
В сердце словно вошла невидимая игла, и оно дрогнуло и застыло. Грудь изнутри окатило тоской и болью, а пальцы против воли начали сжиматься в кулаки.
– Вы забрали Званку Добуш! – повторил он, и голос сорвался на крик. – Забрали Званку! И нет ей теперь покоя, и жизни мне нет!
– Да помолчи ты! – закричал из-за спины Егор. – Дурак! Ты хоть понимаешь, с кем связываешься?
– Ти… хо!
Рокочущий бас разом заставил всех смолкнуть. Игнат стоял, подавшись вперед и дрожа всем телом. В колышущемся мареве застыли и темные силуэты.
– Забрали, – повторил навий, и в трещине рта снова блеснули треугольные акульи зубы. – А ты… вернуть бы хотел?
– Как мне ее вернуть, когда вы живую воду тоже спрятали? – горько произнес Игнат. – Да и мертвой воды у меня нет. Не успокоить мне ее и раны не заживить.
– Так… найди, – вкрадчиво шепнула тьма. – А мы… так и быть… вернем твою Званку…
За спиной кто-то сплюнул в сердцах:
– Дурак! Как есть дурак…
– Тихо!
Навий вскинул руку, тусклыми бликами расчертили воздух стальные когти. Боковым зрением Игнат заметил, как взвыл и повалился в снег дядя Егор. По его лицу ото лба до подбородка пролегла косая рана.
– Обманете ведь! – крикнул Игнат. Веки обожгло, и он заморгал быстро, отер лицо рукавом.
– Нет, – прошелестел навий. – Мы слово держим.
И засмеялся – дробный звук града, просыпавшегося на деревянную кровлю.
– Тогда отпустите и Марьяну!
– Зачем тебе она? – спросил навий, а его руки еще плотнее обвились вокруг обмякшего тела девушки, треугольные зубы поблескивали влажно. – Коль мы Званку вернем…
– Отпустите Марьяну! – упрямо повторил Игнат. – Довольно с вас и прочего откупа!
Кто-то из мужиков зашипел, но не произнес ни слова – рядом в сугробе все еще хныкал и хлюпал кровью раненый Егор. Навь молчала, только жарко горели огоньки глаз, да жидкие узоры текли по неподвижным фигурам, как чешуя по змеиному телу.
– Хорошо, – наконец согласился навий. – Что дашь взамен?
Игнат растерялся.
– Что ж мне дать? Один я на свете, богатства не нажил.
Последовал новый, еще более раскатистый взрыв хохота. Ветер тоскливо взвыл в вековых кронах, небесная рана стала шире, темнее, и хлопья снега повалили гуще.
– Отдай руку, – шепнула навь. – За сердце девушки.
Внутренности скрутило в кровяной клубок. Сзади подбежала призрачная Званка, ткнулась холодным носом в шею, обдала стужей.
– Как же мне без руки-то? – едва ворочая отяжелевшим языком, произнес Игнат. – Я ведь плотник.
– Пожалейте! – поддакнул Касьян. – Пошто мальца калечить?
Навь молчала. Снежинки клочьями падали на их неподвижные фигуры, стекали вниз темными красноватыми ручейками, словно небесный сок смешивался с гарью и кровью страшных посланников небытия.
– Будь по-твоему, – согласился навий. – Если руки его ценнее… выкроите сами ремень из его спины… тогда отпустим…
– Господи, грехи наши… – охнул Касьян.
– То есть как это? – Игнат отступил, заморгал растерянно. Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.
– Вот нож, – в темной когтистой лапе навия блеснуло лезвие. – Режь… и отпустим…
– Да мы-то тут с какого бока, пан? – захныкал Касьян. – Не обучены мы этому! Рука не подымется!
– Иначе… – прошелестел навий, – спалим деревню… – Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул ее в дрожащую ладонь мужика: – Режь!
Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке.
– Отец Небесный, – забормотал он, – прости нам грехи наши…
Запнулся, шагнул к Игнату:
– Прости и ты…
– Да вы что?! – закричал парень и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под одежду забрались ледяные вихри. – Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?
– Нельзя, Игнатушка, – плаксиво заговорил мужик. – Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Игнат уткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, повернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.
– Грешные мы, Игнатушка, – прохрипел он и рывком распахнул Игнатову парку. – А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то!
– Праведник ты, – эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. – Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом – это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.
«Вот ты и со мной теперь, – шепнул в уши бесплотный голос. – Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…»
Часть 2На перепутье
Вьюга пела.
И кололи снежные иглы.
И душа леденела.
Ты запрокинула голову ввысь.
Ты сказала: «Глядись, глядись,
Пока не забудешь
того, что любишь».
1
Кружится, кружится снежное веретено.
Белой нитью обматывает покореженные сосны, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей. Нет никаких дорог, никаких ориентиров – только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Хрустко ломаются ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.
– Погибнем…
Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.