Прижимаясь друг к другу, ребята опасливо перешагнули порог. Дверь захлопнулась за их спинами, лязгнул железный засов. Ветер налетел сзади, сырой ладонью взъерошил волосы на затылке. Марьяна вздрогнула и обернулась.
– Боишься? – вполголоса спросил Игнат.
– Немного, – она шмыгнула носом и доверительно шепнула: – Мне почудилось, будто за нами кто-то следит…
Игнат тоже хотел обернуться, но не смог – спина тотчас отозвалась острой болью, и он судорожно вцепился в Марьянину руку, чтобы не упасть.
– Как же ты поднимешься на высоту такую? – озабоченно спросила она.
– Потихоньку да полегоньку, – откликнулся через плечо шедший впереди Витольд. – Лестница тут крепкая, а что высоко поставлена – так это чтобы дикие звери да незваные гости в дом не сунулись.
Игнат судорожно вцепился в перила обеими руками. Но, как и обещал Витольд, взбираться было достаточно легко, и в конце концов лестница уперлась в широкую площадку, огороженную высокими перилами. Здесь Игнат позволил себе отдохнуть и оглядеться.
Сумерки сгустились совершенно, но на востоке облака истончились, пропустив желтоватый отсвет луны. Частокол теперь казался хребтом древнего ящера, и насаженные на шесты волчьи головы отбрасывали на снег длинные тени. Несколько шестов пустовало.
«Это место для головы Яг-Морта, – подумал Игнат. – Хороший подарок для лесной ведьмы».
Внутренний дворик был невелик. С правой стороны Игнат заметил аккуратно сложенную поленницу. Слева – крытый жестяными листами сарай, перед которым валялись мотки проволоки. Тонкие шнуры, протянутые от калитки, заиндевели на морозе и походили на серебряные струны. Стоит их тронуть – и над тайгой польется музыкальный звон.
Марьяна тем временем подняла руку, чтобы постучаться, но Витольд остановил ее словами:
– Не нужно. Она знает о нашем прибытии.
Дверь отворилась мягко и медленно, пропуская полоску тусклого света. К запаху дерева примешались запахи теплого молока и сушеных трав, и это удивило Игната.
«Разве так должно пахнуть в мертвом доме ведьмы?» – подумал он, но вслед за Витольдом переступил порог, и увиденное заставило удивиться еще больше.
На какое-то время Игнату почудилось, что он вернулся в детство, – такая же выбеленная аккуратная печь стояла в его собственном доме, и был стол на резных ножках, а на столе – блюдо с только что испеченным хлебом и крынкой топленого молока. Развешенные под потолком пучки сушеных трав также были Игнату знакомы, недаром его бабка слыла «знающей» по всей Солони.
Но молодая женщина, сидящая на дубовой скамье, меньше всего походила на ведьму. Хрустальный ангел с рождественской елки – вот что первым делом пришло на ум. Ведьма была невесомой, светлой и прозрачной, так что, казалось, тронь ее неосторожно – и она тут же рассыплется на сверкающие осколки.
– Добро пожаловать, гости дорогие! – нараспев произнесла она с характерным акцентом, присущим коренным северянам.
– Спасибо за прием, – отозвался Витольд и слегка поклонился. – Не побеспокоили бы, кабы не нужда.
– Ко мне с нуждой и приходят, – мягко произнесла ведьма и повернула к Игнату красивое светлое лицо. – Быстро ли добрались? Не испугали мои стражи верные?
«Стражи… это она о мертвых волках», – догадался Игнат, а вслух сказал:
– Не испугали. Не мужское это дело – мертвых бояться.
Ведьма хрустально зазвенела – засмеялась, отчего на ее щеках появились ямочки. Отбросила назад разметавшиеся по плечам светлые и легкие, как лен, волосы.
– Верно ты говоришь, – согласилась она. – Глупо тому мертвых бояться, за кем мертвые по пятам следуют.
Игнату показалось, что свет в избушке померк. Стены задрожали и стали зыбкими, текучими, как поток. Поплыло и лицо ведьмы: ее белые волосы подернулись позолотой, скрутились в пшеничные жгуты.
– Откуда знаешь? – хрипло спросил Игнат.
– Чтобы знать, не нужны ни глаза, ни окна, – отозвалась ведьма, и голос ее донесся будто через многие слои воды и тумана. – К частоколу вы подошли вчетвером, но в калитку вошло только трое: а все потому, что волчьи головы мой двор от мертвых охраняют. Вот и навка твоя снаружи осталась. – Ведьма наклонилась вперед и дотронулась до Игнатовой руки, будто обожгла каленым железом. – Ждет она тебя, мой болезный. Как верная собачонка ждет.
6
Горе похоже на океанскую волну: накатывает неожиданно, разбивает в щепки пустые надежды, опутывает водорослями, а когда легкие наполняются соленой водой, то человек цепенеет, камнем идет на дно. Потом наступает отлив, будто само время откатывается вспять. И кажется, что ничего не случилось…
…Званка сидела на обочине дороги и плакала, придерживая разорванный свитер покрасневшими пальцами. Не слушая больше ни предупреждающих криков бабки Стеши, ни ругани Касьяна, Игнат бежал к девочке по обледенелой дороге, и в голове стучала только одна мысль: «Жива… жива…»
Она подняла на него заплаканные глаза, ставшие от слез еще синее, шмыгнула покрасневшим носом.
– Я разбила коленку…
Игнат остановился, словно налетел на невидимую преграду. С шумом втянул воздух, наполненный запахами железа и гари, и растерянно спросил:
– Больно?
Она улыбнулась, утерла рукавом измазанное слезами и сажей лицо.
– Немного… – потом вздохнула и попросила робко, будто боясь услышать отказ: – Пойдем домой, Игнаша? Зябко мне… пойдем, а?
Он помог девочке подняться и старался не смотреть туда, где в прорехах свитера белело голое тело. Званка одернула подол до середины бедер, подобрала с земли и натянула порвавшиеся пимы, вздохнула – до весенней ярмарки было далеко, а другой обуви у нее не было. Но это совершенная мелочь по сравнению с главным – Званка осталась жива.
Она прихрамывала и опиралась на плечо Игната, то и дело поправляла сползающий с плеча свитер. Мальчик и хотел, и боялся спросить, что произошло с ней в эти страшные часы, пока она находилась в лапах нави. А сама Званка не спешила раскрывать перед ним душу – всему свое время.
– Родители, должно быть, волнуются! – пожаловалась она. – Но я не могу идти к ним в таком виде. Ты должен найти мне новую одежду!
Игнат пообещал, а потом вспомнил, как горел Званкин дом, и подумал: «Живы ли твои родители вообще?» Но про себя решил, что если девочка осталась сиротой, то он обязательно уговорит бабку Стешу взять ее на воспитание. Будто прочитав эти мысли, Званка прижалась к пареньку и спросила встревоженно:
– А что скажет твоя бабушка? Вдруг прогонит?
– Ну что ты! – успокоил ее Игнат. – Бабуля добрая, не откажет.
Он одобряюще погладил девочку по плечу и почувствовал, как дрожит ее тело. Дом был уже рядом. Игнат чувствовал запах пекущегося хлеба, слышал, как бабушка Стеша гремит посудой, накрывая на стол, но Званка почему-то медлила.
– Что же ты? – спросил Игнат.
Она поежилась, зябко кутаясь в обрывки свитера, прошептала:
– Страшно мне, Игнаш. Чую, не рада мне будет твоя бабушка. Ох не рада…
– Это еще почему?
Званка переступила с ноги на ногу:
– Живое к живому тянется. А мертвое – к мертвому.
Откуда-то налетел холодный ветер, забрался Игнату под ворот, надув его старенькую парку, будто парус. Но на Званке не шевельнулось ни волоса, только лицо омрачилось печалью.
– Вот и ты к Марьяне льнешь, – горько произнесла она. – Знаю, как на нее смотришь. Знаю, как она к твоему плечу прижималась. Покинуть ты меня хочешь, Игнаш. Забыть.
– Откуда знаешь о Марьяне?
Разом потемнело вокруг, за спиной Званки все заволокло белесой пеленой и земля начала покрываться ледяной коростой.
– Не покину я тебя, – попытался оправдаться парнишка. – И никогда не забуду!
Он протянул ладонь.
– Пойдем же! Ну? Холодно становится.
– Холодно-о… – на выдохе повторила Званка.
И от этого свистящего шепота по коже Игната градом рассыпались мурашки. Так и застыв с протянутой к Званке ладонью, он видел, как девочку словно кто-то толкнул в спину. Она с болезненным хрипом втянула воздух, ставший резким и колючим, и в горле ее что-то заклокотало, захлюпало, как хлюпает под сапогами болотная водица. Верхняя часть Званкиного тела накренилась и начала сползать на бок, словно внутри нее сломался какой-то удерживающий стержень.
– Нельзя мне войти, – пожаловалась она. – Не пускают меня.
– Кто не пускает? – эхом отозвался Игнат.
И тогда он увидел волков.
Они проступили из тумана темными пятнами, будто тлен на саване мертвеца, и шли медленно, неуклюже припадая на лапы. Круглые головы казались слишком тяжелыми для их высохших тел, с которых клочьями слезала шкура. Из ощеренных пастей капала слюна, и там, куда падали капли, чернела земля. Волки не пытались приблизиться, но образовали за спиной Званки полукруг и остановились, поблескивая угольками глаз.
– Не пройти мне, Игнат, – сказала девочка и заплакала. Ее лицо пошло трещинами, как на старом фотоснимке. – Не подойти к тебе. А так холодно… Холодно и страшно лежать одной в темноте…
Под ее свитером расплывались кровавые пятна. Слезы текли по щекам, оставляя дорожки изъязвленной плоти.
– Найди мертвую воду, – повторила она, и с почерневших губ сорвались багряные капли. – Мертвое – к мертвому.
Волки подняли высохшие узкие морды и завыли – горько, страшно, будто жалуясь на невыносимую стужу и вечный мрак. Высокий саднящий звук разносился в промозглом воздухе. Игнат протянул руку, пытаясь ухватиться за расползающийся туманом Званкин свитер…
…И открыл глаза.
Реальность нахлынула волной, ударила наотмашь и принесла с собой горечь и боль разочарования. Все повторилось снова – и покосившийся деревянный крест, и тени в лесу, и укус ножа между лопатками, и ревущая за срубами стен вьюга. Игнат хотел выглянуть в окно, где мололи метельные жернова, а снег заметал одинокую фигуру мертвой девочки, которая плакала где-то за воротами, умоляя впустить ее в дом. Но окон не было, и подле себя Игнат видел лишь строгое лицо Марьяны. Она подносила к его губам душистый отвар и ласково уговаривала: