— Да так… Усовестить — выражение, к сожалению, несовременное. А уж выражение «усовестить Кривобокова» — и вовсе лишено смысла. Знаю я этих Кривобоковых… Мне сдается, что и вы сами, как и ваша Раечка, тот самый персонаж из девятнадцатого века.
— Вы знаете — возможно, вы рассчитывали меня оскорбить, но я воспринимаю эти слова как комплимент. А потому — спасибо.
— Намерения оскорбить у меня не было, но на всякий случай — простите.
— Долго же мы не просили друг у друга прощения! Наверно, целых десять минут…
(На пленке слышится мужской и женский смех.)
— Ну и чем же закончился разговор с покойником? Отчего вы так тяжело вздыхаете?
— Оттого, что сейчас, вероятно, вы начнете думать обо мне очень дурно. Как о падшей женщине или того хуже…
— Если это вас так беспокоит…
— Вы знаете — беспокоит. А вот отчего — не пойму.
— На этот счет, кажется, я уже говорил…
— Да-да, я помню: вы изо всех сил будете стараться не думать обо мне плохо. Что ж, остается надеяться на вашу понятливость и порядочность…
— Ох, матушка моя родимая!.. Рассказывайте же наконец!
— Вначале я позвонила ему по телефону. К моему удивлению, он назначил мне встречу…
— Понимаю: где-нибудь на даче или у себя дома.
— Вы произнесли это так, будто ревнуете меня…
— Я просто предположил.
— Что ж, пускай, будет так: предположили. И угадали только наполовину. Первая наша встреча состоялась у него в конторе. Я вошла, он посмотрел на меня… я не знаю… как на некую свою собственность. Да-да, именно так — как на свою собственность. Или — как на женщину, которая заранее была для него на все готова. Это было так омерзительно… Но — я пришла к этому типу ради Раечки, и поэтому приходилось терпеть… «А знаете, — сказал он мне, — вы для меня вариант гораздо более подходящий, чем ваша сестра. Так и быть, я ее прощу, если вы согласитесь ее заменить». Разумеется, мне следовало бы тут же дать этому типу по морде и уйти, но — Раечка, Раечка… «Я согласна, — сказала я. — Где и когда?» Ну, вот: теперь вы меня презираете…
— Пока еще нет…
— Ну, все едино — скоро начнете… Он написал мне на бумажке адрес и велел прийти к нему в тот же вечер. Дождавшись вечера, я пошла… Можете себе представить, как я себя чувствовала! Хотя, наверно, такие мои чувства неинтересны?
— Вы хотите, чтобы я сказал правду?
— Да-да…
— Что ж, говорю вам правду: ничего у вас с этим Кривобоковым не было. Я думаю, что вы с ним в тот вечер даже не встретились.
— Да, конечно! Разумеется! В тот вечер мы с ним даже не встретились… и вообще мы с ним больше не встречались и не созванивались, потому что…
— Потому что в тот самый вечер его убили. Я прав?
— Да… Но откуда вы это знаете?
— Я об этом догадался. Вернее, логически вычислил.
— Погодите… но как же?
— По сути — очень просто. Если бы этого Кривобокова в тот вечер не убили, то сегодня вы бы ко мне не пришли, разве не так? Ну, для чего вам было бы тогда ко мне приходить? Рассказывать о свидании?
— Но никакого свидания ведь не было…
— Вот именно. Стало быть, в тот вечер случилось нечто иное. То есть — убийство гражданина Кривобокова. Я припоминаю, что об этом убийстве нам сообщила какая-то женщина… Вы?
— Да.
— Вот оно, значит, как. Ксения Юрьевна, а теперь я попрошу вас во всех нюансах припомнить, что именно вы видели в тот вечер.
— Сейчас… я постараюсь. Значит, когда я подошла к двери квартиры… кажется, это был пятый этаж… дверь, к моему удивлению, оказалась приоткрытой, а в самой квартире было очень тихо. Само собою, мне тут же следовало развернуться и уйти, но я была в таком состоянии… ну, понимаете. В таком состоянии совершать логичные и осмысленные поступки очень непросто, и потому я тихонько вошла в квартиру. В прихожей никого не было и было довольно темно, а вот в большой комнате горел свет… что-то вроде ночника… и оттуда слышались какие-то непонятные для меня звуки. Дверь в большую комнату была наполовину завешена шторой… знаете, есть такие декоративные шторы, сделанные как бы из пальмовых листьев. Все так же неслышно я подошла к этой шторе, выглянула из-за нее — и тут я увидела нечто ужасное! Я увидела Кривобокова… он сидел в кресле, и он был мертвый! Вначале я, конечно, не поняла, что он — мертвый, но затем… Он был мертвый, и на его шее была намотана веревка или ремень, да-да! Господи, какое же это было зрелище… как только я не закричала! Но и это было не все! Рядом с сидящим в кресле мертвым Кривобоковым стояло некое существо… какой-то вроде человек не человек… маленький, в лохмотьях, с руками едва ли не до земли… Он стоял и, мне показалось, улыбался… это было так страшно! Знаете, до сих пор поражаюсь собственной силе воли, честное слово! Как только у меня ее хватило, чтобы не закричать, не броситься опрометью из этой жуткой квартиры… Я тихонько вышла за дверь, кубарем скатилась по лестнице (какой уж там лифт!), выбежала на улицу… И тут силы меня совсем покинули, и я шлепнулась на скамью. Конечно, надо было бежать куда подальше, но ноги не слушались, да и было уже темно, и за каждым кустом мне мерещился зловещий карлик… Я боялась куда-то идти и боялась оставаться… представляете мое состояние? Не знаю для чего, скорее всего, чисто интуитивно взглянула на балкон той самой квартиры, и, представьте мой ужас, вдруг увидела, как с него по веревке спускается какая-то фигура… вроде средних размеров обезьяна или маленький человечек…
— Вы это точно видели? Я к тому, что, по вашим словам, было уже темно…
— Да, было темно, но кругом горели фонари… Это спускался он, карлик: да так стремительно, так ловко… Не помню, как я вскочила и как добралась домой. Дома я первым делом залезла под холодный душ, слегка пришла в себя, и уже затем позвонила в милицию. У меня дома есть телефон… Вы спросите, отчего же я не пришла к вам и не рассказала обо всем этом сразу же, в тот же самый вечер или, по крайней мере, на следующий день?
— Именно об этом я и хотел спросить…
— Не знаю. Вообще-то я собиралась… или мне просто так казалось, что собиралась… Впрочем, на следующий день я уже почти была уверена, что все мне только приснилось: и этот мерзавец Кривобокое, и карлик, и все-все. Потому я и не рассказывала об этом никому. Кроме, разумеется, Раечки — да и то в самых общих чертах. Но вчера по телевизору выступил ваш начальник… ну, вы, наверно, об этом знаете. Он сообщил, что карлик пойман и попросил всех, кто хоть что-нибудь знает об этом карлике, сообщать майору Якименко. То есть вам. Ваш начальник очень красочно и подробно рассказывал, как вы, рискуя жизнью, поймали этого карлика…
— Прямо так и сказал — рискуя жизнью?
— Прямо так и сказал. А что, разве это неправда?
— Ну начальник… Ну оратор и народный трибун, мать его… Ладно. Итак, начальник сказал, и…
— И у меня заговорила совесть. Пойду, думаю, к этому Якименко, и все ему расскажу. Может, хоть чем-то помогу…
— Вы и в самом деле мне помогли. Здорово помогли. Должен признаться, что со свидетельской базой у нас негусто, так что… Спасибо вам!
— Что ж, если это не дежурный жест вежливости…
— Никакой это не жест. Вы и в самом деле очень ценный свидетель. Главное — правдивый и искренний.
— Да уж… Думаю, что из-за этой моей правдивости и искренности вам и общаться-то со мной противно. Развратная и аморальная женщина…
— Я думаю, что эта ваша мнимая развратность и аморальность в первую очередь должна волновать вашего мужа…
— Вы знаете, а я ведь ожидала этого вопроса. Вернее сказать, надеялась, что вы его зададите.
— Разве я вам задал какой-то вопрос?
— А разве нет?
— Ну, не знаю… Может быть. Если уж быть предельно честным…
— Вот видите, как оно получается. Если быть предельно честной — то я ожидала такого вопроса, и вы соглашаетесь, что его задали. Быть предельно честным — в этом-то все и дело. Скажите, вам часто хочется быть предельно честным?
— Не знаю. Наверно… когда наедине с самим собой. Хотя что это за доблесть — быть честным наедине с собой?
— Не скажите. Это — и доблесть, и талант, и свидетельство чистоты души, и еще, наверно, много чего.
— Вы-то откуда это знаете?
— Я — заведующая библиотекой. У меня много советников и учителей.
— Понимаю. Но — я о своем вопросе. Коль уж мы пришли к единому мнению, что я задал вопрос, то хотелось бы услышать и ответ. Разумеется, предельно честный.
— Нет у меня никакого мужа. И никогда не было.
— Так же, как и у меня жены… Вернее, в данный момент я пока еще твердо не уверен, есть она у меня или нет. Хотя — скорее нет, чем есть.
— Разве такое бывает?
— Оказывается, бывает.
— А могу я спросить, отчего оно так? Ну, кто в том виновен?
— Кто в том виновен? А кто вообще бывает в этом виноват? Я. Она. Карлик.
— Карлик?
— Да, карлик.
— Но как же так? Карлик-то тут при чем?
— Долго пришлось бы объяснять. А может, не долго, а просто — сложно.
— Я понимаю. Простите за то, что попыталась влезть вам в душу. По себе знаю, как это порой больно.
— Ничего. От вас — совсем не больно. Даже наоборот: будто цветком по душе. Приятно и странно… Ну, прощайте, самый честный в мире свидетель. Да, завтра вам необходимо будет явиться к следователю и все то, что говорили мне, рассказать ему.
— Все — не смогу. И не хочу.
— Все — о карлике.
— Да, конечно… Прощайте и вы, героический сыщик Якименко.
— Да-да…
— А вы знаете… мне вдруг подумалось… Вы сказали, что этот карлик каким-то образом встал между вами и вашей любимой женщиной. А ведь, оказывается, он и в моей жизни сыграл немаловажную роль, вот в чем дело! Во-первых, он не позволил мне совершить поступок, о котором я бы всю свою жизнь жалела и всю свою жизнь себя бы презирала, а во-вторых… Впрочем, насчет этого ничего говорить не стану. Прощайте!»
7
Осенняя Женщина… Кажется, с самого детства у меня страсть к тому, чтобы давать прозвища всем людям, с которыми меня сталкивает судьба. Все получается само собой, и, что удивительно, эти прозвища просто-таки намертво прилипают, и, что еще более удивительно, никто на меня не обижается. Например, это именно я прозвал Батю, и мою любимую женщину тоже именно я прозвал Мулаткой. Да… А вот только что ушедшую собеседницу я прозвал Осенней Женщиной. Прозвал моментально, как только ее увидел. А уж когда пообщался, это прозвище затвердело и выкристаллизовалось — разумеется, внутри меня. Отчего именно Осенняя Женщина? Ну