Она отвернулась, любуясь видом на город и предоставив Стефану шанс изучить ее сзади. Изгибы ее спины казались юноше такими изящными, что он хотел бы провести по ним пальцами, если бы за это Колетт не отрубила ему руки. Стефану пришлось довольствоваться своим воображением.
Когда девушка повернулась к другу, его глаза оказались закрыты. Настала ее очередь рассматривать Стефана.
– Ты что, заснул? – спросила она. – До чего же с тобой весело. Притащил меня сюда только для того, чтобы поспать.
«Не довольствуйся одним лишь воображением», – прошептала я ему.
Он протянул ей руку.
– Почему бы и нет, – сказал он. – Давай немного поспим.
Колетт взяла его за руку, спрашивая себя, почему она вообще на это соглашается, и почувствовала, что по ее ладони словно прошел электрический разряд. Что это было? Что именно она ощутила, когда взяла глупого Стефана за руку?
Она снова легла на траву и повернулась на бок. Он больше не был прежним, глупым Стефаном.
Сперва нападай, а думать будешь потом.
– Что с тобой такое? – спросила она.
Он тоже перекатился на бок и заглянул ей в лицо.
Они оказались на расстоянии нескольких дюймов, но в то же время, между ними словно протекала ледяная река или обжигающая лава.
Стефан набрался смелости, наклонился и поцеловал ее. Он промахнулся и попал ей в нос.
Колетт зажмурилась. Она совершенно растерялась.
«Конечно, Стефан хочет тебя поцеловать, – сказала я ей. – Ты тоже этого хочешь».
Это было правдой. Я ничего им не внушала.
Сердце бедного Стефана забилось у него в горле. Если он все испортит, его ждет долгий, неловкий спуск вниз вместе с Колетт. Но она не убежала. Не ударила его, не закричала, не начала его отчитывать.
«Попробуй еще раз», – прошептала я ему на ухо.
Колетт снова открыла глаза. Она увидела, как раскрываются губы Стефана, и сделала то же самое. Прежде, чем девушка поняла, что происходит, она наклонилась к нему, а он притянул ее ближе. Она поцеловала его. Или он поцеловал ее. И то, и другое.
Через несколько секунд, Колетт отстранилась, жадно хватая ртом воздух. Стефан обвил ее одной рукой и прижал к себе. Он улыбался. Она удивленно смотрела на него, чувствуя, как бешено бьется ее сердце, а по телу бегут мурашки.
Стефан?
Кто еще?
Вспоминайте этот момент, когда подумаете о Стефане. Вспоминайте Колетт каждый раз, когда стоите у подножия крепости и смотрите на крошечные крыши домов. Бросьте на город последний взгляд, перед тем, как спуститься обратно: так же, как и она смотрела вниз, вместе с ее старым другом, который так сильно изменился.
Эти детишки впервые поцеловались в июле 1914 года. Следующие несколько недель Колетт и Стефан были слишком опьянены любовью, чтобы обращать внимание на войну, о которой заговорили во всех газетах.
Но уже четвертого августа игнорировать ее стало невозможно. Немецкая армия вторглась в нейтральную Бельгию и завоевала Льеж. Поползли слухи о том, что всех жителей убили, а сам город сровняли с землей.
Пятнадцатого августа немецкая дивизия захватила крепость. Быстро подошедшая французская армия отбила крепость через несколько часов. (По случайному совпадению в тот день был ранен один из французских солдат. Это оказался Шарль де Голль – будущий лидер подпольного сопротивления против фашистской оккупации. Видите, война рождает героев.)
Ночью с двадцать первого на двадцать второе апреля в Динан вошли полки немецких солдат. Они сожгли около двадцати домов и убили тридцать мирных жителей. Позже они доложили, что жители города открыли по ним огонь. Все выжившие это отрицали.
Двадцать третьего августа немцы вернулись с подкреплением. В этот раз они подожгли сотни домов. Они обвинили мирных жителей в убийстве немецких солдат, вытащили всех мужчин с их рабочих мест, из домов и укрытий и казнили прямо на улице. Женщины, дети и младенцы тоже были казнены. Почти семьсот человек.
Динан горел не один день. От него остались только дымящиеся головешки. Собор Богоматери сгорел вместе с колокольней. Над городом повисла тишина.
Среди погибших были отец Колетт, ее дяди Поль и Шарль, ее кузен Габриэль и ее брат Александр. В мастерскую, где мужчины Фурье изготовляли деревянную мебель, ворвались немцы. У Колетт с матерью не осталось никого.
Когда раздались первые выстрелы, Стефан пробежал по улицам города в поисках Колетт. Немцы поймали и застрелили его.
Люди умирали в мучительном страхе, но не за себя, а за тех, кто остался в руках немецкой армии. Это самое ужасное состояние, в котором только может находиться душа, попавшая в мои владения.
Когда Стефан вошел в Подземный мир, его душа истекала кровью от осознания того, сколько долгих и счастливых лет, полных любви, отняла у него немецкая винтовка. Еще долгие годы он бродил возле крепости над городом в поисках того, что уже невозможно было найти.
Как только послышались первые выстрелы и крики, Колетт спряталась в Вифлеемском женском монастыре, через реку от Динана. Она заползла в крошечную келью и свернулась калачиком, умоляя своего бога пощадить ее родных и любимых.
Она вернулась на пожарище и узнала, что потеряла всех, кроме матери.
Ее мать умерла через несколько дней. Технически это был сердечный приступ, но на самом деле ее убило горе.
В тот день умерло детство Колетт.
Динана, который она любила, больше не было. Несколько недель она помогала выжившим расчищать развалины. Она укачивала осиротевших младенцев и забирала детей на поля, собирать цветы, чтобы они не видели, как их матери рыдают и пьют.
Колетт снова и снова представляла, как Александр падает на землю. Как ее отец сгибается под ударами. Как из ран дяди Поля и дяди Шарля течет кровь. Но она никак не могла представить Стефана.
Она старалась утешать других, но ее мучило то, что она не смогла утешить своих любимых, когда они стояли у ворот в царство смерти.
Поэтому одной безлунной осенней ночью она собрала свои жалкие пожитки в мешок, украла лодку и отправилась на юг, во Францию. В конце концов, она добралась до своей тети Соланж, которая жила в Париже. Там Колетт пришла в штаб Юношеской христианской организации, соврала о своем настоящем возрасте и вызвалась волонтером.
Девушке не хватало решимости пойти в Красный Крест, где бы ей пришлось каждый день видеть кровь и смерть. Но Колетт все еще хотела помочь, предложив утешение чьему-то Александру и чьему-то Стефану, так ей казалось, что она будет вести разговоры, которые уже не могла вести со своими родными и близкими.
Следующие четыре года своей юности она провела среди солдат, оружия и войны. Колетт вежливо отклонила все признания в любви и налила тысячу чашек кофе. Она работала без устали, предлагая помощь всем, кому пришлось столкнуться с немецкими ружьями.
Девушка верила, что если поможет им найти покой, то однажды тоже сможет его обрести.
АфродитаРазвлечения для янки – 4 января, 1918
После ужина солдаты потянулись в хижину досуга: к игровым столам, библиотеке, часовне и стойке с кофе, где Хейзел надеялась завязать с кем-нибудь дружелюбный разговор.
Их было так много. И все они были… мужчинами.
Хейзел стояла с кофейником, в своей отглаженной форме христианской организации, разливала кофе и боялась с ними заговорить. Но очень скоро янки, с их твердой «р» и широкими улыбками, заслужили ее симпатию.
– Как дела, мэм? Уж мы-то зададим жару этим немцам!
– Вы просто отрада для уставших глаз!
Потом Элен упомянула, что Хейзел играет на пианино, и все дружно потребовали, чтобы она выступила. Момент настал. Ведь для этого она и приехала. Но Хейзел не знала, что слушают американцы.
– Сыграй «Для меня и моего друга»!
– Может, что-то из Ирвинга Берлина?
– Как насчет «У Клеопатры был джаз-бэнд»? Ты ее знаешь?
– «Верните меня обратно в Виргинию»?
Одно унизительное «нет» за другим. Наблюдающая за происходящим миссис Дэвис покачала головой.
У Хейзел тряслись руки, а ноты поплыли перед глазами.
К счастью, девушка помнила «Марсельезу», «Боже, храни короля» и «Правь, Британия!», которые она и исполнила.
Европейские гимны. Они не вдохновили солдат. Ее ужас превратился в паралич.
Она не знала американского гимна. Что-то об их флаге? В отчаянии, она сыграла знакомые ей пьесы. Брамса, Шуберта, Шумана и Шопена. Янки зааплодировали.
Хейзел играла весь вечер, пока не началась лекция профессора Генри. Американцы топали ногами и свистели. Ей еще предстояло к ним привыкнуть. Конечно, на лекции профессора по раннему железному веку не осталось ни одного свободного места.
К золотоволосой Элен вальяжно подошел молодой солдат, и Хейзел осталась в одиночестве.
– Извините, – послышался мягкий голос. – Вы – новая пианистка?
Она обернулась и увидела молодую женщину в такой же форме, как у нее. У нее был французский акцент и иссиня-черные волосы, совсем короткие, завивающиеся у лица. Раньше Хейзел видела таких людей только на страницах самых дерзких модных магазинов.
– Вау, – прошептала она. – Вы похожи на Ирен Кастл.
Незнакомка улыбнулась.
– Жаль, я не умею танцевать, как она. Было бы чем развлечь этих солдат.
– Простите, – смутилась Хейзел. – Это было грубо с моей стороны.
Другая девушка надула губы.
– Почему же грубо? – Она задумалась. – Вы не любите Ирен Кастл?
Хейзел рассмеялась.
– Что вы, совсем наоборот! – Она протянула руку. – Хейзел Виндикотт.
Девушка улыбнулась в ответ, и это совершенно преобразило ее черты.
– Я Колетт Фурнье. Bienvenue à Saint-Nazaire.
Хейзел улыбнулась.
– Merci beaucoup.
Колетт одобрительно кивнула.
– Не самый плохой акцент, что я слышала от une anglaise, – она кивнула в сторону солдат. – Американцы, с их фразочками из туристических справочников, просто невыносимы. Они думают, что пара слов на французском вскружит мне голову.