Джеймс направил прицел на тени и выстрелил. Дважды. Йоки быстро взглянул в свой прицел и показал ему большой палец.
– Два попадания.
Джеймс и так это знал. Каким-то непостижимым образом он чувствовал, как пули настигли обоих немцев, словно межу ними протянулась леска, и он ощутил импульс от удара на себе.
Немцы не стали продвигаться дальше. Остаток ночи они потратили на то, чтобы оттащить своих павших обратно к траншеям.
– Думаю, один мертв, – сказал Йоки. – И, судя по крикам второго, я дам ему пятьдесят на пятьдесят.
Джеймс не слушал. Он откинулся на стенку их укрытия и попробовал глубоко вдохнуть, но воздух никак не наполнял его легкие.
– Молодец, что не стал стрелять по санитарам-носильщикам. Мне кажется, это нечестно, – сказал Йоки. – Видит бог, первое убийство – самое сложное. Мы все через это прошли.
Джеймс не отвечал. Он молча смотрел на свои трясущиеся руки.
– Иди, – сказал Пит. – Отдохни и поешь. Поболтай со своими приятелями. Хорошо?
– На посту должно быть два человека, – возразил Джеймс.
Пит только махнул на него рукой.
– Проваливай. Все равно ничего не разглядишь в такой темноте.
Конечно, Йоки соврал, но Джеймсу было наплевать. Он лег на землю и заснул. Когда Джеймс проснулся, сержант Мак-Кендрик отсалютовал ему, и они пожали руки. Его выстрелы спасли жизни британских солдат. Острый глаз, чтобы увидеть фрицев в темноте, и трезвый ум, чтобы попасть в двух вражеских солдат и предотвратить налет – все это неотъемлемые качества настоящего британского служащего, которые так блестяще продемонстрировал рядовой Джеймс Олдридж. Сержант заверил юношу, что к его досье будет добавлена письменная благодарность.
Благодаря этому Джеймсу разрешили взять двухдневное увольнение для поездки в Париж, при условии, что на фронте все будет спокойно. Два немца – два дня. Любопытная закономерность, хотя они оказались не последними, кого он убил до истечения тридцатидневного срока.
АфродитаДвухдневное увольнение – 8 февраля, 1918
8 февраля, 1918
Дражайшая Хейзел,
Сержант дал слово, что я смогу взять увольнение и поехать в Париж. Я могу приехать вечером, в среду, 13 февраля. Поезда могут ходить медленнее, чем обычно, но я думаю, что буду на вокзале Гар-дю-Нор в четыре часа. Встретимся там? Обещаю, что найду тебя, если ты меня подождешь.
Надеюсь, ты приедешь. Мне нужно убедиться, что ты мне не приснилась. Я постараюсь отмыться от грязи, чтобы тебе не было за меня стыдно.
Пожалуйста, приезжай. Докажи мне, что ты существуешь на самом деле, и позволь мне доказать, как много ты для меня значишь.
Ответ Хейзел был совсем кратким. Он больше походил на телеграмму, чем на письмо.
Четыре часа. Среда, тринадцатое число, вокзал Гар-дю-Нор.
Я буду там.
АфродитаВечерний концерт – 11 февраля, 1918
Накануне отъезда в тур, конечной остановкой которого был Экс-ле-Бен, группа пятнадцатого пехотного полка Национальной гвардии Нью-Йорка устроила прощальный концерт в Сен-Назере. На него пришли все, кто смог раздобыть себе место.
После того, как Колетт рассказала Обри о своем прошлом, он решил не ехать в Экс-ле-Бен и уже предупредил обо всем лейтенанта Эйропа. На пианино все равно играл Лаки Робертс, поэтому Эйроп смог его отпустить. Обри собирался присоединиться к своей группе позднее, когда их дивизию отправят на фронт, так что ему не нужно было выступать тем вечером.
«Когда-нибудь, – сказал он себе, – я буду главной звездой любой группы, с которой выйду на сцену».
Обри все равно решил пойти на концерт, просто для смеха, а по дороге заглянуть в первую хижину досуга. Если бы кто-нибудь из его роты узнал, как часто он ходит этим окольным путем, ему пришлось бы многое объяснить.
Дверь хижины досуга открылась. Он спрятался за хижину Ниссена[21], чтобы не попасться.
Черт. На пороге стояла та морщинистая летучая мышь, которая спугнула его в один из вечеров, а рядом с ней – еще одна старая курица. Он улыбнулся. Из дверей вышла леди Хейзел де ла Виндикотт. Все три женщины ушли, но среди них не было Колетт.
Где же она? Неужели она не пойдет на концерт? Настало время это выяснить.
– Мы закрыты, – послышался голос Колетт, когда Обри постучал в дверь.
– Это я, – ответил он.
Дверь тут же распахнулась. Его глазам предстали блестящие глаза и порозовевшие щеки.
– Bonsoir, mademoiselle, – сказал он.
Колетт рассмеялась. Его произношение! Оно было просто ужасным.
– Добрый вечер, мистер.
– Я хочу тебе кое-что показать, – Обри протянул ей руку. – Не возражаешь, если я сяду за пианино?
Она взяла его за руку. Это было новое, но при этом знакомое ощущение. Колетт хотелось изучить его, почувствовать каждую линию его ладони, запомнить форму его ногтей.
«Да что с тобой такое?»
– Пойдем, – торопил Обри. – К пианино.
Колетт с трудом передвигала ноги. Если бы ее лицо покраснело еще больше, она превратилась бы в помидор. Они дошли до скамейки.
– Мне понадобится моя рука, – сказал Обри.
Она нехотя отпустила его ладонь. Он подмигнул ей и начал играть. Хижину наполнила грустная мелодия, нежная и медленная. Постепенно музыка становилась все более печальной, пока не достигла своего траурного конца и не затихла, оставив после себя лишь звенящую тишину.
Колетт сделала глубокий вдох.
– Я назову ее «Динан», – сказал Обри.
Девушка тяжело сглотнула. Она уже все поняла.
– Спасибо, – сдавленно пробормотала она. – Ты давно ее написал?
Он покачал головой.
– Я написал ее после нашей последней встречи.
Колетт покачала головой.
– Formidable, – прошептала она. – Можешь сыграть еще раз?
И он сыграл. Теперь Колетт знала, что означает эта мелодия, и могла медленно впитать ее, ноту за нотой.
Да. Динан заслуживал такого реквиема.
– Завтра я отправляюсь в Париж, – сказала она. – Вместе с Хейзел. Она хочет увидеться со своим кавалером.
– Правда? – лицо Обри омрачилось. – Надолго?
Колетт надула губы и задумалась.
– На четыре, может, на пять дней, – она натянуто улыбнулась. – Но ты ведь уезжаешь со своей группой? Солдаты жалуются, что без вас им будет скучно.
Обри повернулся к ней.
– Я никуда не еду.
Брови Колетт подскочили вверх.
– Мне так жаль!
Он печально улыбнулся.
– Жаль, что я остаюсь здесь?
– Конечно нет, – возразила девушка. – Мне жаль, что ты упустишь возможность выступить, – она улыбнулась. – Ты был рожден для сцены.
– Очень на это надеюсь.
«Сейчас, – подумал он. – Самое подходящее время».
– Я попросил вычеркнуть меня из списка участников тура, – сказал он.
– Зачем ты это сделал? – Ее учащенный пульс уже знал ответ на этот вопрос.
Обри смотрел в ее глаза в надежде, что он сможет прочесть ее чувства.
– Я не хочу быть так далеко от тебя.
Только не после того, что ты мне рассказала. Только не после того поцелуя.
У Колетт появилась надежда. Значит, дело было не только в доброте, не только в сочувствии.
Звуки и голоса с улицы прервали эту идиллию, напоминая им, что скоро солдаты вернутся с концерта.
– Думаю, мне лучше уйти, – сказал Обри.
– Нет, – Колетт остановила его. – Мне нужно кое-что тебе сказать.
«Хорошее или плохое?»
– Может, пойдем на улицу?
Обри и Колетт надели свои куртки, вышли наружу и нашли место за сараем, где они могли еще немного поговорить.
Над ними растянулось небо, усыпанное далекими созвездиями. Океанский бриз словно гнал звезды ближе к берегу. Было так холодно, что самым логичным решением было встать как можно ближе друг к другу. Колетт уставилась на воротник Обри, не решаясь поднять глаза.
– Что ты хотела мне сказать? – мягко спросил он.
– Я хотела поблагодарить тебя, – ответила она. – За тот вечер. За то, что выслушал.
Его карие глаза изучали ее лицо.
– Не стоит меня благодарить, – сказал Обри. – Я сам этого хотел.
Колетт отвела взгляд. Обри понял, что она нервничает, и взял ее за руки.
– Ты очень добр, – сказала девушка. – Ты выслушал меня и проявил заботу. Я… – она колебалась. – Я не хотела обременять тебя своими проблемами. Это слишком тяжело.
– Слишком тяжело, чтобы выносить в одиночку, – сказал он.
Колетт не решилась ему оветить.
– В общем, я хотела сказать «спасибо».
И это все? Просто благодарность? Обри не собирался довольствоваться малым.
Он осторожно приподнял ее подбородок.
– Они все время говорят тебе, что ты красивая, да? – глаза Колетт широко распахнулись. – Все эти янки.
С ее губ сорвался морозный дымок.
– Они не очень изобретательны, – согласилась она.
Обри ухмыльнулся.
– Тогда я буду более оригинален. Они когда-нибудь говорили тебе, что ты поешь, как богиня?
Девушка покачала головой.
– Большинство из них никогда не слышали, как я пою.
– Значит, мне повезло.
На мгновение Колетт забыла, как дышать. Но она понимала, куда ведет Обри, и решила, что просто обязана его предупредить. Ради его же благополучия.
– Ты видишь девушку, которая поет, – сказала она. – Тебе нравится мой голос. Но ты не видишь, как я просыпаюсь в слезах. Не знаешь, что я вижу их всех во сне. Днем я держусь из последних сил, а ночью – рассыпаюсь на осколки.
Обри с трудом сдержался, чтобы не притянуть ее к себе и не сжать в объятиях.
– Каждый раз, когда это происходит, я хотел бы быть рядом, чтобы утешить тебя.
И тут Обри понял, что он только что сказал.
«Я хотел бы быть рядом с тобой посреди ночи. Когда ты спишь».
«Ну молодец, сынок, – скептично произнес голос его матери».
«И я тебя люблю, ма».