не поднимая взгляда
праправда прапраправду
целует виновато
Искусственная ёлка. Хоровод
открыток, фотокарточек, иконок.
Канал «Планета». Старый Новый год.
Старик. Старуха. Старый пёс. Котёнок.
Старик хохочет. Он немного пьян.
В усах у пса остатки заливного.
Старуха тычет пальчиком в экран
и говорит котёнку: «Пугачёва!»
Гуляя в парке на закате,
дивясь искусному литью,
перчатку снять, чугун погладить,
почувствовать всеми пятью,
что эти мёртвые предметы –
решётка, статуя, скамья –
гораздо более бессмертны,
чем я.
Страшненькие времена?
Ляг, поспи.
Спать разучилась одна?
Ляг, поспи.
Нет ни минуты для сна?
Ляг, поспи.
Спальня дотла спалена?
Ляг, поспи.
тихо колышется
колыбель
в розе закрывшейся
дремлет шмель
спит аки пьяница
в луже дождь
где ж она шляется
наша дочь
спать на раскладушке
под открытым небом
под цветущей липой
под цветастым пледом
под раскрытой книгой
под крылом заката
под полой у лета
под присмотром сада
летний зимний пруд
ясные деньки
как же мне идут
ласты и коньки
как же мне идёт
небо лес закат
и полёт полёт
под водой и над
Молочная луна в дымке
катается, как сыр в масле.
Помолимся без запинки,
положим малыша в ясли.
Поклонятся ему козы
и примутся за свой силос.
Но знают кое-что звёзды,
что астрономам не снилось.
Из книги «Детские альбомы» (2011)
Надувная лодка со свежей заплаткой на дне,
дедушка на вёслах, я с пескарями на корме,
как, живцы, поживаете, – живы? Вполне?
Две жерлички у берега на быстрине,
мёртвый живец на поверхности, живой –
в глубине.
Стихи – фотографии, сделанные во сне.
Я не скучаю по детству, честное пионе.
А оно хоть немного скучает по мне?
В кабинете логопеда
скучно, как в аду.
Плохо клеится беседа
с палочкой во рту.
Затянулась процедура.
Онемел кулак.
– Вера, ты такая дура…
– Сами вы дур-р-рак!
Подарки. Тосты. Родственники. Подружки.
Стая салатниц летает вокруг стола.
Бабушка, у тебя была любимая игрушка?
Бабушка, ты меня слышишь? – Слышу. Была.
Кукла. Тряпичная. Я звала её Нэлли.
Глаза с ресницами. Косы. На юбке волан.
В тысяча девятьсот двадцать первом мы её
съели.
У неё внутри были отруби. Целый стакан.
Какое счастье, какое счастье:
ещё чуть-чуть – и я первоклашка!
Купила самый красивый ластик,
сдала экзамены по какашкам.
Я буду лучшей, я это знаю!
Пою, играю на пианино,
пишу по-письменному, читаю
четвёртый раз «Гекльберри Финна».
Смотрю на карту звёздного неба,
потом – на звёздное небо
и вижу – смотрит звёздное небо
на карту звёздного неба
и видит: возле реки, на поляне,
на третьей от солнца планете
на карту звёздного неба земляне
карманным фонариком светят.
Ясные лики. Унылые лица.
Первых мало, последних много.
Пап, ты что, не умеешь молиться?
Нужно просто просить у Бога
всё, что хочешь. Но зная меру –
не щенка, не ключи от машины,
а что-нибудь лёгкое. Ну, к примеру,
чтобы все были живы.
Что мы с Инной, Ритой и Катей
делали вчера под навесом!
Мы играли с ними в распятье.
Я была Христосом Воскресом.
Обзывали дурой, нахалкой,
по ногам крапивой хлестали,
били и вручную, и палкой,
прыгалкой к кресту привязали.
Вдела три раза нитку
деду в иголку,
перевела улитку
через дорогу,
папу не называла
пьяною рожей, –
даже немного устала
быть хорошей!
Вьюга не помеха нам,
лишь бы снег лепился.
Я лепила Чехова –
Гоголь получился,
мама – чью-то голову,
чью, мы не добились,
папа – маму голую.
Сиси отвалились.
Почему нельзя сосать сосульки?
Значит, их название – враньё?
Ты уже годишься мне во внуки,
детство рахитичное моё.
Знаю кое-что не понаслышке.
Но почему нельзя, в конце концов,
с варежки обкусывать ледышки?
Ведь они вкуснее леденцов!
Из книги «Либретто» (2012)
Хризантемы в латунном тазике
(с дачи или за три рубля),
пучеглазые первоклассники,
незамужние учителя.
Не у всякого получается
сделать Кассу Букв и Слогов.
– Иринсанна, Орлов кусается!
– Ну и сволочь же ты, Орлов!
На кого похожа Родина? –
На Ирину Роднину,
на тётьлену – дядьволодину
молчаливую жену,
на плакат с глазами-щёлками –
«Доброволец, ты куда?»
и на училку толстощёкую
домоводства и труда.
Вот уже тридцать лет под землёй
троечник с минусом, вертопрах –
мальчик, который бегал за мной
на лыжах, роликах и коньках,
даже однажды ногу сломал,
думала, шутит, но нет, всерьёз,
и старший брат, хоккеист-амбал,
его с катка на руках унёс.
Присмирели, приуныли,
подсмотрев нечаянно,
как игрушки хоронили
своего хозяина,
как у гномика потухла
лампочка в фонарике,
как без чувств упала кукла
медвежонку на руки.
Благодаря войне
дед повидал мир.
Где только он не
бился, лихой командир,
освободитель, герой.
Бабушка говорит,
что он вернулся домой
упитанный, паразит.
Щекотливым шепотком
рассказать тебе хочу,
как в роддоме молоком
залила очки врачу.
Наклонился: как дела?
Похотливо сжал сосок…
Брызнуло, оба стекла
зачеркнув наискосок!
Заплетающийся лепет,
верхних век прощальный взмах –
и ребёнок тяжелеет,
засыпая на руках.
Нераздетую, в кроватку
ношу милую кладу.
Боже правый, как же сладко
спать с ирискою во рту!
– Ещё не знаю, за кого,
уже знаю, в каком платье:
сине-белом, без рукавов,
лодочки, без перчаток… Ради
этого – хоть сегодня в ЗАГС! –
острогруда, тонколица,
тусклый огнь в огромных глазах…
– Мам, а трудно разводиться?
Доченька-красавица,
помни мой наказ:
не старайся нравиться,
нравься через раз,
не впускай непрошеных,
ангелу не лги.
А люди все хорошие,
даже мужики.
Приехала дочь. Заколки
усеяли пол и полки.
У нас их немало, полок,
но ей хватило заколок.
Уехала. Проводили.
Искали. И находили
на улицах, в парках… Чудо!
Твои невидимки – всюду.
Вот и сочинитель,
вот и стихоплёт:
допотопный китель,
разорённый рот,
обувь просит каши,
расхристан, вихраст,
он молитвы наши
Богу передаст.
Я думала, держу карандаш,
а это поминальная свеча,
я думала, пою Отче наш,
а это буги-вуги, ча-ча-ча.
Подковывая рифмами блох,
до вечера слоняясь в неглиже,
я думала: любовь – это Бог.
А это был инстинкт размноже.
Короче, Басё:
задача, ответ.
Написано всё,
зачёркнуто – нет,
не всё сожжено,
и столько, Ду Фу,
не порвано! Но
есть время. Порву.
– Моцарт, Моцарт, как мне быть?