омоде у портрета Руз, унесённого из зала.
За четыре дня, кажущихся бесконечными, Ника устала.
Устала от слившихся в единый гул голосов.
Устала от чрезмерного навязчивого внимания к себе. Безропотно принимала соболезнования, чувствуя через тонкие чёрные кружевные перчатки неприятную влажность пожатий.
Устала от внимания лекаря, помнившего о её состоянии на похоронах Якубуса и подозревавшего, что сейчас ей отнюдь не легче.
Нике было не по себе от частых задумчивых взглядов старшего бальи, которые она выдерживала с ледяным спокойствием, ни вздохом, ни взглядом не выдавая своего истинного состояния. Сердце сбоило, как сильно изношенный мотор, дыхание пресекалось, перед глазами колыхалось зыбкое марево.
Ника устала от слёз, сморканий и бесконечного потока плаксивых слов любимой тётушки Филиппины, разговоры которой сводились к одному — скорейшему замужеству красавицы-племянницы.
— Не положено, двойной траур… по брату и маме, — напомнила девушка, не выдержав словесных хождений по кругу. — Не время для радостных хлопот и плотских утех. Люди не поймут, осудят.
— Сотворение благого дела не может вызвать осуждения, — тут же нашлась тётя. — Господь поймёт и простит бедную сироту. Пожалуй, я останусь на недельку-другую, помогу тебе с хозяйством.
— Останьтесь, — не возразила Ника.
Знала, чем именно будет заниматься родственница и с кем станет водить дружбу. Отказаться нельзя. Тётушка заподозрит неладное и решит взять полную опеку над несчастной племянницей.
После церкви соболезнующие вернулись в дом усопшей.
Поминальные столы накрыли в кофейне. Их не стали составлять в единый длинный ряд, а распределили по залу. Ника велела поставить высокие растения, диванчики и стулья вдоль стены, чтобы открыть свободный доступ к столам.
Проинспектировала принесённые соседями блюда, разбавила их своими фирменными. В ход пошла вся посуда кофейни.
Хенни снова недовольно ворчала:
— Не надо класть салфетки, хозяйка. Опять их не досчитаюсь, как и ложек, и тарелок. Помяните моё слово, на сей раз унесут и чашки.
На сетования служанки Ника отвечала молчаливым вздохом. От Хенни она устала тоже.
Мало того, что та не переставала плакать, а и поменялась с Линой ролями — теперь она вязалась к прислуге. Вдобавок цеплялась к Гуго: то он не там поставил ведро с водой, то слишком громко опустил охапку дров у камина, то ящик с овощами водрузил не на ту скамью, а его пока вовсе не следовало приносить.
Ника не стала увольнять Лину, предложив ей стать её личной служанкой. Та ухаживала за Жакуем, «выгуливала» его, убирала покой новой хозяйки, стирала бельё. При необходимости безоговорочно помогала в кофейне, всегда находилась рядом, исполняя всё, что ни скажут.
Убедить Хенни, что с госпожой Маргрит произошёл несчастный случай, оказалось непросто. Служанка не видела, как Ника ударила женщину ногами в живот. Грубо вмешавшись в ход событий, защитив молодую хозяйку от разгневанной матери, она считала себя виновной в её падении и смерти.
Первые минуты осознания, что госпожа Маргрит мертва, тянулись бесконечно долго. Мысли разрывали голову на части; паника брала верх над разумом.
Ника смутно помнила, как в полной темноте под молчаливое сопение Хенни ползала по полу в поисках свечи, натыкалась на неподвижное тело, двигала перевёрнутую скамью, отталкивала бренчавшие вёдра.
Помнила, как они осматривали женщину, пытаясь привести её в чувство. Стук собственного сердца мешал услышать стук чужого сердца, а небольшая ссадина на виске с выступившими на ней густыми каплями крови, давали надежду на всего лишь глубокий обморок госпожи Маргрит.
Ника помнила, как зачем-то помогала плохо соображавшей Хенни надевать упавший парик с головы женщины. Впрочем, сама девушка мало чем отличалась от дрожавшей нервозно-суетливой служанки, постоянно поправлявшей съезжавшую с плеч шаль, наброшенную поверх ночной сорочки.
Прошло не менее получаса, пока Ника осознала случившееся, стала мыслить здраво и отправила Хенни за лекарем.
Казалось, ожидание длилось вечность. Девушка не плакала. Грудь сдавило обручем; дышать стало тяжело; лицо покрылось испариной, но слёзы не шли. Явь казалась злым сном, чьим-то коварным замыслом, приведённым в исполнение.
Пока лекарь осматривал госпожу Маргрит, а служанка заторможено молчала, Ника сбивчиво рассказывала:
— Сегодня мы припозднились, устали… вы знаете почему, — мужчина участливо кивнул и девушка продолжила: — Я собиралась лечь спать, когда услышала внизу грохот. Спустилась, а тут… мама… лежит на полу. Пришла Хенни.
Ника посмотрела на служанку и та отрешённо прошептала:
— Пришла… я, — куталась в накидку. — Собиралась лечь спать, услышала грохот.
Ника перевела взор на опечаленного лекаря, занятого осмотром:
— Мама устала сильно, жаловалась на боли в голове и спине — вы знаете обо всех её недугах. То ли она в потёмках зацепилась за скамью и неудачно упала, то ли лишилась чувств, упала и… вот.
— Преставилась от удара головой, — с тяжёлым вздохом констатировал мужчина. — Приношу вам свои соболезнования, госпожа Руз. Вам надлежит сходить за господином старшим бальи.
После ухода лекаря Хенни закрыла лицо руками, заскулила как потерявшийся щенок:
— Меня повесят.
— С чего ты взяла? — встрепенулась Ника.
— Я виновата. Это я убила её. Если бы я не держала её за руки, не тянула на себя…
— То она убила бы меня, — перебила её девушка. — Произошёл несчастный случай, понимаешь? Никто не виноват.
Не слушая хозяйку, Хенни сквозь слёзы повторяла:
— Я виновата. Я не желала ей смерти. Я её любила.
Ника обняла её:
— Мы все её любили. Так вышло. Никто не виноват.
«Ты виновата, — с мягким упрёком заметило подсознание. — Ты убила её».
«Нет, я спасала себя», — судорожно вздохнула Ника.
В тот миг, когда прозвучали слова угрозы для её жизни, её тело отреагировало бессознательно: пальцы рук охватили край ступеньки, ноги стали мощными пружинами — молниеносно согнулись в коленях и выпрямились. Всё, как в былые времена в начале заплыва при грэб-старте* и прыжке с тумбы. Отточенные годами практики движения не забылись. В последнем отчаянном броске девушка спасала свою жизнь.
— Я виновата, — завыла Хенни.
Ника не выдержала, оттолкнула от себя служанку:
— Давай, иди, расскажи всем, что случилось! Не успеешь оглянуться, как окажешься под стражей! И да, тебя повесят! Ты будешь болтаться на виселице с синюшным лицом, с распухшим высунутым иссиня-красным языком, омерзительная и вонючая. Ты знаешь, что в момент удушения человек непроизвольно испускает мочу, а то и того хуже?
Хенни брезгливо поморщилась, скривилась, и Ника нанесла последний «штрих»:
— Напомни мне, где у нас хоронят убийц? Твоя мать и сёстры проклянут тебя. Девчонок никто замуж не возьмёт.
Хенни перестала плакать, сглотнула, открыла рот и с ужасом уставилась на хозяйку:
— А где вы видели… с иссиня-красным?..
— Читала, — серьёзно ответила Ника. — Ты уверена, что хочешь этого?
Хенни замотала головой.
Девушка взяла её за руку, погладила:
— Повторяю ещё раз — никто не виноват. Это несчастный случай. Поняла?
Хенни кивнула, и Ника заговорила с ней, как с малолетним ребёнком:
— Ты должна помнить, что о моей ссоре с госпожой Маргрит следует молчать. Если ты где-нибудь кому-нибудь обмолвишься о своём вмешательстве, то, кто знает, как может повернуться дело. Мы с тобой нашли её уже мёртвой. Мама упала неудачно. Согласись, что скамья стоит в неудобном месте, все за неё цепляются. Постоянно слышу, как бренчат вёдра.
— Мешаются, — вздохнула Хенни, всхлипнув.
— Госпожа Маргрит была хорошей хозяйкой и мамой, — твердила Ника.
— Да, хорошая были хозяйка, — Хенни сгорбилась и зашмыгала носом. — Бедная госпожа Маргрит, как же не вовремя они преставились.
— Не вовремя, — согласилась девушка.
Глава 32
Тётушка Филиппина начала действовать без промедления. На голову ниже упокоившейся госпожи Маргрит, похожая на пивной бочонок, она успевала повсюду. Несмотря на свои обширные формы, неуклюжей не выглядела.
Не менее сотни раз она сходила на кухню, чтобы узнать, как идёт подготовка к поминальному обеду, заглянула во все кастрюли и отведала все блюда.
Всякий раз проходя мимо племянницы, не забывала прилюдно обнять её, заглянуть в глаза, вытереть на лице той несуществующую слезу, напомнить, что всё в нашей земной жизни изменчиво и преходяще.
Не забывала обойти по кругу всех скорбящих, справиться о самочувствии, спросить, не надобно ли кому чего.
Натолкнувшись в коридоре на Лину с клеткой, в которой сидел нахохлившийся Жакуй, тут же распорядилась:
— Унеси его назад в покой, чтобы я его тут больше не видела.
— Позвольте немного постоять с ним на крыльце, — с мольбой в голосе попросила Лина. — Уж больно погода хорошая. Мы тихонько.
Тётушка Филиппина с сомнением посмотрела на попугая:
— Тихонько он не умеет. Надлежит как можно быстрее избавиться от сей бесполезной птицы.
— Госпожа Маргрит любили его. Он хороший, — сникла прислуга.
— Не стой на проходе, мешаешь. Иди, — тётушка Филиппина подтолкнула Лину к лестнице. — И немедля возвращайся в кухню. Рук не хватает, а ты с птицей возишься. Под ноги смотри, а то сверзишься, как… — она не договорила, перекрестилась и прошептала: — В моём доме лестницы не такие крутые. Или такие же?
Жакуй встрепенулся, вытянул шею и наклонил голову.
— Ну-ка юбку подними, красотка, ножки мне покажи, — проговорил скрипучим, тягучим голосом. — Ишь, какая сладенькая, — рассмеялся старческим смехом.
— Тьфу, антихрист! — отшатнулась от него женщина. — Господь всевидящий, как есть антихрист. Неси его с глаз моих долой.
Ворчала, глядя вслед служанке:
— Для чего Господь сотворил говорящую птицу, не пойму.
Отношения с жако у неё не сложились. В первую же их встречу Жакуй сходу обозвал тётушку Филиппину гаргульей и облаял.