Дуглас опустил голову и минуту не отвечал. В ближнем стойле фыркнула лошадь, и этот звук был так знаком…
— Хочешь денег? — спросил вдруг Констан. — У меня есть кое-какие сбережения, и я хоть сейчас отдам их тебе. Но чтобы ты больше сюда не ногой, договорились?
— Чего ты так боишься, что предлагаешь мне деньги?
Дуглас даже не сделал вид, что благодарен, а ведь Констан хотел только уберечь его.
— Я боюсь, как бы отец не наделал глупостей, узнав, как ты поступил с Макассаром.
Он никогда не пользовался словом «отец», говоря о Бенедикте. Он называл его Беном, как и все, так было проще.
— Кто ему скажет? Ты? И что дальше? Думаешь, он натравит на меня полицию? Не вижу, что еще он мог бы сделать, сидя в инвалидном кресле.
— Застрелить тебя, мерзавец!
Констан повысил голос, и почти сразу же зажегся свет в спальне Аксель. Мужчины на секунду замерли, обменявшись испуганными взглядами. С Дугласа слетела вся его развязность. Похоже, он готов был бежать.
— Констан? С кем ты разговариваешь? — закричала Аксель, свесившись из окна. — Кто там?
Через секунду вспыхнет полный свет. От себя Аксель могла включить шесть мощных прожекторов, которые освещали конюшню ранними зимними вечерами.
— Это Дуглас! — крикнул в ответ Констан.
Он не сомневался, что она узнала брата, и не думал, что она спустится.
— Скажем, что я открыл тебе ворота, — прошептал Констан.
Дуглас согласился, и почти сразу они услышали на террасе легкие шаги Аксель.
— Черт побери! Вы хоть знаете, который час? Что случилось?
Поверх майки и шортов на ней был наброшен халатик. Вглядываясь в каждого по очереди, она ждала объяснений.
— Сегодня вечером, — наконец сказал Дуглас, — на меня навалилась такая тоска… Ты ведь знаешь, что я виделся с Беном в Англии и все прошло плохо. Но это была идея Кэтлин, не моя! Я оказался в полной нищете и хотел поговорить об этом с тобой. Я пришел сюда, хотел посмотреть, спите вы или нет, а…
— Я как обычно обходил двор, — перебил Констан. — И предложил Дугласу войти и вместе выкурить по сигаре.
В руках он держал пачку, как неоспоримое доказательство того, о чем только что сказал. Аксель сомневалась несколько секунд, потом направилась к дому.
— Ладно, раз уж ты здесь, пойдем выпьем чего-нибудь, и ты расскажешь, что у тебя на душе…
Ей вовсе не хотелось воспользоваться отсутствием Бена, чтобы принимать Дугласа, но во дворе они оставаться не могли. Как бы там ни было, она так часто думала о брате, что возможность поговорить с ним склонила ее к этому решению.
В вестибюле Констан объявил, что отправляется спать. Направляясь к лестнице, он пожелал им доброй ночи и добавил:
— Да, Аксель, я заказал собаку.
— Заказал что?
— Собаку. Сторожевого пса.
— Да ты с ума сошел! Бен об этом и слышать не хочет!
Констан исчез на верхних ступеньках, оставив ее в растерянности.
— Ну и ночка… — пробормотала она.
Выключив свет во дворе, она прошла перед Дугласом в кухню.
— А у вас все по-прежнему! — не удержался он от насмешки. — Все зависит от того, хочет чего-то Бен или не хочет? В пятьдесят три года Констан не имеет права завести собаку?
— Если ты пришел, чтобы покритиковать Бена, можешь уходить прямо сейчас, — отрезала она. — Стакан шабли?
Пока она наливала ему, он огляделся вокруг и вздохнул.
— Кухня просто шикарная. Огромная…
В голосе прозвучала тоска, но помимо этого — и нотка досады. Он отпил глоток и отставил стакан.
— Знаешь, снова оказавшись в тот день рядом с Беном, я сказал себе, что ненавижу его. Его непреклонность, его нравоучения… Все в нем выводит меня из себя, даже его увечье, которое он использует как дополнение к славе! Он сильнее судьбы, он всегда побеждает! Это действительно неудобоваримо.
Аксель поставила локти на стойку, оперлась подбородком о кулаки, твердо решив не перебивать брата. Его присутствие в этом доме среди ночи было очевидным криком о помощи, и она должна была его выслушать.
— Неудобоваримо… — повторил он. — Это точное слово. Только что у стойл у меня сжалось сердце. Я скучаю по лошадям, скучаю по прежней жизни и по этому нелепому бараку, хотя он некрасив даже при свете луны! Что касается тебя… Мне не хотелось бы ненавидеть и тебя тоже, но во мне столько злобы, что я ничего не могу с собой поделать. Надеюсь, ты понимаешь?
Она жестом велела ему продолжать.
— Единственное, что Бен мне предложил, — это забраться в глушь в Англии и остаться там на год без гроша. А там посмотрим… Сама понимаешь, это меня не греет. Что бы ты сделала на моем месте? Что ты об этом думаешь?
Хотя она и не знала, как поступить, но заставила себя думать непредвзято. Брат был младше, вдобавок она всегда считала его взбалмошным мальчишкой. Еще когда он участвовал в бегах, Бену приходилось многократно повторять приказания, поскольку перед тем как сесть в седло, чтобы проехать последние метры перед соревнованиями, Дуглас мысленно витал в облаках. Все, чего он достиг за слишком короткую карьеру наездника, он сделал инстинктивно, потому что чувствовал лошадей. Но он не размышлял и ничего не просчитывал.
— Так что, тебе действительно недостает всего этого? — прошептала она. — Если это правда, тебе нужно оставаться в мире скакунов, хочешь ты того или нет. Мы обречены на это с рождения, Дуг!
Она обдумывала, что бы ему предложить, но не могла решить, что именно. Однако между ее положением и ситуацией, в которой оказался Дуглас, была пропасть, и Аксель чувствовала себя в этом виновной. У нее было все, чего она только могла пожелать, у него — ничего. Она нашла свое место, в то время как ему это еще только предстояло. Через три года после исчезновения их родителей в море, когда официально объявили об их смерти, у него не было ни права на преемственность, ни наследства, потому что все принадлежало Бенедикту. У Норбера не было ничего, кроме парусника, купленного в кредит, чтобы угодить Соланж. Следовательно, ни на какой капитал Дуглас претендовать не мог. Что касается денег, полученных им за выигрыши на бегах, то они уже давно были потрачены.
— Даже если бы ты и хотела мне помочь, — вздохнул он, — у тебя нет такой возможности, да? Все проходит через Бена, и мне нужно ждать его смерти…
Он встал с табурета и допил то, что оставалось в стакане, уже стоя.
— Подожди, Дуг. Ты не попросил ничего конкретно. У тебя мало денег?
— Нет совсем.
Тон ответа был мрачным. Если бы речь не шла о денежной проблеме, пришел бы он искать утешение к сестре?
Они прошли через дом, потом через двор до ворот, которые Аксель отперла.
— Я вижу, вы сменили замок, мой старый ключ не подошел.
— Прихоть Констана.
— Жаль, а у меня возникло желание поиграть в привидение: прийти и сесть на кровать прямо у тебя в ногах!
Аксель не зажгла свет, и они с трудом пробирались в темноте, но она увидела, что брат улыбнулся. Вспомнил, что любил пугать ее, когда они были детьми? Хоть она и была старше его на целых четыре года, ему всегда удавалось застать ее врасплох, и она кричала от ужаса.
Взяв его за плечи, она притянула его к себе.
— Ты мой брат, Дуг, и всегда им будешь.
Он выглядел смущенным и быстро высвободился из ее объятий.
— До свидания, Аксель, — шепнул он.
Его уход походил скорее на прощание. Аксель провожала его взглядом, пока он не растворился в ночи.
Неистовая буря, что началась сразу после полудня, размыла дорожку ипподрома в Отей. На это последнее мероприятие июня Федерал-Экспресс был заявлен для участия в розыгрыше приза Линдора — скачках с препятствиями в три тысячи семьсот метров. Испытание было достаточно сложным, но конь находился в лучшей форме.
На презентационном круге, где конюхи выгуливали скакунов, тренеры давали последние указания наездникам. Антонен с опущенной головой слушал Аксель, постукивая по сапогам хлыстом. Он явно нервничал.
— Займи выжидательную позицию, — настаивала она, — но не борись с ним. Во всяком случае, не выезжай один к реке, конь боится воды.
— Выждать еще нужно суметь! Это же заядлый бегун, я с ним хлопот не оберусь.
— За тобой последнее слово, ты свое дело знаешь.
Он резко вскинул голову и посмотрел на нее. Под козырьком шлема блестели глаза орехового цвета.
— Какое повышение! В тот день, когда и Бен скажет, что за мной последнее слово…
Улыбки, которыми они обменялись, были чересчур нежными, заговорщицкими, и Аксель тут же отступила, ища глазами коня.
— Идем, подсажу тебя в седло.
Конюх с трудом удерживал Федерала, который выступал под четвертым номером.
— Глянь-ка на него, — проворчал Антонен, — он не стоит на месте!
— Проводить тебя до старта?
Перед стартом лошади бегали, чтобы разогреться, но самых пугливых, если сомневались, что, отпустив, смогут их остановить, вели за уздечку шагом.
— Он становится неуправляемым, когда видит поле с травой… Но все будет в порядке!
Антонен поднял руки и положил их на холку, беря одновременно вожжи, потом согнул левую ногу. Уверенным жестом Аксель взялась за сапог и подтолкнула его так, чтобы молодой человек взлетел точно в седло.
— Не отпускай его сразу же, — сказала она конюху.
Она подождала, пока Антонен вденет ноги в стремена и застегнет ремешок на шлеме.
— Все хорошо, поехали…
Под беспокойным взглядом конюха, сворачивавшего корду, Федерал удалялся трусцой, пофыркивая и раздувая ноздри.
На трибуне, отведенной профессионалам, куда Аксель поторопилась забраться, она встретила Ромена, пришедшего в качестве зрителя. Когда он не был занят в соревнованиях, то любил присутствовать на представлениях лошадей из своей конюшни. Бенедикт очень ценил то, что парень воспринимает свое дело всерьез, и предсказывал ему прекрасную карьеру наездника.
— Лошадей на старт! — прозвучал из громкоговорителей голос диктора.
Там, на дорожке, лошади выстроились перед стартовой лентой. При гладком беге старт происходил в «коробках», своеобразных отдельных клетках, двери из которых открывались автоматически и одновременно, но при барьерном беге использовались резиновые ленты, поскольку на длинных дистанциях, усеянных препятствиями, метром больше или меньше на старте ничего не меняло на финише.