Они направились к машине. Натали села за руль, Маркус — на «место смертника». Она нажала на газ. Они так и не произнесли ни слова. Словно подростки, не знающие, что сказать друг другу на первом свидании. Маркус понятия не имел, где они находятся, понятия не имел, куда они едут. Он следовал за Натали, и этого было достаточно. Через какое-то время, чтобы заполнить пустоту, он решил нажать кнопку автомагнитолы. Она была настроена на радио «Ностальжи». И тогда в машине зазвучала «Сбежавшая любовь» Алена Сушона.
— О, это невероятно! — воскликнула Натали.
— Что?
— Да эта песня. С ума сойти. Это моя песня. Ну и… вот.
Маркус благодарно взглянул на автомагнитолу. Эта вещичка помогла ему снова завязать разговор с Натали. А та все говорила, как это странно и невероятно. И что это знак. Какой знак? Этого Маркус знать не мог. Его удивило, что песня так действует на его спутницу. Но он знал, какая странная штука жизнь, знал, что такое ее случайности и совпадения. Все то, что заставляет нас усомниться в ее рациональности. Когда песня кончилась, Натали попросила Маркуса выключить радио. Ей не хотелось отрываться от этой мелодии, которую она всегда так любила. Которую в первый раз услышала в кино, в последней части приключений Антуана Дуанеля.[24] Она родилась в то время, и ее ощущение, наверно, трудно было определить, но она чувствовала, что сама родом оттуда. Выросла, словно на ветке, на этой мелодии. Мягкой, легкой, чуть меланхоличной, — в точности как 1978 год. Это была ее песня, это была ее жизнь. И Натали не могла опомниться от этого совпадения.
Она остановилась на обочине. Было темно, и Маркус не видел, куда они приехали. Они вышли из машины. Тут он заметил высокие решетчатые ворота — вход на кладбище. Потом оказалось, что они не высокие, а гигантские. Такие решетки делают в тюрьмах. Мертвые, конечно, отбывают пожизненный срок, но трудно себе представить, чтобы они попытались совершить побег. И тогда Натали заговорила:
— Франсуа похоронили здесь. Он родился в этих местах.
— …
— Он, конечно, ничего мне не говорил. Не думал, что скоро умрет… но я знаю, что он хотел быть здесь… где прошло его детство.
— Понимаю… — еле слышно выдохнул Маркус.
— Знаешь, забавно, но я тоже здесь выросла. Когда мы с Франсуа встретились, мы решили, что это невероятное совпадение. Мы сто раз могли пересечься, когда были подростками, и ни разу не встретились. И нашли друг друга в Париже. Вот так вот… если суждено кого-то встретить…
Натали не закончила фразу. Но фраза эта продолжала звучать в голове Маркуса. О ком она говорила? О Франсуа, конечно. А может, и о нем тоже? Двойной смысл ее слов подчеркивал символичность ситуации. Это было невероятно сильно. Они стояли рядом, бок о бок, в нескольких метрах от могилы Франсуа. В нескольких метрах от прошлого, которое бесконечно не кончалось. Капли дождя падали на лицо Натали, и невозможно было понять, где ее слезы. Но Маркус их видел. Он умел читать слезы. Слезы Натали. Он подошел к ней и крепко обнял, словно хотел охватить руками ее страдание.
109
Продолжение «Сбежавшей любви», песни Алена Сушона, которую Маркус и Натали слушали в машине
Пеленки в кружевах — я не успел обжиться.
Вить гнезда для птенцов, кружиться, как синица,
Квартира, дверь, порог, — я ухожу.
Я снова улетаю к миражу.
Охапки роз, и женских слез, и капли солнца,
Всю жизнь бежать за тем, что в руки не дается, —
За ветром, что однажды мне принес
Из детства запах маминых волос.
Мы, мы проиграли игру.
Ты, ты утираешь слезу.
Мы расстаемся, мы всё понимаем,
Любовь убегает,
Любовь убегает.
110
Они снова куда-то поехали. Маркус удивлялся, как много здесь поворотов. В Швеции все дороги прямые: они ведут к цели, которую видно издалека. Виражи убаюкивали его, и он отдался на их волю, не осмеливаясь спросить у Натали, куда они направляются. Разве это так уж важно? Это, конечно, избитая фраза, но он готов был ехать за ней на край света. Она-то сама хотя бы знала, куда катит? Может, ей просто хотелось мчаться в ночи. Ехать и ехать, чтобы все о ней забыли.
Наконец она затормозила. На сей раз перед низенькой решеткой. Может, это и был сюжет их блужданий? Разные варианты решеток. Она вышла из машины, открыла ворота и села обратно. В сознании Маркуса каждое движение представлялось важным, становилось особенным, отдельным от других, — ибо именно так мы переживаем детали нашей личной мифологии. Машина покатила по узкой дорожке и остановилась перед домом.
— Мы у Мадлен, моей бабушки. Дедушка умер, и она живет одна.
— Ладно. С удовольствием с ней познакомлюсь, — вежливо ответил Маркус.
Натали постучала в дверь, раз, другой, потом погромче. Никакого ответа.
— Она немного глуховата. Лучше обойти вокруг дома. Она наверняка в гостиной и увидит нас в окно.
Обогнуть дом можно было только по тропинке, превратившейся из-за дождя в грязное месиво. Маркус ухватился за Натали. Он почти ничего не видел. Может, она пошла не с той стороны? Между домом и пышными зарослями ежевики практически невозможно было пролезть. Натали поскользнулась и упала, увлекая за собой Маркуса. Теперь они были все грязные и промокшие. Бывали в истории и более славные экспедиции, но эта становилась попросту смешной.
— Лучше доползти на четвереньках, — объявила Натали.
— С тобой не соскучишься, — ответил Маркус.
Обогнув наконец дом, они увидели маленькую старушку. Она сидела у зажженного камина. И ничего не делала. Эта картина по-настоящему поразила Маркуса. Она просто была здесь, она ждала, в каком-то самозабвении. Натали постучала в окно, и на этот раз бабушка услышала. И сразу радостно вспыхнула и бросилась открывать окно.
— О, милая моя… что ты тут делаешь? Какой чудесный сюрприз!
— Я хотела тебя повидать… а для этого надо идти в обход.
— Да, знаю. Мне так жаль, ты уже не первая! Сейчас я вам открою.
— Нет, мы через окно. Так будет лучше.
Они перелезли через подоконник и наконец оказались под крышей.
Натали представила бабушке Маркуса. Та провела рукой по его щеке и обернулась к внучке со словами: «А он милый». Маркус тут же расплылся в широчайшей улыбке, словно подтверждая: да, это правда, я милый. Мадлен продолжала:
— По-моему, я тоже знавала одного Маркуса, когда-то давно. А может, он был Паулус… или Карлус… в общем, что-то, кончающееся на «ус»… я уже толком и не помню…
Настало неловкое молчание. Что она имела в виду под «знавала»? Натали, улыбаясь, всем телом прижалась к бабушке. Глядя на них, Маркус представлял себе Натали маленькой девочкой. Восьмидесятые были здесь, с ними. Помолчав, он спросил:
— А где можно помыть руки?
— А, да. Пошли.
Она взяла его за заляпанную грязью руку и бегом потащила в ванную.
Да, Маркусу она виделась именно девочкой. По тому, как она бежала. По тому, как жила следующей минутой, опережая настоящую. В ней было что-то неистовое. Теперь они стояли рядом, перед двумя раковинами. Намыливая руки и улыбаясь друг другу почти дурацкой улыбкой. Были пузырьки, много пузырьков, но это были не пузырьки ностальгии. И Маркус подумал: это самое прекрасное мытье рук в моей жизни.
Им надо было переодеться. Для Натали все было просто. В ее комнате остались какие-то вещи. Мадлен спросила Маркуса:
— У вас есть с собой, во что переодеться?
— Нет. Мы уехали в чем были.
— Очертя голову?
— Вот именно, очертя голову.
Натали заметила, что оба с великим удовольствием употребили это выражение: «очертя голову». Казалось, их возбуждала сама мысль, что можно просто так, не обдумав все заранее, сорваться с места. Бабушка предложила Маркусу порыться в шкафу ее мужа. Она отвела его в глубь коридора и оставила одного, пусть берет, что захочет. Через несколько минут он появился в костюме наполовину бежевого, наполовину непонятного цвета. Воротник рубашки был настолько широк, что казалось, его шея тонет в море. Несуразное одеяние нисколько не ухудшило его настроение. Казалось, он счастлив, что так одет; он даже подумал: на мне все болтается, а мне хорошо. Натали покатилась со смеху, хохотала до слез. Слезы смеха струились по щекам, едва просохшим после слез горя. Мадлен подошла к нему, но чувствовалось, что идет она скорее к костюму, чем к человеку. В каждой его складке хранилось воспоминание о целой жизни. С минуту она постояла рядом с гостем, удивленная, неподвижная.
111
У бабушек — может, потому что они пережили войну — всегда найдется чем покормить своих внучек, свалившихся к ним на ночь глядя в компании незнакомого шведа.
— Надеюсь, вы не ужинали. Я сварила суп.
— Правда? А какой? — спросил Маркус.
— Это пятничный суп. Не могу вам объяснить. Нынче пятница, значит, и суп пятничный.
— То есть суп без галстука, — подытожил Маркус.
Натали подошла к нему поближе:
— Бабуль, он иногда говорит странные вещи. Ты только не волнуйся.
— О, знаешь, я-то не волнуюсь уже с сорок пятого года. Так что все в порядке. Давайте садитесь за стол.
Мадлен была полна жизненных сил. Энергия, с которой она накрывала ужин, поистине не вязалась с изначальной картиной: старушка, сидящая у огня. Их приезд вызвал у нее бурную жажду деятельности. Она хлопотала на кухне и ни за что не хотела, чтобы ей помогали. Натали и Маркуса умиляло возбуждение этой мышки-малышки. Все теперь казалось таким далеким: и Париж, и их фирма, и папки с делами. Время тоже исчезло: утро в офисе превратилось в черно-белое воспоминание. Только название «пятничный суп» позволяло им не совсем оторваться от реального течения дней.
Ужин прошел очень просто. В молчании. У бабушек и дедушек восхищение и счастье от созерцания внуков не обязательно сопровождается длинными тирадами. Они спрашивают, как дела, и очень быстро погружаются в простое удовольствие быть вместе. После ужина Натали помогла бабушке помыть посуду. Она спрашивала себя: как я могла забыть, насколько здесь хорошо? Все ее недавние минуты счастья словно ср